Другие тексты песен исполнителя:
Последние добавленные на сайт Sentido.ru тексты песен:
Самые популярные тексты песен сайта Sentido.ru:
Пример кода гиперссылки для вставки на другой сайт, на Ваш персональный сайт, в ЖЖ:
Пример кода гиперссылки для вставки на форум:
Текст, слова песни Вася Обломов — Правда являются собственностью исключительно её авторов. Данный текст песни Вася Обломов — Правда распространяется для ознакомления и популяризации данного исполнителя в обществе! Спасибо за понимание!
Двадцатка самых популярных переводов на сайте Sentido.Ru:
Двадцатка самых популярных текстов на сайте Sentido.Ru:
Мы всегда рады видеть Вас на нашем сайте! Заходите почаще, ведь здесь всегда уютно, приятно и интересно!
Идея и оформление сайта —
Седельников Антон aka Tosha
© 1783—2015
источник
Противоватной копипасты тред
Как раз таки рашка говно потому, что она отвернула с Западного пути. По нему она шла в светлые и радостные Девяностые, когда дедушка Ельцин, царствие ему небесное, коммуняк ссаными тряпками погнал. Честь и хвала Герою.
Так вот, все беды рашки от того, что свернули с Западного просветлённого толерантного либерального капитализма в бездну нациблядства, путинизма, охлократии, взяточничества, коррупции и неадекватного, ненормального капитализма.
А ты — посмешище. Вякал бы ты лет 10 назад, надо тобой бы РЖАЛИ.
. В Российской Федерации:
4 млн бомжей,
3 млн нищих,
3 млн уличных и привокзальных проституток,
примерно 1,5 млн российских женщин “работают” на панели стран Европы и Азии.
6 млн российских граждан страдают душевными расстройствами,
5 млн — наркоманы,
более 6 млн болеют СПИДом.
Каждый день в Российской Федерации производится:
10 тысяч абортов,
7 миллионов браков в РФ бездетные.
Совершается более 80 тысяч убийств в год.
В дорожно-транспортных происшествиях гибнет около 30 тысяч человек.
Около 100 тысяч россиян гибнет ежегодно от наркотической передозировки.
Ежегодно в России совершают преступления около 3 миллионов человек.
Заключенных в стране свыше 1 миллиона — больше, чем в СССР в период сталинских репрессий.
РФ занимает по показателю репрессивности правоохранительной системы первое место в мире — 800—810 заключенных на 100 тысяч населения.
Потребление спиртного в РФ — 14 литров условного спирта на человека в год (по другим данным — 18 литров). С уровня 8 литров начинается физическая деградация нации.
В России проживает 31 млн детей до 18 лет.
Здоровы не более 30 процентов,
3,5 млн — инвалиды,
1 млн — наркоманы.
Детей-сирот 750 тысяч (больше, чем по окончании Великой Отечественной войны, когда детей-сирот было 678 тысяч).
Два млн детей безграмотны.
Около пяти миллионов беспризорных.
В России полтора миллиона чиновников — втрое больше, чем в СССР.
На взятки и подкуп должностных лиц ежегодно затрачивается около 33,5 миллиарда долларов.
По добыче угля Россия “достигла” уровня 1957 года,
по производству грузовых автомобилей — 1937-го,
комбайнов — 1933-го,
тракторов — 1931-го,
вагонов и тканей — 1910-го,
обуви — 1900-го.
Практически полностью разрушена авиационная, радиоэлектронная, автомобильная промышленность.
А кто сказал, что русская классика — это самые великие произведения мировой литературы? Чем определяется их величие? Они переведены на все языки? Затронутые проблемы актуальны и сегодня? Их кто-то бы читал, если бы они не входили в школьную программу?
Почему мы вообще называем эти книги классикой?
Например, классицизм. Типичная тема сочинения — распишите конфликт чувства и долга Катерины из «Грозы». Когда я хотела в очинении написать, что проблема не стоит выеденного яйца, и не может вызывать ничего, кроме смеха, а героиня полоумная, мне запретили сдавать такое сочинение и дали книжку с готовыми сочинениями, чтоб я почитала КАК НАДО.
Таким образом, детей приучают сдать шаблонные сочинения с не своими мыслями. далее дети вырастую и отставивают не свою точку зрения, потому что ТАК НАДО.
Или взять Пушкина. Пушкин был галвной темой 60% уроков литературы и 80% школьных экскурсий.
Каждые полгода мы ездили всем лкассом куда-нибудь на автобусе и экскусовод рассказывал очередноую историю из серии:
здесь Пушкин жил с мая по июнь 1820 года/ здесь Пушкин поссал/ здесь Пушкин надувал лягушек через трубочку, когда был маленький/ здесь Пушкин забухал и написал сове знаменитое стихотворение «стихотворениенэйм»
Нас заставляли учить имена всех лицеистов — друзей Пушкина. Уникальный случай в истории, когда человека помнят только за то, что он был чьим-то другом, при том, что его самостоятельная историческая ценность равна нулю.
А теперь вернемся к мировой литературе и посмотрим, какие авторы и произведения являются мировой классикой и какое же место в реальности занимает русская литература 19 века в этом списке.
Для этого предлагаю вам ознакомиться с данной статьей:
http://ru.wikipedia.org/wiki/Список_самых_продаваемых_книг
Итак, что мы имеем:
В топ 5 три англиских и два китайских писателя
Около трех четвертей мировой класски написано на английском языке
Топые издания на русксом языке — это агитационная книга пролетариата «Как закалялась сталь»» — понимая причны больших тражей, мы ее отбросим, и «Война и мир» Толстого — 36 млн (сраните с 200 млн Диккенса).
Дале данных ни об одной книге на русском, вышедшей тиражом более 10 млн, нет.
Русская литература ни на какие языки серьезными тиражами не переводилась и никому за пределами России не интересна.
Так почему дети должны читать эти унылые книги по программе? Только потому что они написаны русскими писателями? Говно, но свое!
Таким образом, дети должны получать вместо «Десяти негритят» — «Грозу». Вместо хороше и интересного — занудное и дебильное, но зато с привкусом национальной самоидентичности с великим русским народом и его литературой (которую в цивилизованном мире никто не читает — какой народ, такая и литература). И самое главное — вдалбливать в десткие головы, что русская классика на все времена, самая великая и никогда не стареет. А потом выросшие дети уже будут рассказывать эти сказки своим детям, переписывая за них сочинения.
Если открыть, к примеру, гугловскую ленту новостей на русском, то слов «Америка» и «США» там просто валом, в каждой первой статье. Про обсуждения/комментарии и говорить нечего.
Если же открыть ту же ленту на английском, то слово «Russia» там едва ли встретится один раз. Правда, в рашке мало кто знает английский, так что это остается страшной буржуинской тайной.
Западу глубоко похуй на рашку, срать с высокой колокольни. И лишь пидорахи считают себя центром мира, ищут внешних врагов, и прутся от своей «значимости».
Когда какой-нибудь товарищ описывает ситуацию «националисты впятером избили таджикского дворника» в таких выражениях: «а тут наши крепкие русские ребята с раёна вогнали малешко ума понаехавшему на Русскую Землю оккупанту путём озвиздюленья различных частей хачевского тела, завершив веселье чрезвычайно смачной плюхой прямо в чавкальник чурки» — можно с хорошей долей уверенности констатировать, что это пишет русский. Который тут же через три строчки начнёт поучать дорогих читателей про «мессианскую сущность высокодуховного русского народа». А уж какой-нибудь ролик типа «скинхеды отрезают голову гастрарбайтеру» погружает товарищей в сладострастный озноб – они каждую деталюшечку просмакуют, обсосут и оближут.
Русские обожают попиздлякать за тюрьму и зону, и само собой за Понятия. Многие из них обильно уснащают свою речь соответствующим сленгом — благо он усиленно пропагандируется отечественными СМИ. Особенно русских интересует тема опущения и опущенцев – тут тоже начинается ПОЭЗИЯ, да такая, что распоследнего пидора стошнит. Только дай поговорит русскому за «порватое ачко» — он три дня с темы не слезет, всё будет пересказывать, как кого-то перекинули через шконку и соплями очко смазали, и что опускаемый при этом щщущает. Не заткнёшь. Ибо помуслякать этакую сласть русский завсегда первый-радый.
Русские также любят звиздеть за армию – там ведь проходят Школу Жизни и Делают Мужиком. Не удостоившиеся лично занюхнуть кирзы переводят стрелки на повседневные ужасы русской провинции, быта поселков городского типа, или просто на тему «правильной пацанской жизни», которая состоит в давании и получании пиздюлин и звиздюлин, а также ссыкоты перед Начальством и Ментами.
В историческом плане русские уважают всяких чингисханов, иванов грозных и прочих джугашвилей. Причём уважают не за то полезное, что эти товарищи сделали (ну допустим, что сделали — я сейчас не об этом), но исключительно за то, что они кого-то зверски примучивали. Искусство управления русский вообще понимает как искусство примучивания, подвешивания на дыбе и поджаривания пяток. Ну и, естественно, посмаковать аромат немытых жареных пяток они всегда первые.
Русские как один ура-патриоты, в смысле патриоты кирзового сапога и опиздюливания. Разумеется, сторонников гражданского общества западного образца русские не переносят, потому что это «противоположный человеческий тип». Под каким предлогом не переносят – дело второе, но обычно всё сводится к тому же самому культу Водки-Плетки-Сапога. Или, как там у Захара Прилепина говорят менты, прежде чем отъебашить в мясо главгероя: «Ничего в этой стране не изменилось и никогда не изменится. Ее надо любить и беречь такую, какая она есть». Родина бля сынок бля ёпта в сраку Родина ебать вонь пиздюли вонь Родина бля любить любить хуяк пиздык чё заныл бля хуяк пиздык Родина ебашить бля в ебальник в сраку Родина.
Как обычно, на 20-30% вменяемых людей приходится 70% быдлеца. Какие-то ебантяи собираются уходить в лес и готовят тушенку с нагайкой и шапкой-ушанкой, другие дрочат на советские патриотические песни, третьи постят тухлые пасты про третью мировую.
Вообще не вижу в этом заявлении Медведа предмета обсуждения. Временный наместник бананового failed state что-то кукарекает о том, что у нас еще есть ракеты в закромах, что нас так просто не сломишь. Глупость и предвыборный трoллинг, ориентированный, кстати, даже не на русню, а на Конгресс США, где тявканье русского Бадминтона вызовет некое подобие снисходительной улыбки. У русских нет ресурсов Китая, нет фанатизма Ирана, это не более чем предвыборный ход, из того же разряда, что и увольнение Кудрина под предлогом недостаточных трат на оборонку (читай — на загородные дачи жирным генералам, т.к. в развитие своего ВПК рашка давно уже не инвестирует, а генералы могут обидеться и устроить путч).
Что обидно, так это то, что рашкованы в ушанках, сидя у ЭЛТ-монитора в вонючих трениках, пропахших мочой и сыром, пытаются углядеть в этом какие-то потайные смыслы, политические игры, предвестие чего-то глобального. Сплошной смех. Россия — геополитическая, экономическая, культурная и цивилизационная периферия, это больше не могущественный имперский Хартленд, а лишь жалкое подобие чекистско-православного Зимбабве. Государство-урод. Брат-дебил свободного мира, не несущий никаких смыслов. Огромный кусок черного говна посреди Евразии. Если бы вместо рашки был бы океан, то от него была бы хоть какая-то польза для нормальных людей — рыба, шельфы.
Ехал сегодня в электричке, вышел на нужной станции, с соседнего вагона ссадили двух пьяных ватников лет по 25, видимо за безбилетный проезд или дебош, хуй их знает. Эти два трусла дождались, пока электричка отъедет, и начали кидать в заднюю морду бутылками из-под алкоголя. Не стал смотреть, путинка там или другое быдлобухло, в сортах говна мне разбираться лень, но сам факт позабавил. Мало того, что открытый пидораший вандализм, так ещё и насколько же трусло — не в стоящий свой вагон шврять, а дождаться, когда поезд поедет, и кинуть в заднюю кабину.
Сейчас часто слышу кукарекание про то, что в США мол деградация, бездуховность, попса и прочее, а в СвИтой Рассеи, Северной Корее или другой авторитарной/тоталитарной стране — духовность, нет потреблядства, попсы, гомосексуализма.
Вы, ребята, хуйцов пососите. Если я или кто-то другой хотим деградировать — это наше право. Я гетеросексуал, но если бы захотел гомосекса и нашёл себе партнёра — это моё право, не вам, говно, решать, с кем мне спать.
Если я хочу слушать поп-музыку и смотреть клипы Бьянки — это моё дело
Если я хочу нажираться водкой — это моё дело
Если я хочу творить современное искусство — моё дело.
Моя свобода кончится там, где дело зайдёт о правах и свободах другого.
То есть я могу насрать в своей квартире и ты, чмо, ничего мне не сможешь сделать, но если я насру в твоей квартире — суди меня по закону.
И если молодёжь танцует Гарлем Шейк на памятнике воевавшим дидам — это их дело, памятник они не сломали, что хотят — то делают, они тебе, говно, этим не мешают. Вот когда на памятниках нацивыблядки свастику рисуют — да, порча памятника. А если наци-выблядок её себе на лбу нарисует — имеет право, ты соси хуй. А если кто-то звезду давида нарисует — имеет право.
Чеченец имеет право ехать в Москву потому, что Чечня — часть России, ты, говно, не имеешь никакого права ему мешать. Чеченец имеет право говорить «Чечня сила» — это его право на патриотизм. Ты имеешь право говорить «За русь порвусь», но ни чечен не имеет право говорить «убивай руске», ни ты — «бей хачей», потому, что это призыв нарушать права и свободы другого, призыв к экстремизму.
В общем, суть моего поста и этого треда в том, что пидорашки, которые против гей-парадов, против приезда русских чеченцев (для меня нет понятия нации, нацивыблядь должна сидеть в тюрьме), пидорашки, которые за ЗОЖ и против водки, пидорашки, которые считают, раз не накатываешь водяру — не мужик, пидорашки, которые против аниме, витчей, понией, лесли, уотсон и иной фагготрии, пидорашки, которые против Голливуда, пидорашки, которые кричат, что мы не должны пить колу и кушать фастфуд, пидорашки, которые пытаются нам навязать атеизм, православие или иное мировоззрение — БЫДЛО. И должно сдохнуть. Во славу США.
Теперь о США.
США несёт в мир Свободу, братство, дружбу народов (мультикультуризм), толерантность, демократию. Любой, кто против США — пидорашка. Китайцы — тоже пидорашки, только китайские. Корейцы — пидорашки кореский, иракцы — пидорашки иракские. Но самые мерзкие — пидорашки рашкинские, пидорусские.
Такие дела.
Слава США, слава Свободе!
Россия:
1-е место в мире по темпам роста числа долларовых миллиардеров и 2-е место — по КОЛИЧЕСТВУ долларовых миллиардеров (после США).
-67-е место в мире по уровню жизни
-71-е место в мире по уровню развития человеческого потенциала.
-72-место в мире по рейтингу расходов государства на гражданина
-127-е место в мире по показателям здоровья населения
-111-е место в мире по средней продолжительности жизни
134-е место в мире по продолжительности жизни мужчин
И опять же впереди планеты всей:
1-е место в мире по количеству самоубийств среди ПОЖИЛЫХ людей, ДЕТЕЙ и ПОДРОСТКОВ.
1-е место в мире по числу разводов и рождённых вне брака детей.
1-е место в мире по числу абортов и числу детей,брошенных родителями.
1-е место в мире ПО АБСОЛЮТНОЙ УБЫЛИ НАСЕЛЕНИЯ.
1-е место в мире по потреблению спирта и спирто-содержащих продуктов.
1-е место в мире по продаже крепкого алкоголя
1-е место в мире по продаже табака
1-е место в мире по числу умерших от алкоголизма и табакокурения.
1-е место в мире по смертности от заболеваний сердечно-сосудистой системы.
2-е место в мире по продажам ПОДДЕЛЬНЫХ ЛЕКАРСТВ.
1-е место в мире по ПОТРЕБЛЕНИЮ ГЕРОИНА(21% мирового производства)
1-е место в мире по количеству АВИАКАТАСТРОФ( в 13 раз больше среднемирового уровня)
-159-е место место в мире по уровню политических прав и свобод.
Рашка — говно!
1. Зомбирование населения всяким говном типа Бригады и Бумера вывело поколение гопников и эпичного быдла, которое по быдлятости посоперничает с поколением Брежнева.
2. Низкие зарплаты при высоких ценах, низкие пенсии, хорошо живут только жульё и ворьё.
3. Нет пропаганды нормальности не таких, как все. Во всех странах крутят рекламу того, что геи равны гетеро, они не лучше и не хуже. В сраной рашке же насаждается гомофобия. 282 статья работает в угоду власти, а не населения.
4. Всё государственное — говно: бесплатная медицина как была дерьмом при СССР, так и осталась, образование как было дерьмовым, так и осталось, а платное слишком дорого и не по карману простому человеку. При этом если в США платная медицина — практически синоним «качественной медицине», то в рашке не факт, что платный доктор будет лучше, порою даже в сто раз хуже бесплатного.
5. Захват зомбоящика, радио и других СМИ. Если при Ельцине СМИ были свободны, по ТВ шли замечательные американские фильмы и мультики, а самого Ельцина поносили только шум стоял, сейчас же по ТВ идёт в основном отечественное дерьмо, вроде говносериалов про букиных и ментов, отечественные дерьмомультики (нет, не винрарный совок, а современное дерьмище), и слово мимо про путина, как телеканал или передачу тут же закроют. Те же митинги когда шли, и радио Свобода, и немецкая волна вовсю трубили про митинги, а на наших ТВ и радио — тишина, сериалы и попса. Штабильность во все поля.
6. Нет контрактной армии, армия состоит из рабов-подростков, которые строят дачи генералам и чиновникам, в армии дедовщина, армия нищая, солдат в рашке — говно, в США солдат — действительно охранник Родины. Конечно, контрактникам надо платить, содержать стадо рабов на перловке намного дешевле, хуле.
Ну и многое, многое другое, вроде православия в школе, педоистерии, скинхэдов, разведения америкохейтерства, быдло, быдло эвривэр, тупое и безграмотное, не можем выпустить даже ссаный сотовый телефон, и многое, многое другое.
Считай со Второй Чеченской наша армия не подпала толком в объектив западных СМИ.
Теперь попала. За 8 лет их дети стали молодежью, повылазили в интернет и отслеживают военные темы. И вот что их больше всего удивляет в нашей армии, после отсмотра фоток и роликов с недавней войны:
1) Что за изолента нафиг на магазинах к автомату Калашникова? Что они там мотают? Это же не функционально. В НАТО такого нет.
2) Почему они все сидят на броне, а не внутри? Наверное, просто у рускис в армии не хватает техники и они привыкли ездить гурьбой. У нас не так.
3) Почему они все одеты в разную форму, а не в стандартную для всех? Как так вообще может быть?
4) Почему у них банданы и разные очень странные очки на голове?
5) Фотка парня в обычных очках на броне вообще произвела фурор. Вылезли старички и гуру-знатоки нашей армии и сказали, что вообще впервые видят фото очкарика в советской-российской армии.
6) Почему у рускис так много азиатов в армии? Мы слышали, что там половина населения – монголы? (Откуда они это взяли, вообще не понятно, на фотках по-моему два-три бурята всего мелькнуло. Кстати, наших азиатов они называют «русские хошимины»).
7) Самый главный их вопрос. Клянусь, видел его не раз.
Почему, несмотря на свой раздолбайский внешний вид, разное обмундирование, отсутствие касок и бронников, русские бойцы в целом всё равно выглядят более угрожающе и страшнее, чем наши упакованные по последнему слову техники унифицированные state-of-the-art солдаты
Что видят русские с детства? Разбитые детские площадки, горки без ступенек, турники без перекладин и страшные фигуры Крокодила Гены и Чебурашки.
В настоящее время к ним добавились пост-апокалиптические самоделки из шин и пустых пивных пластиковых бутылок.
Дети растут в этой атмосфере нищеты и распиздяйства, воспитываются, впитывают это с проспиртованным от частого накатывания молоком матери.
Посмотрите на современных русских матерей: первый ребёнок у них — по залёту, в 15-16 лет они уже мамы, кем они воспитают будущих детей? Космонавтами? Учёными? Художниками? Нет, их дети будут тупым быдлом, тем самым быдлом, что орёт по ночам у тебя под окнами, из-за которого ты боишься ночью сходить в магазин, которое ссыт у тебя в лифте.
Посмотрим на среднестатистический руССкий город:
Центр города неплох, растут цветочки, есть дорогие магазины, театры, кафе, кино, парки. Культурный отдых во все поля, где сидит и отдыхает та незначительная часть русской молодёжы, коих ещё можно с натягом назвать людьми: хипстеры, неформалы, «креаклы», рокеры, анимуфаги, фотографы, юные поэты, эти люди проклинают свою страну и мечтают уехать жить за границу. Кто — в Японию, кто — в США, кто — в Германию. И правильно сделают, если уедут, потому, что жить, именно жить, а не существовать, как свиньи в свинарнике, можно только за границей, а лучше — вообще по дальше от стран СНГ.
Почему-то по большому счёту этот беспредел творится в основном в славянских странах, и чем восточнее — тем сильнее. Коммуняки? Социализм? Годы коммунистической пропаганды? Но ведь какая-нибудь Польша — это тоже бывшая соц. страна, почему-то там нет такого говна, как у нас. Или взять Северную Корею: они живут в нищете и дефиците, но у них чисто на улицах, в подъездах не пахнет туалетами, вы не увидите пьяного корейца, мочащегося на дерево. Там за это посадят? Но ведь в Южной Корее не сажают — а там тоже чисто!
Нет, в бедах рашки виноват не капитализм или социализм, хотя коммуняки тоже подлили масла в огонь, привив русским ненависть к «не таким, как все», но главный рассадник — не пропаганда, жить по-свински повелось ещё в стародавние времена. Взять хотя бы дома, в которых жили европейцы, потом посмотреть на дома украинцев, а затем на «чёрную русскую избу». Разница налицо!
Но вернёмся в наши дни. На свет появился новый русский (не в смысле «браток», а в смсле младенец) человек. Его родила 15-летняя шлюха, которая из-за педоистерии залетела от своего одноклассника-гопника, который «накачал тёлку ягой и трахнул в падике за мусорником». Она подала на него на алименты, но ему похуй, он нигде не работает, а деньги «зарабатывает» отжатием телефонов и других дорогих вещей у «лохов». 15-летняя шлюха вынуждена сидеть с ребёнком под угрозой быть выставленной за дверь своими родителями-алкоголиками и передачи ребёнка в органы опеки и попечительства. Тут стоит сделать отступ: если у шлюхи ребёнок ещё может вырасти человеком, то в детском доме, с его-то коллективизацией и постоянным контактом с детьми быдла — нет. Детский дом в современной России — это тюрьма. Дальше у ребёнка будет другая тюрьма — сперва это писхушка, куда он попадёт за попытки к побегу, потом армия, где он будет творить гомосолдат, а затем — обыкновенная тюрьма в местах не столь отдалённых, если он конечно не сядет по малолетке или вообще выживет в этой стране. Поэтому пусть лучше шлюха воспитает, чем «улица».
Что видит вообще любой русский ребёнок в детстве? Свою шлюху-мать? Вариант: свиноматку-мать? Дешёвую советскую кроватку, в которую ещё его дед в детсве обосрался? Маленький ЭЛТ-телевизор «Samsung», собранный криворукими русскими рабочими по контракту с Южной Кореей так, что у него нарушена геометрия изображения и неправильно поставлена петля размагничивания кинескопа, которая вообще уже давно не работает, отчего ведущая новосей Первого Канала почему-то синего цвета, по этому телевизору ребёнок будет смотреть старые видеокассеты с ворованными мультиками, и DVD-диски «20 в 1», с качеством изображения ещё хуже, чем на кассетах. Китайские игрушки, которые собаке дать страшно, пёс знает, что хитрожопые китайцы туда положили, с игрушки будет облезать краска, которую ребёнок будет сгрызать с оной, когда у него начнут вырастать зубы. Ничего, пусть приучает желудок с молоду, ему же жить в рашке, кушать протухший борщ, заплесневелый хлеб — «чтоб не пропало», накатывать палёную водку на девятомай, да и просто так, «чтоб жить веселее», пожалуй только водка и наркотики могут скрасить жизнь в этой пост-апокалиптической стране под названием «Рассея». Китайские игрушки бывают и электронные, но уровень громкости там такой, что ребёнку после оных уже никогда не стать великим музыкантом.
Ребёнок будет выходить на улицу, с детства свиномать или 15-летняя шалава будет выводить его погулять, там он насмотрится на ПГМкнутых бабок, бомжей, алкашей, плавающих в луже говна, потому, что дороги в его районе чинили в последний раз ещё при Сталине, крики «слыш ты, иди сюда бля» будут колыбельной для юного русского.
Ребёнок будет подрастать, а ситуация меняться не будет. На детской площадке он познакомиться с такими же, как он, пойдёт в детский сад, там он узнает много новых слов и выражений, таких как «в натуре», «а я ебу?» и многое, многое другое. Впрочем, этому его ещё мать научит.
Ребёнок будет жить и воспитываться в нищете, где нет места качеству, а уж тем более элитарности, будет ходить по грязному ковру, за которым ещё его бабка очередь стояла, смотреть старый телевизор, слушать «мама люба давай давай давай» с писклявого динамика дешёвого телефона своей мамаши или со старого китайского магнитофона, у которого давно уже нет крышки кассетника. С детства будет понимать, что единственный способ ему получить новомодную игрушку — это украсть, и 15-летняя шлюха ничего ему за это не сделает. Шлюха родит ему братика или сестрёнку, который тоже будет впитывать реалии этой страны, с детства живя в малюсенькой комнаты хрущёвки или брежневки, ходя гулять по зассаному подъезду в одежде своего братика, играя на детской площадке, где нет даже песочницы, а постройки представляют из себя куски ржавой арматурины, поломанной ещё в начале 90-х.
Кем вырастет такой ребёнок? Кем вообще можно вырасти в стране, которая выглядит как после ядерной войны? В стране, где менты накатывают по ночам с гопниками и распевают «Мурку», в стране, где нет дорог, то есть вообще нет, особенно пешеходных, нет хороших игрушек, нет денег у людей, нет вообще НИЧЕГО?
МЫ НЕ ЖАЛКИЕ БУКАШКИ
СУПЕР РАШКО-ПИДОРАШКИ
ВАТНИК НОСИМ КАК РУБАШКУ
ЮНЫЕ ТАЛАНТЫ! ДА-ДА!
НАШ ОТРЯД «ГЕЙ-ПОЛК» ВСЕГДА ЕДИН!
мы не жалкие букашки
ВРЕДНЫХ ЖИДОМАССОНОВ ПОБЕДИМ!
супер рашко-пидорашки
НАС ЛИЕБРАСТЫ НЕ СТРАШАТ!
МЫ ПЕРЕГАРОМ ЛОЖИМ ВСЕХ ПОДРЯД!
МЫ НЕ ЖАЛКИЕ БУКАШКИ
СУПЕР РАШКО-ПИДОРАШКИ
НАМ ПУТИН ДАЛ УРОКИ МАСТЕРСТВА
ТЕПЕРЬ МЫ ЗНАЕМ ИХ КАК ДВАЖДЫ ДВА
ХЛАДНОКРОВНЫМ ВСЮДУ БУДЬ!
ПРЕКРЫВАЙ ОТ РЕПТИЛОЙДОВ
ДРУГА ГРУДЬ!
МЫ НЕ ЖАЛКИЕ БУКАШКИ
СУПЕР РАШКО-ПИДОРАШКИ
ВАТНИК НОСИМ КАК РУБАШКУ
ЮНЫЕ ТАЛАНТЫ! ДА-ДА!
Роися — тюрьма народов. это не пустые слова.
Россия — это всего-навсего большая зона строгого режима, где русские — обыкновенное сборище шнырей, чушкарей и петушков, справедливо именуемое руснёй.
Где правит пахан, способный нагнуть любого жалкого руснявого петушка и всадить ему свою влаственную елду по самые гланды.
И что самое примечательное: русский будет благодарить его за это, стоять на коленях и причмокивать, радуясь, что он вообще живой.
Русский – это потомственный холоп со стокгольмским синдромом. То есть – человечек примученный и зассатый, при этом за всю рашкинскую историю приучившийся отождествлять себя с палачами и мучителями и перекладывающий вину на жертв тех же самых палачей и мучителей (естественно, не на себя, а на других).
У русского изнасилованная девушка всегда «сама виновата»: «неча на улицу в короткой юбке ходить». Человек, попавший под ментовскую дубинку, виноват – зачем попался на глаза стражу порядка, утомлённому видом обывателей, которые не так ходят и не так смотрят.
Стоит отметить, что русский очень любит позвиздеть про брутальненькое. Поскольку его сознание намертво зафиксировано на сценах насилия и унижения, он завсегда рад об этом поговорить. И более того: тут для него начинается ПОЭЗИЯ. Метафоры, аллюзии, коннотации, даже ритм какой-то прорезается. Душа поёт соловьем. Особенно это видно в интернете, где есть простор цветенью сложности.
Глист своим одноклеточным мозгишкой считает свою жопу родиной, свою говняшку — любимым домом, своих коллег по говноедству — соотечественниками. И есть лишь краткий миг озарения, когда, уподобляясь мускулистому сёрферу, на волне свежего поноса, глист стремительно выскакивает из родного округлого гнезда на слепящий свет лампы привокзального сортира. Мгновение — вспышка света — родная жопа снаружи — гладкий свод унитаза — мутная водичка и смерть. Статистика говорит, что россияне не видят даже и этого, словно жопа родины сдавила сфинктер стальным занавесом, ограничив свободы трассой дом-работа-дача-турция. Те несколько процентов населения, блюющих в многочисленные бассейны олинклюзивных турецких, ничем не отличаются от живущих внутри жопы. Рашн быдло туристам заботливо воссоздали атмосферу гнойного совка посреди тёплого климата. Так сказать, подогрев говна, в прямом смысле. Это значит, что рашн хомосапиенс не в состоянии даже в общих чертах уловить уровень своего падения и обыдливания. За сим придётся описывать быдло рашкована со стороны.
Не будем вдаваться в глубокие дебри быдла, больно уж это сложно и бесполезно. Достаточно знать быдло снаружи, обходить стороной и желать ему быстрее спиться. Рашн быдло оно отборное, заботливо селектированое ведущими кермлёвскими скотозаводчиками в специально построенных панельных парниках-бараках, воспитанное лучшими сучками-недоебашками в казарменных школах и выебанных лучшими вертикальными начальственными жополизами на самых гнилых работках. Поколение из поколения мы бережно, как священную грааль национальной самоидентификации, передавали из рук в руки бациллу быдлос вульгариус, ровно как будто без этой бациллы мы сразу станем приличными людьми, перестанем ссать в лифтах, кататься на машинах по тротуарам и станем унылыми погаными европейцами. Да нет ничего хуже, чем стать небыдлом; быдло наше всё, дедывоевали, руберойд через забор, пьяный джип, нанопрезик и Сочи. Отними у нас быдло, и всё, развалится страна нахуй: вернут руберойд на место, залатают крышу, залепят последнюю дырку в асфальте, и поминай как звали. Ни тебе сварогов, ни перуниц, ни особого пути.
Не стоит удивляться, что такое соборное поведение стало как жирные угри, оспа и сифилитичные прыщи выступать на морде россиянчиков. Потренировавшись можно даже довольно точно сказать, сколько данная рожа спиздила, кого убила и сколько замков в Ницце. Рожа вообще образование загадочное, мистическое, не поддающееся общему анализу. Устроена рожа примерно как жопа, однако все невзгоды и тяготы россиянской жизни разглаживают и увеличивают шёлковую жопу уютного россиянчика, когда как рожа покрывается язвами, морщинами да вечной гримассой недовольства. Впрочем, у заграничных эльфов обратная ситуация, у этих рожа всё веселее и веселее с каждым днём, приближающим к тёплым океанским водам беззаботной пенсионной жизни, тогда как жопа с каждым днём всё морщинестее от проделанной работы на благо человечества. Поэтому русская рожа сразу без грима идёт в любой голливудский блокбастер как концентрированный совокупный образ вселенского зла, абсолютной неограниченной злости, тяжёлого детства в лагерях-поселениях и папы-алкоголика. Вы видели эти рожи? Нет, вы не могли их видеть, вы и есть эти рожи. Что бы понять бездонность страданий русской рожи совмещённой с желанием отомстить всему миру за поруганное детство надо отъехать к нормальным людям, а потом вернуться.
В самолёте русский узнаётся прямо с места пилота, даже если это стометровый боинг 747-8, а русский прячется за кормовым сортиром, зубами разрывая вожделенный пакет с самогоном из дути-фри. Рожа быдлоса невнятная, как будто его мать, будучи беременной, штурмовала каждое утро заводской автобус, дабы оттарабанить смену шлифовщицей ненужной советской чугуниевой хуйни. Рожа мята также, как и зажатые работяги в этом автобусе; вечно уставшая рожа «че_те_надо», картофельное бесформенное ебало, гримасса природы. «Сэр, судя по виду вы уже долго летите?» — «Иди нахуй, я только сел». И вправду, рожа былдоса с рождения мятая и недовольная. Быдлован недоволен всем: другим народом в самолёте, пидорасу-стюарду, соседу-желтожопому китайцу, ебаному виду из окна, шумящему двигателю, заебавшей жене, говняным остопиздевшим детям. Былован-рашкован полирует пивом выпитый в отеле в последние секунды олинклюзива ящик виски. Потом добавляет, потом полирует, потом блюёт, потом орёт и устраивает обязательную драку. Пиздёж? Полетайте, сами увидите. Даже на «эмирейтсах», где за бухание можно сесть в тюрьму к чёрным арабским властелинам, висит предупреждение «русские, не бухайте и не бейте команду самолёта по голове». Никто в мире больше не допетривает на постоянной основе бухать в самолёте и устраивать драку, словно это не самолёт, а кабак его родной Быдлозажопинки под мухосранском.
Бухание и мордобой не самоцель, для рашн быдла это всегда вступление и заключение соответственно. Собственно само действо — это понты. Понты есть вообще цель существования русского быдлоса, концепция бытия, высшее достижение духа. Действо быдлоса выражается формулой «пацанчик к успеху шёл»; девятос с синими писалками и киоск у автобусной остановки. А как же пиар, как же поделиться, как же показать, что я — пацан, а вы — говно? По этой схеме ещё до посадки в самолёт обычно все узнают, что данный господин быдлос столовался в таком-то многозвёздном отеле, выпил столько-то бухла, купил такое-то количество цацек, и если кто хочет возбухнуть против его крутости, то тут же получит чугунным кулаком по ебалу: типичный быдло рашкован всегда из деревни, розовый, как порося и молотилки у него как у боксёра. Соответственно все, кто с меньшими молотилками, с интеллигентской харей, не дай бог другого цвета, и с меньшими понтами автоматически приравниваются к говну, петухам на зоне и подножной грязью. Не видя конструктивных возражений, рашн было тут же, не отходя от кассы, строит в самолёте привычную лагерную зону, под мирное соплежевание интернациональной общественности. Что мы примерно и видим на примере европок.
Ехал быдло через быдло вместе с быдлом быдлорожим. Быдло, живущее внутри, эта гидра, лезет мерзотным недовольным выражением на рожу его обладателя, будь он хоть сто раз миллионер в бизнес классе. Все люди как люди, и только этот и эта сидят с такой рожей, как будто это их самолёт, и они пустили сюда «это черножопое говно» покататься, а пизда с бизнескласса ещё щёлкает рассосанным ротиком в ужимках и прыжках понтового поноса: то её руккола не свежая, то лобстер не подмигивает. Рашка, страна холода, сажевых сугробов, где каждый индивид несёт на роже следы многовековых страданий, психические преверсии и синдром маленького застуженного хуя. Разорванное очко молодости свербит, постоянно хочется набухаться, выебнуться чем нибудь (спиздить больше соседа) и набить ебало. Вот вам весь психический портрет рашкована, вот всё движение подобия мысли, вот и вся жизнь. Родился, дал в жопу, спиздил руберойд, купил джип, нажрался, подрался, сдох от перепоя. И вы в этом быдло психозе собрались строить светлое и пушистое? Среди этих рыхлых харь и пудовых кулаков, которым в детстве не купили лошадку? Окститесь, родные! Любой психиатр скажет «валите, батенька, со сраной рашки!», а евгей-экономист поддакнет «и тГактоГ не забудьте, голубчик». И будут, как всегда, тысячу раз правы.
источник
Дмитрий Быков: Веселый солдат Астафьев был удостоен всех мыслимых российских наград и всех мыслимых российских разносов. У него незадолго до этой встречи вышел пятнадцатитомник, земляки считали Астафьева главной гордостью и достопримечательностью нынешней Сибири, и миллионы читателей во всей Европе согласны в том, что в современной России писателей, равных ему по изобразительной мощи, нет. Тогда ему только что исполнилось семьдесят шесть. Он был крепкий и сильный старик с большим шрамом через правый висок и щеку, с низким голосом, густыми и абсолютно белыми волосами и черными бровями. В 2000 году он отмечал 55-летие семейной жизни.
— Марья моя Семеновна сама выучилась печатать и все мои вещи перестукала. Иные, как «Кражу», по четырнадцать раз. Я раньше много мог писать, «Звездопад» за одну ночь сделал, утром на Высших литературных курсах собрал ребят — невыспавшихся, в кальсонах — слушать. До пятидесяти страниц в день писал. Сейчас руки отнимаются, никак от инфаркта не отойду. А она все эти пятьдесят страниц в день перетюкивала, как могла, на старой «Москве». Мы и сейчас так работаем, поздно нам на компьютер переучиваться. Ну и вот, написал я «Прокляты и убиты», первую часть. Отдаю ей на перепечатку. Она начала, потом приходит — Витя, я не могу это печатать. Давай, что ли, машинистку наймем. Я говорю: да не надо, Маня! Ну ее к Богу, эту вещь, я сам сколько сердечных приступов на ней нажил. Пусть себе в столе лежит, она маму не зовет и есть не просит. Она узнала, сколько стоит машинистку нанять, — нам дорого, разве продать что. Потом вижу, все-таки подходит, берет.
— Хорошо понимаю ее первую реакцию, потому что до вас такой войны не было. Даже Василь Быков — страшнее его военной прозы поискать — говорил, что многое из того, о чем вы пишете, его память милосердно стерла.
— Василь — прекрасный писатель и замечательный мужик, друг мой большой, а ему теперь всякая мразь жить не дает. «Жить трэба дома», — сказал он в недавнем интервью, — я по сентиментальности своей заплакал, когда увидел его сейчас по телевизору. Он же был могучий малый, Василь, а теперь похудел вдвое, и на Родине нет ему жизни. Говнюки какие-то пишут подметные письма ему — что, мол, предатель. А?! Насчет того, что такой войны не было. Мне Симонов Константин незадолго до смерти своей сказал: пишите свою войну, мы свою написали. Мы уже убедили читателя, что главной фигурой на войне был журналист. Он иронизировал, конечно, но вранья о войне наворочен был такой вал, что читать можно было три, ну пять книг от силы. «Звезду» Казакевича, «В окопах Сталинграда» Некрасова и «Василия Теркина» Твардовского.
Твардовский, кстати, как узнал, что все газеты у нас шли на раскурку, а его колонки «Теркина» в «Правде» мы специально на картон наклеивали, чтоб дольше читать, — страшно обрадовался и очень ко мне расположился. Все просил хоть одну такую картонку: не уцелело ли? Александр Трифонович, говорю, я сам-то еле уцелел. Симонов, кстати, знал войну на уровне высшего командования и честно эту войну писал. В окопы не лез. А была литература парадная, вот как Бубеннов, например, сталинский лауреат. Я его знал немного. Его Сталин очень любил и всегда с днем рождения поздравлял. И пока Сталин не позвонит — в доме за стол не садились. Все ломится, бутылки строем, гости томятся, но до звонка — ни-ни. Потом он наконец звонит, жэлаит долгих лэт жизни, — Бубеннов, чуть не обоссавшись от облегчения, садится за стол и все за ним, пьют за любимого вождя. И писал соответственно. Я свою войну начал показывать в «Пастухе и пастушке», была у меня повесть такая.
— И я люблю. Я, почитай, с нее и начался. Поздно — в пятьдесят лет почти. Я вообще начал поздно, в тридцать с небольшим, а потом десять с лишним лет был обычный провинциальный писатель. В «Пастушке» что-то уже было, потому ее никто печатать и не хотел. Я с ней все журналы, все издательства обошел и опубликовал в покореженном виде только в «Нашем современнике». Все говорили: страшно. Ну может такой критерий быть в литературе?! Что я, выдумал? Стариков этих я выдумал, которые под наш же обстрел в своей деревне попали? Нет, я сам их видел: они из хаты перебежали на огород, так и лежали, старуха сунула голову старику под мышку, их потом еще мертвых снарядами посекло. А у нее из сумки носок начатый торчит, она ему вязала.
Я все помню. Память действительно милосердна, в обычной жизни многое стирается, мне война десять лет снилась и перестала. Но в подсознании-то откладывается, его не обманешь, и когда садишься писать — ты ведь с ним выходишь на связь, с этим своим вторым я, которое и есть бессмертная душа, я думаю. Оно все про тебя знает, все понимает. Ты в жизни от него прячешься, но пишешь-то им, из него. Так что память есть, есть, — другое дело, что она лучше была до контузии. Контузило меня в сорок четвертом, в правый висок ударило. Кстати, вот тебе примета фронтовика, я по ней настоящих узнаю (а то бывает пишет — чаще всего с осуждением, мол, я принизил народный подвиг, — а я вижу: врет. Не был он ни на какой передовой). Фронтовик говорит: меня подранило, его убило. «Я был ранен», «он убит» — это уже не то.
Ну вот, контузило, я сознание потерял, меня в лодке на другой берег переправили, лодка полна воды — значит, кто-то голову держал, захлебнулся бы я иначе. Потом перевязали меня, черную повязку наложили, — я в госпиталь не лег. Не то чтобы был такой герой и обязательно хотел в строй, — но понимаешь, я детдомовец, мне важно было остаться в своем коллективе. Я понимал, что такое, когда свои. И вернулся. Правый глаз у меня с тех пор не видит совсем, два процента, — я, как левша, научился с левого целиться. Но Нагибин, которого тоже контузило, мне сказал — он хороший был человек, Юрий Маркович, и пил хорошо, и блядовал хорошо, и остановился вовремя, и писал замечательно. И как-то мы пили — он мне и говорит: Витя, я перечитал то, что писал до контузии, — ну ни искринки, ни блестинки! А как ударило — так сразу и пошло.
— И вы после ранения довоевали?
— Да это еще и не ранение было, меня потом по-настоящему ранили, в левое плечо. Еле руку спасли, левая и сейчас слабее правой, — хорошо, котелок поднять могу. А ты думаешь, в сорок четвертом году были в окопах не раненные? Были такие, которых по три, по четыре раза зацепило, — кому воевать-то, Дима? Правда, после первого ранения ты уже не вояка. Пока не зацепило, все думаешь — пронесет. А как раз поймал пулю — все, уже страх. Но в сорок четвертом в окопах только такие и были, призывать-то уже некого. Он же всех положил, Сталин, всех, — одиннадцать миллионов рядовых, это целиком деревни средней России — они рядовых-то поставляли! Мне рассказывали, как в вологодских деревнях и десять лет после войны все бабы выбегали смотреть на дите, когда его кто привозил: мужиков не было, не от кого родить! Я после войны думал: все, бляди, навеки перебили народу жилу, — и действительно так и не поднялись мы с тех пор, потому что не война это была, а хаос, кровавая каша. И махину эту немецкую мы мясом завалили и кровью залили. Ты знаешь, сколько погибло наших?
— Тридцать миллионов как будто последняя цифра.
— После войны называли двадцать семь, потом сократили до двадцати. Это первая война в мировой истории, в которой мирного населения больше, чем солдат, погибло! И не только они это с нами делали, а сами, все сами. Я войну застал сцепщиком вагонов, полагалась бронь, но я же был такой идейный — как вошел в призывной возраст, сразу добровольцем! Так что паровозный наш парк я знал очень прилично, херовый был паровозный парк, и вагонов вечно не хватало. И вот не из чего эшелоны на фронт собрать, а усатый в это время шестьсот тысяч поволжских немцев везет в ссылку в Казахстан, блядь такая! Сами, сами морили себя. Ты, может быть, думаешь, в Освенциме немцы наших убивали? Они работать заставляли, а убивали друг друга наши же. У них в каждом бараке была своя особая тройка, как особое совещание на Лубянке, и они сами приговоры выносили. За пропаганду, за панические настроения, за непатриотические высказывания. И в колодце топили. Это тебе как?
— Слушайте, откуда именно у наших такой инстинкт самоистребления?
— Это не только у наших. Человек устроен и сложно, и очень просто. Он весь на балансе самоистребления и выживания. Чудеса приспособляемости, Дима, чудеса — и такая изобретательность в гибели, и такая несгибаемость в спасении! Знаешь, что меня больше всего восхищает в человеке? До умиления, до гордости? Ты не поверишь: рыболовный крючок и штаны. Эволюция рыболовного крючка — это конек мой, я люблю удить, много знаю про это, пока из Енисея всех осетров, всю стерлядь не перетаскали, это лучшее было занятие. И у нас на Овсянке, в деревне моей, на противоположном берегу открыли поселение первобытное. Слушай, как мне было их жалко, этих перволюдей, — обувь-то еще не изобретена, ты представляешь, в нашем климате без обуви?! Так и сидели тут в своих шкурах. Нашли там кости животных, ну и каннибализм там был, понятно, потому что не всегда же и мамонта поймаешь. А рыболовный крючок у них уже был, и была зазубрина на нем, заусеница. Та самая, из- за которой пацаны мучились, если крючок ненароком впивался в штаны: не достанешь, резать надо, а они единственные. Вот видишь, в этом сочетании людоедства, изобретательности и живучести — вся человеческая природа. Или возьмем штаны. Ты Брейгеля любишь?
— Вот посмотри при случае на его крестьян. Сама форма штанов, так сказать, переменилась мало, в силу неизменности носителя, но сколько было модификаций ширинки, сколько вариантов! Сначала гульфик, чехол этот, потом на пуговицах, теперь молния. Ведь это охеренная изобретательность! Горжусь, горжусь человечеством. Другое дело, что русские — не самый зверский, конечно, но самый изобретательный народ. И в смысле самоуничтожения, и в смысле выживания. Ты ведь знаешь, я в Вологде жил пятнадцать лет? И приезжает ко мне друг-однополчанин, хочет по улицам побродить, посмотреть знаменитый вологодский конвой. Поговорку «Вологодский конвой шутить не любит!» вся Россия знала. А ведь и киргизы охраняли, и казахи, и не так уж много русских было во внутренних войсках. Однако ж вологодский конвой! Друг мой возвращается и говорит: изобретательные, суки!
Если в строю кто не в ногу пойдет или заговорит — сразу всех положат. Но не на сухом месте, блядь, а нарочно так выберут, чтобы в лужу. Это по-нашему! Изощренность мучительства — это первое дело, но и чудеса изобретательности в крайних ситуациях, вот слушай. Мы в окопах страшно мерзли, дождь, ну там примостишься как-то, чтоб по спине не текло, — потому что как струйка по спине, по желобку потечет к жопе, к яйцам — все, ты не солдат, у тебя сразу чувство, что ты промок ВЕСЬ. И сижу я в таком окопе, уже весь-весь мокрый, сухой нитки нет, и подходит ко мне наш капитан, видя, что совсем мне худо. «А ну пей живо!» А это что? А это тройной одеколон. Да где ж он его взял на передовой в сорок четвертом году, вот скажи ты мне?! Однако достали, и заметь, это была моя первая в жизни выпивка.
Мне до того негде было пить, то детдом, то ФЗУ, а в детстве я слишком часто видел пьяного отца и понимал, что это такое. Иногда алкоголизм родителей перекидывается на детей, бывает наследственным, а иногда дает наследственное отвращение к вину, потому что ты себе представляешь, до чего можно допиться. Но тогда, естественно, я этого одеколону целый пузырек хватил и вроде бы согрелся. Только говно до сорок пятого года, кажется, им пахло. Хороший одеколон делали. Не-ет, русский человек живуч, да если он еще повоевал. Есть такая поговорка: меня не съешь, спереди костист, сзади говнист. Русского солдата убить мало — его повалить надо, а вот это хрен. На войне ты знаешь, кто выше всех ценился? Кого командиры старались из пополнения к себе отбирать? Тюремщиков и детдомовцев. Тюремщик — по причине зверства. Детдомовец — потому что он умеет выживать, он так приладится к земле, когда спит, что ему тепло. Он как-то так и в окопе мостится, что его не сразу убивают. Я вообще почему после войны выжил? Потому что была эта школа оглядки. Человек, который три года был на передовой, так просто не дастся никому, — он опасность чует и успевает изготовиться, окопаться.
После войны ведь не легче было, не-ет, голод был и страх, и все гайки завинтили — слова не скажи. Мы в окопах мечтали о свободе. Я мечтал, что поступлю на филфак. Почему? Ведь и слова «филология» не знал, в моем сознании «филфак» связывался с филе. Самое страшное на фронте было не то, что убьют. Голод был, и сна не хватало, — ой, как не хватало сна! Это самая жуть, когда не спишь. Дружок мой, помню, грек из Мариуполя, так и засыпал в окопе — щекой на снег, таял этот снег под его лицом, а он ничего не чувствовал. Только одним его можно было разбудить: внимание, Донбасс! Это были наши позывные. Нам по ним ориентир передавали, наводку. Не дай Бог проспать. Сразу вскакивали. И так я уставал от голоду и недосыпу, что, веришь ли, мне несколько раз хотелось, чтоб убили.
А боялся я больше всего танков. Страшная вещь. Тридцатьчетверкам нашим хваленым башню сносило, а «Тигр» брался только прямой наводкой, и то не всегда. Ему в лоб попадет, а он хоть бы хны, прет себе дальше. Его только в бок можно было подшибить или в жопу. Это все в кино показывают, что его гранатой или бутылкой с зажигательной смесью можно уничтожить. Разве что уже проедет он по тебе и на тебе подорвется. Вот их я боялся, да. Это потому, что над моим окопчиком однажды оказалась наша же стопятидесятидвухмиллиметровка и палила — ну я натерпелся! Она бы чуть повернулась — и все, мне конец, раздавило бы вчистую. Представляешь, я все-таки в артиллерии — и то боялся. А каково мирным людям было, которых ими давили? Вот ты представь: Воркутинское восстание, пятьдесят второй год. Слышал про него?
— А про него вообще мало кто знает, хорошо — мне мужик рассказал, он был там в это время. Беспредел был жутчайший, в женских лагерях охрана развлекалась — баб нагайками хлестала: просечет ватник или нет? Вообще перед смертью Сталина зверство было невообразимое, ну и восстали. Все военные, с солдатским опытом, ВОХРу разоружили и перебили всю. Кто успел уйти — спрятались в тайге, кружили около жилья. Некоторые так и дожили в лесах до смерти Сталина. Они к поездам тогда уже не выходили и на дорогах тоже: если поймают — все, пощады не будет. Ты знаешь, что с пойманными делали? Никаким татаро-монголам не снилось: к лошади привяжут и пустят. Это свои — своих-то!
Иногда, бывало, от беглеца одну ногу в лагерь привозили. Вот, кто-то ушел, а остальные пошли других баламутить, восстание поднимать. Я иногда думаю: Господи, ведь поднимись тогда весь ГУЛАГ — а сидели-то все больше фронтовики да бывшие военнопленные, все люди с опытом, выносливые и злые страшно, — вот это была бы революция! Вся страна бы вспыхнула, и другая была бы вся жизнь потом. Но их танками передавили. Даже не стреляли — по живым людям танками проехали, и все. Вот и всегда они так, суки эти: по живым танками хрустят. А Зюганов теперь говорит, что восемьсот тридцать тысяч всего уничтожено при Сталине. Да если б и восемьсот тридцать тысяч — это что, мало?! Мало ему?!
— Так что, вы думаете, жила действительно перебита у народа?
— Я не знаю, на чем мы сейчас держимся. Но держимся, конечно, — нет у меня чувства, что страна погибла, я никогда тебе этого не скажу. Потому что и тут блюдется баланс: чтобы нация жила, в ней, по моим прикидкам, должно быть не меньше половины порядочных людей. Больше — это уже идиллия, век золотой. В Москве-то, конечно, эта пропорция нарушилась давно. Я Москву не люблю. Меня там охватывает апатия ужасная, я понимаю, что ничего не сделаешь, бесполезно все. Включу телевизор и сижу смотрю. Мне говорит приятель, у которого я останавливаюсь: ё.т.м., ты телевизор смотреть приехал? А хер ли мне еще делать у вас, говорю я?
Я спросил как-то академика Роальда Сагдеева, хитрого татарина, что теперь в Штаты уехал: скажи ты мне, только честно, сколько нам осталось? Человечеству-то в целом? Ведь не мы одни деградируем, я повсюду замечаю ослабение, попустительство какое-то. Ты думаешь, это только у нас сейчас нормальных книг раз и обчелся? Нет, везде какая- то пауза, какое-то страшное неразличение черного и белого на фоне вялости всеобщей. Сагдеев и говорит: я так полагаю, четыреста тысяч лет еще можно продержаться. Но не удивлюсь, если четыреста. И не особенно даже удивлюсь, если четыре. Самосохранение ослабло. Сейчас со всех углов орут: сильной руки дождались, сильной руки! Я вообще точно все рассчитал, на два месяца ошибся. Думал, Путина начнут ругать в мае, а они начали в марте, как стало ясно, что он выигрывает выборы в один тур.
Тут угодить нельзя: я знаю, что Горбачев после Ставрополя по Москве сам ездил на «москвичке» — говорили: играет в своего, придуривается. Ельцин устраивал целый царский поезд — говорили: роскошествует. Ругать всех будут, но насчет сильной руки ты попомни мое слово: если мы сами себя ограничивать не научимся, нам так и не выбраться из этого российского маятника — то беспредел свободы, то беспредел гнета. Я веру всегда понимал как самоограничение, бабка моя вколотила в меня и веру в Бога, и такое ее понимание. И у коммунистов этих, мудаков, с Зюгановым их во главе, никогда ничего не выйдет, потому что они пытаются в одну телегу впрячь коммунизм свой и Бога, а так не бывает. Бог — он и есть самоограничение. И если мы не научимся держать себя в руках, то сами же себе потом такую твердую руку устроим — мало не покажется. Мы ведь останавливаться не умеем, сами же друг друга и передавим. Останавливаться, останавливаться.
— Ну, а паузе этой в литературе, в жизни вообще — предвидится какой-то конец?
— Что ты хочешь, когда нет различения добра и зла — литературы не бывает и жизнь преснеет, потому что напряжения нет. Двадцать первый век все равно легким не будет, вернутся и противостояния, и напряжение. Сейчас все копится, откладывается. Лет через пять, я так полагаю, активизируется история и вместе с ней искусство. Раньше навряд ли.
— Вы к Лебедю как относитесь?
— Он неплохой мужик, хороший. И жена его хорошая. Он старается тут делать, что может. Говорят про него всякое. Ты не слушай. Это обычное злобствование на власть, у нас без него не бывает, оно, может, и к лучшему, он сам старается внимания не обращать. Но он делает, что может. О детях заботится. С бандитьем борется.
— А бывали у вас контакты с Анатолием Быковым
— Один раз я его видел. Тут, на перевале, когда я из деревни ехал, какая-то машина нас подрезала и остановила, чтобы мы, значит, дорогу дали. Быков едет. Я на охранника этого, что из машины вылез, кричу: ты на кого попер? Ты что меня пугаешь? Он за кобуру, я ему: я на войне автоматов немецких не боялся, а здесь пушки твоей сраной испугаюсь? Ты кто такой — базлать тут на меня?! Тут Быков выходит из машины, останавливает его: ты что, ты что, это же Виктор Петрович. Не сердитесь, Виктор Петрович, приходите на турнир, бокс посмотрите. Бокс, говорю, я и так посмотрю, а этого своего ты охолони, меня пугать без пользы. А пытались часто, часто.
Я когда напечатал «Ловлю пескарей в Грузии» — про грузин, как нация изворовалась и исхамилась, — мне все звонил один. Дабражэлатэл. Ми тебя зарэжим, сэмью зарэжим, отец-мать зарэжим. С отцом-матерью, говорю, вы опоздали маненько. Мать моя потонула на Енисее, когда к отцу в тюрьму передачу везла после раскулачивания. Перевернулась лодка. И отец, говорю, помер лет пять как. А тебя, доброжелатель е..ный, я знаю. Кушал ты сегодня? Он оторопел: да, кушал. — Что кушал? — Шашлык кушал, сациви кушал. — Да, — говорю ему, — хорошо покушал! То-то теперь по всей стране говном и несет! Но они поняли, сами потом поняли. Извинились за эту травлю. Дима, да разве я когда ненавидел какую-то нацию — евреев, грузин? Сколько из меня антисемита делали, сколько врали! Сколько говорили, что я оскорбил грузинский народ! Грузины сами потом поняли всю меру падения, всю расслабленность. Проворовались, заелись, — ну куда это годилось, сплошной блатняк? То-то им в Абхазии по толстой жопе и врезали, хоть абхазов-то меньше, чем их. Ну, правда, там еще Шамиль Басаев повоевал, чеченский отряд.
— А что, хорошо воюет Шамиль Басаев?
— Хорошо, веселый мужик! Я вообще хоть и понимаю, что он бандит последний, а не могу не сказать: молодец, дает жару. На одной ноге. Если враг храбрый, так чего ж не сказать правды. Жуков за немецкой первой танковой армией три года гонялся, там на Днестре тройной котел был. Мы, вокруг нас немцы, а вокруг немцев наши. Это март сорок четвертого года. Прорвались они тогда, ушли. Тоже воевать умели, потому и мы выучились. И наши в Чечне выучились, — что ж не сказать доброго слова про умелого врага? Я другого не пойму. Ну вот звонят мне с радио «Свобода», говорят: Бабицкий, чего, мол, вы про все это думаете. Я им прямо сказал, — они, похоже, даже не обиделись. Я, говорю, ничего не знаю, какой Бабицкий и что Бабицкий. Но я знаю, что если бы у нас на фронте такого бы поймали, корреспондента с той стороны, то его бы до особиста не довели, сразу брасх..рили. Я, конечно, понимаю, что это нехорошо. Но идет война, ё.т.м., и если бы по фронту у нас бегали солдатские матери — это был бы не фронт, а я не знаю что.
— Я знаю, что с вами в Овсянке встречался Солженицын.
— Да, три часа разговаривали. Всех на х.. разогнал, со мной сидел.
— Вы ведь в свое время не подписали против него ни одного письма?
— Не-а, не подписал. И Залыгин покойный не подписал, — вот достойнейший был человек! Звонят мне из «Литературной газеты», был там ответственный за связь с писателями, пухлый такой. Говорит: Виктор Петрович, надо бы подписать. Я говорю: а вы прислали бы мне написанное Солженицыным в полном объеме, я бы ознакомился, — но учтите, один глаз у меня не видит, читаю я медленно, — и тогда поговорим. Потом заместитель Чаковского уже звонит, через неделю: Виктор Петрович, подписали бы письмецо! Тут уж я откровенно послал на х. я это умею, очень художественно их обложил, — из соседней комнаты выбегает дочь с дитем на руках: папа, кого ты так?!
Что нам теперь, сухари сушить?! Но обошлось. А в семьдесят восьмом году выступаю я чего-то в Омске, там Лигачев был секретарь. Вечер перед читателями у меня, спрашивают: кого вы считаете лучшим прозаиком современности? Я честно говорю: Маркес, потом Солженицын. Лигачев убедительно просил больше так не делать. Я с Солженицыным почти во всем согласен. В особенности в подходе его к самоограничению как основе национальной жизни: если мы не хотим внешнего террора, нам нужен внутренний голос, который нашепчет, что можно, а чего нельзя. В одном я только не согласен: я все-таки думаю, что «Тихий Дон» Шолохов сам написал.
— Это в тебе зависть говорит, потому что ты в двадцать пять лет, небось, только дрочить перестал, а он уже «Тихий Дон» написал. Нет, любовь Григория с Аксиньей только молодой мог написать, надо, чтоб стоял до звона, такое пишется в тридцать лет. Дима, знал бы ты, чего мне сейчас стоит писать. Я, может быть, только на злости и пишу, на обиде. Она подзаводит меня. Потому что молодость у нас украли, и у меня, и у жены. Не было у нас молодости. Она же тоже была дура идейная, добровольно на фронт пошла, пятая в семье.
— Вы легко уживаетесь? Я потому спрашиваю, что сам женат на сибирячке и знаю: и я не подарок, и сибирский женский характер не подарок.
— Дело хорошее, повезло. Особенность сибирского, уральского, алтайского даже женского характера, видишь ли, состоит в том, что они очень долго терпят и молчат. Страшно долго. Они могут вынести твое пьянство, твое блядство, твой загул. Но потом, когда ты вроде как отойдешь и размякнешь, эти тихие, тихие упрямые девки загонят тебе свой бурав и начнут буравить, буравить.
— А ты терпи! Молчи и терпи, потому что в любой трудной ситуации эта баба будет тебе первая опора! Она никогда не пожалуется и все с тобой разделит. Она вынослива страшно, работоспособнее любого мужика, она радоваться умеет, она из ничего тебе сделает праздник. Но она упряма и злопамятна, и тебе только такую и нужно, потому что все мы, мужики, свиньи перед ними. И я перед Марьей моей Семеновной хорош. Иное дело, что они все-таки милосердны, прощают нам — вот как мать моя отцу простила. Он запил, она поволокла его в Енисее топить, да пожалела. А через полгода сама утонула. Может, наберись решимости — жива бы была.
— Неужели вам отца не жалко?
— Как не жалко. Хотя, когда я вижу, как дети пьяного мужика из канавы тянут, — «Папа, папа!» — чуть не плачу, потому что ведь это себя я узнаю, это я так тянул, это меня он так отпихивал. Но он вообще, когда не пил, был мужик умный и, думаю, даже талантливый. Брат мой по отцу — его уж мачеха родила, отец на восемнадцатилетней женился, старше меня всего на восемь лет, — брат мой Володька, с которого списан Аким из «Царь-рыбы», меня все просил, когда я отца разыскал: привези ты его к нам, мы хоть посмотрим! Я привез, он потом сказал: да. забавный у нас папа! Действительно забавный. Красавец был мужик и стихи писал. Я кое-что переписал себе — смотрю, чуть подправить — будут совсем как настоящие. «Песня моряка», помню, еще что-то. Сидит, бывало, и говорит: «Как же меня эта е..ная поэзия замучила!» Ты возьми на вооружение, в Москве скажи, друзья оценят.
— В детдоме вам очень худо было?
— В детдоме было ничего себе, хороший был детдом, и начальник его был отличный — из бывших царских офицеров, так что выправка даже в советском тряпье чувствовалась у него. А на двери барака нашего детдомовского была нарисована веселая такая рожа с большими торчащими ушами и подпись: «П. Ц».
— Это прямо символ всей вашей прозы. Лучшая иллюстрация.
— Кстати, я из всех ваших поздних вещей особенно люблю маленький такой роман «Печальный детектив». Люблю за то, что там появился удивительный герой — действующий, не ноющий, всевыносящий. Откуда вы взяли этого мента?
— Мента я этого списал с натуры, потому что хорошо его знал. Он в вытрезвителе работал, а мне поручили в газете — я был молод, начинал журналистом — написать о нем очерк. Он в вытрезвителе девку под холодную воду сунул, потом наголо обрил, а она повесилась. Со стыда, наверное. Послали меня писать об его зверствах. Я прихожу, сидит здоровенный мужичина: что, пришел писать, какой я зверь? Ну, пиши. И пошло! Тащат, тащат. Только он первых раскидал по койкам, вдруг втаскивают голую бабу. Голую, абсолютно, и вся в грязи. Орет, матерится! Он мне: ну, давай, действуй! Помой ее сперва, расспроси. Я вскочил: ну, говорю, тебя на х.. и с твоим зверством, и с твоими бабами, и с ними со всеми! Не могу, нет больше моих сил! Он потом мне рассказал, когда сошлись поближе, что жена его заставляет при возвращении догола раздеваться: так от одежды несет. И сразу стакан ему наливает, чтоб он хоть поспал, — потому что иначе он заснуть не может. А мужик он был незлой, просто жил среди зверства и умел с этим зверством себя поставить.
— Никуда не делся, если б делся — все б рухнуло давно.
— Скажите. В «Веселом солдате» все правда?
— Убил. Четко видел, что убиваю, и выстрелил. Он хромой был. Потом еще посмотреть подходил на него, — он был старый. Меня за то и наказали, двух дочерей я похоронил. Одну маленькую, другой было тридцать девять лет, двое детей. Умерла от сердечной болезни. Мы с Марьей Семеновной жить должны за нее. Мне еще внукам помогать. У меня внук в МГУ учится, химик. Так я московские свои гонорары не забираю из «Нового мира», оставляю ему. Они в Москве лежат у редактора. Он много не возьмет. Только ведь и в МГУ у них свой рэкет, в общежитии. Обирают их. Ну, нашего не больно- то оберешь.
— Как же вы, столько всего повидав, в Бога верите?
— А что я, коммунист — в Бога не веровать? Ты пойми: человек же есть баланс, и в балансе этом все дело. Он не нарушается, ничего ему не делается! И потом, когда пишу — разве я не больше себя? Разве я не соприкасаюсь с тем, каким я задуман? Человек же всю жизнь должен тянуться к Божьему замыслу о нем. Ты знаешь, есть связь какая-то между людьми, и я всю жизнь Исландию очень любил, Шотландию, север. Казалось, я и знаю их, хоть не бывал никогда. А когда попал — иду, как по родной земле. Все знаю, людей узнаю. И лица у них такие красивые — какими северяне должны быть в идеале, какими задумали их. И бессмертие есть. Только не такое глупое, примитивное бессмертие, о котором говорили атеисты, когда с ним боролись, врали, что нет его. Все тоньше. Человек больше себя, — вот я во что верю. Ты водку пьешь?
— Я так и понял. Правильно тебя жена пилит. Пошли, выпьем.
источник
Понравилась статья? Поделись с друзьями!
51