Научи меня, Боже, любить
Всем умом Тебя, всем помышлением
Чтоб и душу Тебе посвятить
И всю жизнь с каждым сердца биением.
Научи Ты меня соблюдать
Лишь Твою милосердную волю,
Научи никогда не роптать
На свою многотрудную долю.
Всех, которых пришел искупить
Ты Своею Пречистою Кровью,-
Бескорыстной, глубокой любовью
Научи меня, Боже, любить!
Тебе, Воскресшему, благодаренье!
Минула ночь, и новая заря
Да знаменует миру обновленье
В сердцах людей любовию горя.
Хвалите Господа с Небес
И пойте непрестанно:
Исполнен мир Его чудес
И славы несказанной.
Хвалите сонм Бесплотных Сил
И Ангельские лики:
Из мрака скорбного могил
Свет воссиял великий.
Хвалите Господа с Небес,
Холмы, утесы, горы!
Осанна! Смерти страх исчез,
Светлеют наши взоры.
Хвалите Бога,моря даль
И океан безбрежный!
Да смолкнут всякая печаль
И ропот безнадежный!
Хвалите Господа с Небес
И славьте, человеки!
Воскрес Христос!
Христос воскрес!
И смерть попрал навеки!
СВЯТАЯ ВЕЛИКОМУЧЕНИЦА ЕЛИЗАВЕТА
Я на тебя гляжу, любуясь ежечасно;
Ты так невыразимо хороша!
О, верно, под такой наружностью прекрасной
Такая же прекрасная душа!
Какой-то кротости и грусти сокровенной
В твоих очах таится глубина;
Как ангел ты тиха, чиста и совершенна;
Как женщина, стыдлива и нежна.
Пусть на земле ничто средь зол и скорби многой
Твою не запятнает чистоту.
И всякий, увидав тебя, прославит Бога,
Создавшего такую красоту!
ПРЕД НЕИЗБЕЖНОЮ ЗИМОЙ
Последней стаи журавлей
Под небом крики прозвучали,
Сад облетел. Из-за ветвей
Сквозят безжизненные дали.
Давно скосили за рекой
Широкий луг, и сжаты нивы,
Роняя листья, над водой
Грустят задумчивые ивы.
В красе нетронутой своей
Лишь озимь зеленеет пышно,
Дразня подобьем вешних дней…
Зима, зима ползет неслышно!
Как знать. Невидимым крылом
Уж веет смерть и надо мною…
О, если б с радостным челом
Отдаться в руки ей без бою;
И с тихой, кроткою мольбой,
Безропотно, с улыбкой ясной
Угаснуть осенью безгласной
Пред неизбежною зимой!
Не говори, что к небесам
Не говори, что к небесам
Твоя молитва недоходна;
Верь, как душистый фимиам,
Она создателю угодна.
Когда ты молишься, не трать
Излишних слов; но всей душою
Старайся с верой сознавать
Что слышит Он, что Он с тобою.
Что для Него слова? — О чем,
Счастливый сердцем иль скорбящий
Ты ни помыслил бы, — о том
Ужель не ведает Всезрящий?
Любовь к Творцу в душе твоей
Горела б только неизменно,
Как пред иконою священной
Лампады теплится елей.
На Страстной неделе
Жених в полуночи грядет!
Но где же раб Его блаженный,
Кого Он бдящего найдет,
И кто с лампадою возженной
На брачный пир войдет за Ним?
В ком света тьма не поглотила?
О, да исправится, как дым
Благоуханного кадила,
Моя молитва пред Тобой!
Я с безутешною тоской
В слезах взираю издалека
И своего не смею ока
Возвесть к чертогу Твоему.
Где одеяние возьму?
О, Боже, просвети одежду
Души истерзанной моей,
Дай на спасенье мне надежду
Во дни святых Твоих Страстей!
Услышь, Господь, мои моленья
И тайной вечери Твоей,
И всечестного омовенья
Прими причастника меня!
Врагам не выдам тайны я,
Воспомянуть не дам Иуду
Тебе в лобзании моем,
Но за разбойником я буду
Перед Святым Твоим крестом
Взывать коленопреклоненный:
О, помяни, Творец вселенной,
Меня во царствии Твоем!
Страстная Среда 1887, Мраморный дворец
Псалмопевец Давид
О царь! Скорбит душа твоя,
Томится и тоскует, —
Я буду петь: пусть песнь моя
Твою печаль врачует.
Пусть звуком арфы золотой
Святое песнопенье
Утешит дух унылый твой
И облегчит мученье.
Их человек создать не мог, —
Не от себя пою я:
Те песни мне внушает Бог,
Не петь их — не могу я.
О царь! Ни звучный лязг мечей,
Ни юных дев лобзанья ,
Не заглушат тоски твоей
И жгучего страданья.
Но лишь души твоей больной
Святая песнь коснется, —
Мгновенно скорбь от песни той
Слезами изольется.
И вспрянет дух унылый твой,
О царь! И, торжествуя,
У ног твоих, властитель мой,
Пусть за тебя умру я.
Из Апокалипсиса
Се, стою при дверех и толку:
аще кто услышит глас Мой
и отверзет двери, вниду к нему,
и вечеряю с ним, и той со Мною.
Стучася, у двери твоей Я стою:
Впусти Меня в келью свою!
Я немощен, наг, утомлен и убог,
И труден Мой путь и далек.
Скитаюсь Я по миру беден и нищ,
Стучуся у многих жилищ:
Кто глас Мой услышит, кто дверь отопрет,
К себе кто Меня призовет, —
К тому Я войду и того возлюблю,
И вечерю с ним разделю.
Ты слаб, изнемог ты в труде и борьбе, —
Я силы прибавлю тебе;
Ты плачешь, — последние слезы с очей
Сотру Я рукою Моей.
И буду в печали тебя утешать,
И сяду с тобой вечерять…
Стучася, у двери твоей Я стою,
Впусти Меня в келью свою!
Я новое небо и новую землю увидел…
Пространство далекое прежних небес миновало,
И прежней земли преходящей и тленной не стало,
И моря уж нет… Новый город священный я видел,
От Бога сходящий в великом, безбрежном просторе,
Подобный невесте младой в подвенечном уборе,
Невесте прекрасной, готовой супруга принять.
«Се скиния Бога с людьми. Обитать
«Здесь с ними Он будет». — Я слышал слова громовые:
«Сам Бог будет Богом в народе Своем,
«И всякую с глаз их слезу Он отрет. И земные
«Печали исчезнут. В том граде святом
«Не будет ни плача, ни вопля, ни горьких стенаний,
«Не будет болезни, ни скорби, ни тяжких страданий,
«И смерти не будет. Таков Мой обет;
«Прошло все, что было, и прежнего нет».
Притча о десяти девах
Се Жених грядет в полунощи,
и блажен раб, егоже обрящет
бдяща: недостоин же паки, егоже
обрящет унывающа.
Они засветили лампады свои;
На встречу они Жениху поднялися толпою
На радостный праздник любви.
Их пять было мудрых и пять неразумных.
Уж тьмою
Бесчисленных звезд небеса заблистали, —
Но медлил Жених. Долго девы прождали;
Уж сон безмятежный спустился на них,
И дремой смежились усталые очи.
Внезапно в немой тишине полуночи
Послышался клик: «Се Жених
«Грядет! Исходите на встречу!» И девы восстали,
Спеша полуночный исполнить обряд.
Елеем пять мудрых лампады свои напитали,
И так неразумные им говорят:
«Мы не взяли, сестры, елея с собою,
«Светильников пламень угас,
«И ныне мы к вам приступаем с мольбою,
«Елея мы просим у вас».
Им мудрые молвят в ответ: «Хоть помочь мы и рады,
«Но только ни вам недостанет, ни нам на лампады;
«Купить у торгующих вы бы могли».
И вот к продающим спешат неразумные девы…
Тогда раздалися веселья напевы:
Жених приближался. С Ним вместе вошли
Пять мудрых на свадебный пир со своими
Лампадами. И затворилися двери за ними.
И прочие девы к закрытым дверям
Вернулись. Стеная и плача, они восклицали:
«Отверзи, о, Господи, Господи, нам!»
И слышат в ответ в неутешной печали
Они Жениха укоризненный глас:
«Аминь, говорю вам, не ведаю вас!»
Красное Село, 11 июля 1884
Владимирской иконе Божией Матери
С какою кротостью
И скорбью нежной
Пречистая
Взирает с полотна!
Грядущий час
Печали неизбежной
Как бы предчувствует Она!
К груди Она
Младенца прижимает
И Им любуется,
О Нем грустя,
Как Бог, Он взором
Вечность проницает
И беззаботен, как дитя!
О, вера чистая, святая,
Ты дверь души в обитель рая,
Ты жизни будущей заря,
Гори во мне, светильник веры,
Гори ясней, не угасай,
Будь мне повсюду спутник верный
И жизни путь мне просвещай.
Когда креста нести нет мочи
Когда креста нести нет мочи,
Когда тоски не побороть,
Мы к небесам возводим очи,
Творя молитву дни и ночи,
Чтобы помиловал Господь.
Но если вслед за огорченьем
Нам улыбнётся счастье вновь,
Благодарим ли с умиленьем
От всей души, всем помышленьем
Мы Божью милость и любовь?
Рождество Христово
Благословен тот день и час,
Когда Господь наш воплотился,
Когда на землю Он явился,
Чтоб возвести на Небо нас.
Благословен тот день, когда
Отверзлись вновь врата Эдема;
Над тихой весью Вифлеема
Взошла чудесная звезда!
Когда над храминой убогой
В полночной звездной полумгле
Воспели «Слава в вышних Богу!»
— Провозвестили мир земле
И людям всем благоволенье!
Благословен тот день и час,
Когда в Христовом Воплощенье
Звезда спасения зажглась.
Христианин, с Бесплотных Ликом
Мы в славословии великом
Сольем и наши голоса!
Та песнь проникнет в небеса.
Здесь воспеваемая долу
Песнь тихой радости души
Предстанет Божию Престолу!
Но ощущаешь ли, скажи,
Ты эту радость о спасеньи?
Вступил ли с Господом в общенье?
Скажи, возлюбленный мой брат,
Ты ныне так же счастлив, рад,
Как рад бывает заключенный
Своей свободе возвращенной?
Ты так же ль счастлив, как больной,
Томимый страхом и тоской,
Бывает счастлив в то мгновенье,
Когда получит исцеленье?
Мы были в ранах от грехов
— Уврачевал их наш Спаситель!
Мы в рабстве были — от оков
Освободил нас Искупитель!
Под тучей гнева были мы,
Под тяготением проклятья
— Христос рассеял ужас тьмы
Нам воссиявшей благодатью.
Приблизь же к сердцу своему
Ты эти истины святые,
И, может быть, еще впервые
Воскликнешь к Богу своему
Ты в чувстве радости спасенья!
Воздашь Ему благодаренье,
Благословишь тот день и час,
Когда родился Он для нас
Несется благовест… Как грустно и уныло
На стороне чужой звучат колокола.
Опять припомнился мне край отчизны милой,
И прежняя тоска на сердце налегла.
Я вижу север мой с его равниной снежной,
И словно слышится мне нашего села
Знакомый благовест… И ласково и нежно
С далекой родины гудят колокола.
источник
Не самые известные произведения отечественных классиков (баян но не многие читали):
Есенин С. А. — «Не тужи, дорогой, и не ахай»
Не тужи, дорогой, и не ахай,
Жизнь держи, как коня, за узду,
Посылай всех и каждого на хуй,
Чтоб тебя не послали в пизду!
Есенин С. А. — «Ветер веет с юга и луна взошла»
Ветер веет с юга
И луна взошла,
Что же ты, блядюга,
Ночью не пришла?
Не пришла ты ночью,
Не явилась днем.
Думаешь, мы дрочим?
Нет! Других ебём!
Есенин С. А. «Пой же, пой. На проклятой гитаре»
Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои вполукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.
Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.
Я не знал, что любовь — зараза,
Я не знал, что любовь — чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.
Пой, мой друг. Навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рань.
Пусть целует она другова,
Молодая, красивая дрянь.
Ах, постой. Я ее не ругаю.
Ах, постой. Я ее не кляну.
Дай тебе про себя я сыграю
Под басовую эту струну.
Льется дней моих розовый купол.
В сердце снов золотых сума.
Много девушек я перещупал,
Много женщин в углу прижимал.
Да! есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.
Так чего ж мне ее ревновать.
Так чего ж мне болеть такому.
Наша жизнь — простыня да кровать.
Наша жизнь — поцелуй да в омут.
Пой же, пой! В роковом размахе
Этих рук роковая беда.
Только знаешь, пошли их на хуй.
Не умру я, мой друг, никогда.
Есенин С. А. — «Сыпь, гармоника. Скука. Скука»
Сыпь, гармоника. Скука. Скука.
Гармонист пальцы льет волной.
Пей со мною, паршивая сука,
Пей со мной.
Излюбили тебя, измызгали —
Невтерпеж.
Что ж ты смотришь так синими брызгами?
Иль в морду хошь?
В огород бы тебя на чучело,
Пугать ворон.
До печенок меня замучила
Со всех сторон.
Сыпь, гармоника. Сыпь, моя частая.
Пей, выдра, пей.
Мне бы лучше вон ту, сисястую, —
Она глупей.
Я средь женщин тебя не первую.
Немало вас,
Но с такой вот, как ты, со стервою
Лишь в первый раз.
Чем вольнее, тем звонче,
То здесь, то там.
Я с собой не покончу,
Иди к чертям.
К вашей своре собачьей
Пора простыть.
Дорогая, я плачу,
Прости. прости.
Вам, проживающим за оргией оргию,
имеющим ванную и теплый клозет!
Как вам не стыдно о представленных к Георгию
вычитывать из столбцов газет?
Знаете ли вы, бездарные, многие,
думающие нажраться лучше как, —
может быть, сейчас бомбой ноги
выдрало у Петрова поручика.
Если он приведенный на убой,
вдруг увидел, израненный,
как вы измазанной в котлете губой
похотливо напеваете Северянина!
Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре блядям буду
подавать ананасную воду!
Маяковский В. В. «Вы любите розы? А я на них срал»
Вы любите розы?
а я на них срал!
стране нужны паровозы,
нам нужен металл!
товарищ!
не охай,
не ахай!
не дёргай узду!
коль выполнил план,
посылай всех
в пизду
не выполнил —
сам
иди
на
хуй.
Маяковский В. В. — «Гимн онанистов»
Мы,
онанисты,
ребята
плечисты!
Нас
не заманишь
титькой мясистой!
Не
совратишь нас
пиздовою
плевой!
Кончил
правой,
работай левой.
Маяковский В. В. — «Кто есть бляди»
Не те
бляди,
что хлеба
ради
спереди
и сзади
дают нам
ебти,
Бог их прости!
А те бляди —
лгущие,
деньги
сосущие,
еть
не дающие —
вот бляди
сущие,
мать их ети!
Маяковский В. В. — «Лежу на чужой жене»
Лежу
на чужой
жене,
потолок
прилипает
к жопе,
но мы не ропщем —
делаем коммунистов,
назло
буржуазной
Европе!
Пусть хуй
мой
как мачта
топорщится!
Мне все равно,
кто подо мной —
жена министра
или уборщица!
Маяковский В. В. — «Эй, онанисты»
Эй, онанисты,
кричите «Ура!» —
машины ебли
налажены,
к вашим услугам
любая дыра,
вплоть
до замочной
скважины.
Лермонтов М. Ю. — «К Тизенгаузену»
Не води так томно оком,
Круглой жопкой не верти,
Сладострастьем и пороком
Своенравно не шути.
Не ходи к чужой постеле
И к своей не подпускай,
Ни шутя, ни в самом деле
Нежных рук не пожимай.
Знай, прелестный наш чухонец,
Юность долго не блестит!
Знай: когда рука господня
Разразится над тобой
Все, которых ты сегодня
Зришь у ног своих с мольбой,
Сладкой влагой поцелуя
Не уймут тоску твою,
Хоть тогда за кончик хуя
Ты бы отдал жизнь свою.
Лермонтов М. Ю. — «О как мила твоя богиня»
Экспромт
О как мила твоя богиня.1
За ней волочится француз,
У нее лицо как дыня,
Зато жопа как арбуз.2
Лермонтов М. Ю. — «Ода к нужнику»
О ты, вонючий храм неведомой богини!
К тебе мой глас. к тебе взываю из пустыни,
Где шумная толпа теснится столько дней
И где так мало я нашел еще людей.
Прими мой фимиам летучий и свободный,
Незрелый слабый цвет поэзии народной.
Ты покровитель наш, в святых стенах твоих
Я не боюсь врагов завистливых и злых,
Под сению твоей не причинит нам страха
Ни взор Михайлова, ни голос Шлиппенбаха
Едва от трапезы восстанут юнкера,
Хватают чубуки, бегут, кричат: пора!
Народ заботливо толпится за дверями.
Вот искры от кремня посыпались звездами,
Из рукава чубук уж выполз, как змея,
Гостеприимная отдушина твоя
Открылась бережно, огонь табак объемлет.
Приемная труба заветный дым приемлет.
Когда ж Ласковского приходит грозный глаз,
От поисков его ты вновь скрываешь нас,
И жопа белая красавца молодого
Является в тебе отважно без покрова.
Но вот над школою ложится мрак ночной,
Клерон уж совершил дозор обычный свой,
Давно у фортепьян не раздается Феня.
Последняя свеча на койке Беловеня
Угасла, и луна кидает бледный свет
На койки белые и лаковый паркет.
Вдруг шорох, слабый звук и легкие две тени
Скользят по каморе к твоей желанной сени,
Вошли. и в тишине раздался поцалуй,
Краснея поднялся, как тигр голодный, хуй,
Хватают за него нескромною рукою,
Прижав уста к устам, и слышно: «Будь со мною,
Я твой, о милый друг, прижмись ко мне сильней,
Я таю, я горю. » И пламенных речей
Не перечтешь. Но вот, подняв подол рубашки,
Один из них открыл атласный зад и ляжки,
И восхищенный хуй, как страстный сибарит,
Над пухлой жопою надулся и дрожит.
Уж сближились они. еще лишь миг единый.
Но занавес пора задернуть над картиной,
Пора, чтоб похвалу неумолимый рок
Не обратил бы мне в язвительный упрек.
Лермонтов М. Ю. — «Расписку просишь ты, гусар»
асписку просишь ты, гусар,
Я получил твое посланье;
Родилось в сердце упованье,
И легче стал судьбы удар;
Твои пленительны картины
И дерзкой списаны рукой;
В твоих стихах есть запах винный,
А рифмы льются малафьёй.
Борделя грязная свобода
Тебя в пророки избрала;
Давно для глаз твоих природа
Покров обманчивый сняла;
Чуть тронешь ты жезлом волшебным
Хоть отвратительный предмет,
Стихи звучат ключом целебным,
И люди шепчут: он поэт!
Так некогда в степи безводной
Премудрый пастырь Аарон
Услышал плач и вопль народный
И жезл священный поднял он,
И на челе его угрюмом
Надежды луч блеснул живой,
И тронул камень он немой, —
И брызнул ключ с приветным шумом
Новорожденною струей.
Увы! напрасно деве гордой
Я предлагал свою любовь!
Ни наша жизнь, ни наша кровь
Ее души не тронет твердой.
Слезами только буду сыт,
Хоть сердце мне печаль расколет.
Она на щепочку нассыт,
Но и понюхать не позволит.
Пушкин А. С. — «Желал я душу освежить»
Желал я душу освежить,
Бывалой жизнию пожить
В забвеньи сладком близ друзей
Минувшей юности моей.
____
Я ехал в дальные края;
Не шумных блядей жаждал я,
Искал не злата, не честей,
В пыли средь копий и мечей.
Пушкин А. С. — «К кастрату раз пришел скрыпач»
К кастрату раз пришел скрыпач,
Он был бедняк, а тот богач.
«Смотри, сказал певец безмудый, —
Мои алмазы, изумруды —
Я их от скуки разбирал.
А! кстати, брат, — он продолжал, —
Когда тебе бывает скучно,
Ты что творишь, сказать прошу».
В ответ бедняга равнодушно:
— Я? я муде себе чешу.
Пушкин А. С. — «Из письма к Жуковскому»
Веселого пути
Я Блудову желаю
Ко древнему Дунаю
И мать его ебти.
Пушкин А.С. — «Рефутация г-на Беранжера»
Ты помнишь ли, ах, ваше благородье,
Мусье француз, говенный капитан,
Как помнятся у нас в простонародье
Над нехристем победы россиян?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, ебена твоя мать?
Ты помнишь ли, как за горы Суворов
Перешагнув, напал на вас врасплох?
Как наш старик трепал вас, живодеров,
И вас давил на ноготке, как блох?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, ебена твоя мать?
Ты помнишь ли, как всю пригнал Европу
На нас одних ваш Бонапарт-буян?
Французов видели тогда мы многих жопу,
Да и твою, говенный капитан!
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, ебена твоя мать?
Ты помнишь ли, как царь ваш от угара
Вдруг одурел, как бубен гол и лыс,
Как на огне московского пожара
Вы жарили московских наших крыс?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так. сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, ебена твоя мать?
Ты помнишь ли, фальшивый песнопевец,
Ты, наш мороз среди родных снегов
И батарей задорный подогревец,
Солдатской штык и петлю казаков?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, ебена твоя мать?
Ты помнишь ли, как были мы в Париже,
Где наш казак иль полковой наш поп
Морочил вас, к винцу подсев поближе,
И ваших жен похваливал да еб?
Хоть это нам не составляет много,
Не из иных мы прочих, так сказать;
Но встарь мы вас наказывали строго,
Ты помнишь ли, скажи, ебена твоя мать?
источник
Пой же, пой. На проклятой гитаре
Пальцы пляшут твои вполукруг.
Захлебнуться бы в этом угаре,
Мой последний, единственный друг.
Не гляди на ее запястья
И с плечей ее льющийся шелк.
Я искал в этой женщине счастья,
А нечаянно гибель нашел.
Я не знал, что любовь — зараза,
Я не знал, что любовь — чума.
Подошла и прищуренным глазом
Хулигана свела с ума.
Пой, мой друг. Навевай мне снова
Нашу прежнюю буйную рань.
Пусть целует она другова,
Молодая, красивая дрянь.
Ах, постой. Я ее не ругаю.
Ах, постой. Я ее не кляну.
Дай тебе про себя я сыграю
Под басовую эту струну.
Льется дней моих розовый купол.
В сердце снов золотых сума.
Много девушек я перещупал,
Много женщин в углу прижимал.
Да! есть горькая правда земли,
Подсмотрел я ребяческим оком:
Лижут в очередь кобели
Истекающую суку соком.
Так чего ж мне ее ревновать.
Так чего ж мне болеть такому.
Наша жизнь — простыня да кровать.
Наша жизнь — поцелуй да в омут.
Пой же, пой! В роковом размахе
Этих рук роковая беда.
Только знаешь, пошли их на хуй…
Не умру я, мой друг, никогда.
Вы помните,
Вы все, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.
Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел —
Катиться дальше, вниз.
Любимая!
Меня вы не любили.
Не знали вы, что в сонмище людском
Я был, как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.
Не знали вы,
Что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму —
Куда несет нас рок событий.
Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.
Когда кипит морская гладь,
Корабль в плачевном состоянье.
Земля — корабль!
Но кто-то вдруг
За новой жизнью, новой славой
В прямую гущу бурь и вьюг
Ее направил величаво.
Ну кто ж из нас на палубе большой
Не падал, не блевал и не ругался?
Их мало, с опытной душой,
Кто крепким в качке оставался.
Тогда и я
Под дикий шум,
Но зрело знающий работу,
Спустился в корабельный трюм,
Чтоб не смотреть людскую рвоту.
Тот трюм был —
Русским кабаком.
И я склонился над стаканом,
Чтоб, не страдая ни о ком,
Себя сгубить
В угаре пьяном.
Любимая!
Я мучил вас,
У вас была тоска
В глазах усталых:
Что я пред вами напоказ
Себя растрачивал в скандалах.
Но вы не знали,
Что в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь,
Что не пойму,
Куда несет нас рок событий.
. . . . . . . . . . . . . . .
Теперь года прошли,
Я в возрасте ином.
И чувствую и мыслю по-иному.
И говорю за праздничным вином:
Хвала и слава рулевому!
Сегодня я
В ударе нежных чувств.
Я вспомнил вашу грустную усталость.
И вот теперь
Я сообщить вам мчусь,
Каков я был
И что со мною сталось!
Любимая!
Сказать приятно мне:
Я избежал паденья с кручи.
Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик.
Я стал не тем,
Кем был тогда.
Не мучил бы я вас,
Как это было раньше.
За знамя вольности
И светлого труда
Готов идти хоть до Ла-Манша.
Простите мне.
Я знаю: вы не та —
Живете вы
С серьезным, умным мужем;
Что не нужна вам наша маета,
И сам я вам
Ни капельки не нужен.
Живите так,
Как вас ведет звезда,
Под кущей обновленной сени.
С приветствием,
Вас помнящий всегда
Знакомый ваш
Сергей Есенин.
1924
источник
Ст. 15-16 Как вы были блаженны! Свидетельствую о вас, что, если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне. Итак, неужели я сделался врагом вашим, говоря вам истину
Здесь он недоумевает и изумляется, и старается от них самих узнать причину их перемены. «Кто вас обольстил, – говорит он, – и убедил относиться к нам иначе? Не вы ли заботились и служили, и считали дороже очей своих? Что же такое случилось? Откуда эта неприязнь, откуда подозрение? Неужели оттого, что я говорил вам истину? Но за это, во всяком случае, вам надлежало бы еще более почитать и угождать мне, – а между тем теперь я сделался вашим врагом, говоря вам истину. Подлинно, – говорит, – я не знаю другой причины, кроме той, что говорил вам истину». И смотри, с каким смирением он защищает себя. Невозможность того, чтобы он говорил это по зложелательству к ним, доказывает не тем, что он для них сделал, а тем, что они для него сделали. Не сказал он: «как возможно, чтобы я, который для вас подвергался бичеванию, гонению и бесчисленным страданиям, стал теперь злоумышлять против вас?» – но заимствует доказательство из того, чем они могли бы гордиться, говоря: «как возможно, чтобы тот, кого вы почитали и приняли как ангела, стал платить вам за это враждою?»
Гомилии на Послание к Галатам.
Кое убo бяше блаженство ваше! Свидетельствую бо вам, яко, аще бы было мощно, очеса ваша извертевше дали бысте ми
Кое бяше блаженство ваше — не все одинаково понимают. Одни: как вы были блаженны? Другие: как вы ублажали меня тогда? Третьи: как вас ублажали? По ходу речи здесь уместно только среднее: как вы меня ублажали? Μακαρισμος; значит: ублажение. Наглядное удостоверение в этом можно найти в церковном уставе, где известные стихи о блаженствах называются μακαρισμοι, — ублажания: ибо там ублажаются разные добродетели, существеннейшие в жизни. И речь у Апостола и пред этим, и после все о том, как он был принят, как к нему относились галаты, а не о самых галатах. Приняли, говорит, вы меня — как Ангела, как Самого Господа. И как вы меня тогда честили, величали, ублажали! Вы готовы были всё для меня сделать, всё мне отдать, всем для меня жертвовать. Приточное выражение: извертеть (выколоть) глаза и отдать кому — значит: быть готову на всякие пожертвования для кого. Говорит же об этом святой Апостол, чтоб заставить их рассудить, откуда перемена в них, когда он все тот же и сам по себе, и в отношениях своих к ним. Слова блаженного Феофилакта можно так перевесть: «во что превратилось то (прежнее) ублажание ваше? Ныне я не вижу его, так как вы теперь относитесь ко мне совсем противным тому образом». Святой Златоуст говорит: «здесь Апостол недоумевает, изумляясь их перемене, и старается от них самих узнать причину оной. Кто вас обольстил, говорит, и переменил ваше расположение ко мне? Не вы ли мне служили и врачевали мои раны и дороже очей своих вменяли меня? Что же такое сделалось? Откуда такая неприязненность? Откуда подозрение? Ужели от того, что говорил вам истину? Но за сие надлежало бы вам еще более почитать и любить меня».
Для цели святого Павла в сем отделении эта мысль служит тем, что возбуждает стыд пред собою или самоустыждение в непостоянстве и заставляет поодуматься, хорошо ли делают они, отклоняясь от уроков столь восторженно принятого учителя веры, которого прежде его проповеди они совсем и не знали. Отсюда естествен переход к подозрению новых учителей: уж правду ли они нам говорят? они ли доброхоты нам или первый наставник истины? Нет ли в них чего недоброго? Почему вслед за сими словами Апостол уже и прямо говорит им о недобрых видах на них лжеучителей.
Понимание: как вы были тогда блаженны? — хотя не вяжется с течением речи, но не неблагоприятно цели святого Павла в сем отделении — тревожить чувства галатов. Почему некоторыми принимается. Образ мыслей не остается без влияния на сердце, тем паче верование, и еще тем паче верование, сопровождаемое и делом. В истинной вере Господь сочетавается с сердцем и ублажает его. Глубина сочетания от силы веры, ее чистоты и сопряженной с нею решимости на соответствованные дела. Умаляется чистота веры или соответствованная ей жизнь, умаляется сближение с Господом, и по мере того — блаженство сердца Галаты, с таким жаром принявшие веру, были в неописанном, как видно, восторге. Этот восторг не от легкомысленного увлечения, а от того, что они точно чувствовали себя блаженными; а блаженными себя чувствовали потому, что Господь был в них, ублажая их за искренность прилепления к Нему и чистоту их веры. Теперь вера их помрачилась склонением к иудейству; и иудейство начало отдалять их от Господа и Господа от них (стих 19) (Гал. 4:19). Мера этого отдаления непременно сопровождалась соответственною мерою умаления внутреннего блаженствования в Господе. Зная, что так это есть, святой Павел и говорит галатам: сличите, что у вас на сердце теперь, с тем, что тогда было, и увидите, что вы сделали неверный шаг. Вспомните, какое тогда ощущали вы блаженство: где же оно теперь? (Блаженный Феодорит, святой Дамаскин и другие читают: που μακαρισμος,- где блаженство? Новые и чтение это приняли. Но не к лучшему.) Этим он сказал как бы им: помяните, откуда ниспали вы?
Нечего и говорить, сколько такое внушение могло быть впечатлительно и вразумительно. При всем том его в настоящем месте следует считать только побочным и домышляемым, а не таким, какого требует ход речи. Можно соединить эти два понимания в одно: ублажали галаты святого Павла потому, что чувствовали себя блаженными тем блаженством, которое доставлено было им верою, проповеданною в них святым Павлом. Третье же понимание: как вас ублажали? — не подходит ни к течению речи, ни к цели сего отделения. Оно, впрочем, встречается у некоторых и из древних.
Послание святого апостола Павла к Галатам, истолкованное святителем Феофаном.
Как вы были блаженны! Свидетельствую о вас, что, если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне
Как вы были блаженны! Свидетельствую о вас, что, если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне
В чем заключается тайна такого доброжелательства, такой любви галатян к апостолу? В его учении благодатном об искуплении, о Царстве Небесном: в его собственном лице, в его любви, в том, что он был посланник Божий.
Дневник. Том II. 1857-1858.
Ст. 15-16 Как вы были блаженны! Свидетельствую о вас, что, если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне. Итак, неужели я сделался врагом вашим, говоря вам истину
Павел искусно окончил свою мысль, говоря: Итак, неужели я сделался вам врагом, говоря вам истину? Этим он показывает, что начатки проповеди были не столько истиною, сколько тенью и образом истины… Апостол умерил свою мысль и дал ей особое значение, обращаясь именно к тем, которых он [прежде] называл несмысленными и считал за младенцев, — т.е. только лично к галатам…
Но вместе с тем необходимо обратить внимание и вот на что… пока мы изъясняем людям Писание буквально, за это встречаем похвалы, почет и удивление. А когда мало-помалу начинаем призывать их перейти к высшему, то они из восхвалителей наших превращаются во врагов.
Комментарий на Послание к Галатам.
Как вы были блаженны!
В недоумении и изумлении он говорит: что сталось с вашим прежним блаженством? То есть куда девалось все то, за что вас все ублажали, как приверженных к учителю? Что оно теперь? Во что превратилось прежнее ублажение ваше? Теперь я не вижу этого, так как вы враждебно настроены ко мне.
Свидетельствую о вас, что, если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне
Прежде за мою проповедь вы считали меня дороже даже собственных глаз; что же теперь случилось, что вы подозреваете меня, как врага? Странно ведь, чтобы тот, которого вы так почтили, стал говорить вам это с враждебной мыслью?
Толкование на послание к Галатам святого апостола Павла.
Ст. 15-16 Как вы были блаженны! Свидетельствую о вас, что, если бы возможно было, вы исторгли бы очи свои и отдали мне. Итак, неужели я сделался врагом вашим, говоря вам истину
В то время Галаты считали себя воистину блаженными, счастливыми (tiV oun hv o makarismoV umwn) от того, что среди них был Павел. Они, в чувстве восторга, готовы были для Павла пожертвовать тем органом, который для человека всего дороже — глазами своими (ср.: Пс. 16:8; Мф. 18:9). И вот, положение вещей настолько изменилось, что Павел стал их врагом (wste ecqroV umwn gegona), за то что говорил и говорит только истину. Очевидно, что враждебные чувства в Галатах к Павлу пробудились уже во время второго пребывания Апостола в Галатии, и с такими чувствами Галаты остаются и в момент написания послания (ср.: Гал. 1:9; 5:3, 21). — Истину — т. е. правду о той опасности, какая угрожала Галатам со стороны иудействующих, и о законе вообще.
Толковая Библия.
источник
Ты меня не любишь, не жалеешь,
Разве я немного не красив?
Не смотря в лицо, от страсти млеешь,
Мне на плечи руки опустив.
Молодая, с чувственным оскалом,
Я с тобой не нежен и не груб.
Расскажи мне, скольких ты ласкала?
Сколько рук ты помнишь? Сколько губ?
Знаю я — они прошли, как тени,
Не коснувшись твоего огня,
Многим ты садилась на колени,
А теперь сидишь вот у меня.
Пусть твои полузакрыты очи
И ты думаешь о ком-нибудь другом,
Я ведь сам люблю тебя не очень,
Утопая в дальнем дорогом.
Этот пыл не называй судьбою,
Легкодумна вспыльчивая связь,—
Как случайно встретился с тобою,
Улыбнусь, спокойно разойдясь.
Да и ты пойдешь своей дорогой
Распылять безрадостные дни,
Только нецелованных не трогай,
Только негоревших не мани.
И когда с другим по переулку
Ты пойдешь, болтая про любовь,
Может быть, я выйду на прогулку,
И с тобою встретимся мы вновь.
Отвернув к другому ближе плечи
И немного наклонившись вниз,
Ты мне скажешь тихо: «Добрый вечер…»
Я отвечу: «Добрый вечер, miss».
И ничто души не потревожит,
И ничто ее не бросит в дрожь,—
Кто любил, уж тот любить не может,
Кто сгорел, того не подожжешь.
Любовная лирика Есенина представлена большим количеством произведений. У поэта было множество женщин, каждой из которых он посвящал свои стихотворения. В большинстве случаев есть возможность установить конкретного адресата, учитывая обстоятельства жизни Есенина. Стихотворение «Ты меня не любишь, не жалеешь…», написанное поэтом незадолго до смерти (декабрь 1925 г.), не позволяет с уверенностью говорить о конкретной женщине. Из содержания становится понятно, что поэт имеет в виду простую «ночную бабочку».
С самого начала стиха Есенин показывает ненатуральность и временный характер любовных отношений. Женщина не смотрит лирическому герою в глаза, он сам «не нежен и не груб с ней». По сути любовники глубоко равнодушны друг другу. Их свела вместе животная чувственная страсть, которая не оставит в душе ни малейшего следа. Автор обращается к женщине с риторическими вопросами о том, сколько же мужчин было в ее пустой и холодной жизни.
Есенин не обвиняет женщину, вынужденную таким образом зарабатывать себе на жизнь. Ее воспоминания о многочисленных любовниках не вызывают у него чувства ревности. Он признается, что сам любит ее «не очень». Возможно, поэт чувствует некоторое духовное родство с проституткой. Его пылкие романы также не привели к прочным отношениям. Продолжая беспорядочную жизнь, автор уже не ждет чуда. Он ограничивается мимолетными связями, лишь в воспоминаниях «утопая в дальнем дорогом».
Сергею Есенину бесконечно жаль своей минувшей молодости. Он понимает, что известность и слава развратили его, притупили прежние возвышенные чувства, заставили испытать разочарование в любви. Душевная опустошенность привела к тому, что автор уже чувствует себя глубоким стариком. Он никому не желает повторения своей судьбы, поэтому просит свою опытную подругу «нецелованных не трогать».
Есенин ни разу не называет имени женщины. Становится понятно, что для него это не имеет никакого значения. Скорее всего, это было знакомство на одну ночь. Повториться встреча может только совершенно случайно на улице, когда «ночная бабочка» будет увлечена уже другим партнером. Ироничное обращение поэта «miss» показывает всю ненатуральность таких «любовных отношений».
В финале поэт заявляет «кто сгорел, того не подожжешь». Это значит, что настоящую любовь можно испытать только в молодости. Нужно беречь это великое чувство и не растрачивать свои душевные силы на мимолетные связи.
источник
— Когда Ламит написал эту книгу? — Ну, наверное, около 800 лет назад. Разумеется, она во многом опирается на работы Глина. — Тогда зачем опираться на него? Почему бы не отправиться на Арктур и не изучить тамошние руины самим? — Но есть ли в этом необходимость? Мне кажется, что это необычный, обходной и безнадежно вздорный способ чего-нибудь добиться. Вот посмотрите: у меня есть работы всех старых ученых – великих археологов прошлого. Я сравниваю их друг с другом, взвешиваю их расхождения, анализирую противоречащие одно другому положения, решаю, какое из них вероятнее всего правильное – и прихожу к определенному выводу. Это и есть научный метод. По крайней мере, как я его понимаю. Каким необдуманным решением было бы отправиться на Арктур, и там не известно на что надеяться, когда старые ученые уже изучили все эти вопросы и гораздо более продуктивно, чем могли бы это сделать мы… |
Однажды, в прошлой жизни, в году эдак в 1999-м путешествовали мы с друзьями по Австрии на машине, свободные, ничем не связанные, останавливались, где хотели и на сколько хотели. И вот в какой-то солнечный день, мчась по автобану в сторону Зальцбурга, увидели справа очень уж симпатичный городок, с островерхими черепичными крышами, шпилями и возвышающимся на утесе над излучиной Дуная внушительным желтым зданием какого-то старинного монастыря. Именно этот монастырь приковывал взгляд и делал всю панораму. Указатель гостеприимно приглашал посетить славный город Мельк, занесенный за свою красоту в список Всемирного наследия Юнеско. Конечно, мы не могли не откликнуться на зов судьбы… |
Так, совершенно случайно, мы оказались в знаменитом бенедиктинском аббатстве, которое, положа руку на сердце, показалось мне больше похожим на сказочный дворец, в котором танцевала Золушка, чем на монастырь, где бледные монахи предавались аскезе и усмирению плоти. Но и то сказать, что монастырь-то был вовсе не любителей трэшевой нищеты францисканцев, а солидных и процветающих бенедиктианцев, которые в известном споре «если Христос был беден, то должна ли поэтому быть бедной и Церковь?» в пух и прах разбили своих оборванных братьев по вере. Итак, аббатство. Прямоугольник цвета медовой охры с башнями и колокольней, с выложенным брусчаткой внутренним двором, украшенным фонтаном. И самое главное – с огромной, и о чудо, открытой для посещения Библиотекой! « 16 августа 1968 года я приобрел книгу под названием «Записки отца Адсона из Мелька, переведенные на французский язык по изданию отца Ж. Мабийона». Автором перевода значился некий аббат Балле. В довольно бедном историческом комментарии сообщалось, что переводчик дословно следовал изданию рукописи XIV в., разысканной в библиотеке Мелькского монастыря знаменитым ученым семнадцатого столетия, столь много сделавшим для историографии ордена бенедиктинцев. В состоянии нервного возбуждения я упивался ужасающей повестью Адсона и был до того захвачен, что сам не заметил, как начал переводить, заполняя замечательные большие тетради. Тем временем мы оказались в окрестностях Мелька, где до сих пор на утесе над излучиной реки высится многократно перестраивавшийся монастырь. Незадолго до Зальцбурга одной проклятой ночью в маленьком отеле на берегах Мондзее разрушился наш союз, прервалось путешествие, и моя спутница исчезла; с нею улетучилась и книга Балле, в чем безусловно не было злого умысла, а было лишь проявление сумасшедшей непредсказуемости нашего разрыва. Все, с чем я остался тогда, — стопка исписанных тетрадей и абсолютная пустота в душе». Ах, Умберто, не потому ли твой роман пронизан не только детективным сюжетом, но и болью расставания? Не буду рассказывать о моем восторге, когда я очутилась в ее величественных мраморных залах, где стены были покрыты фресками, таинственными символами и аллегориями, где книжные шкафы, уходящие ввысь к самому потолку, уже сами по себе были произведениями искусства, не говоря уж о том, какие сокровища они хранили в себе. В фондах этой Библиотеки хранилось около 100 тысяч рукописных и печатных единиц, в том числе 1888 рукописей и 750 инкунабул – книг, напечатанных до 1500 года. И вот, завороженно переходя от стола к столу, от морских карт я добралась до карт восточных пределов известного средневековым европейцам мира. И на одной из них увидела огромное малоизученное пятно, бескрайнюю восточную империю, простирающуюся от саксонских границ до самого Великого и бескрайнего восточного океана. Догадываетесь, куда упал мой взгляд. Правильно, это была Русь. Только вот называлась она … совсем иначе… Нет не Russia , не Rasha , не Rus , и вообще даже близкого однокоренного ничего не было. Вместо этого поверх равнин, великих русских рек, Уральского хребта, беспредельных сибирских просторов, огромными буквами на большом, так что они терялись из виду, расстоянии друг о друга шла странная надпись – GRANDTARTARIE . Знаете, это тот случай, когда хочется поморгать, потереть глаза и снова вглядеться. Нет, зрение меня не обмануло – вместо Руси от Польши до самой Чукотки — GrandTartarie . источник Для вас, души моей царицы, У лукоморья дуб зеленый; Там чудеса: там леший бродит, Там царь Кащей над златом чахнет; Дела давно минувших дней, В толпе могучих сыновей, Слилися речи в шум невнятный; Но, страстью пылкой утомленный, Вот кончен он; встают рядами, Стыдливой девы красоту; И вот невесту молодую Ах, если мученик любви Но после долгих, долгих лет Однако жив Руслан несчастный. Все четверо выходят вместе; Садятся на коней ретивых; Руслан томился молчаливо, Хазарский хан, в уме своем Рогдай угрюм, молчит — ни слова. Соперники одной дорогой Днепра стал темен брег отлогий; Что делаешь, Руслан несчастный, Но вдруг пред витязем пещера; Но зла промчится быстрый миг: Узнай, Руслан: твой оскорбитель Наш витязь старцу пал к ногам Вокруг нее он молча бродит, Руслан на мягкий мох ложится Вздохнув с улыбкою печальной, Тогда близ нашего селенья, Одна, красавица младая Умчалась года половина; И всё мне дико, мрачно стало: Их горделивые дружины Сбылись давнишние мечты, К чему рассказывать, мой сын, Но слушай: в родине моей И я, любви искатель жадный, В мечтах надежды молодой, Глазами впалыми сверкая, И было в самом деле так. Но вот ужасно: колдовство Бормочет мне любви признанье. И между тем она, Руслан, Так мы расстались. С этих пор И пламя поздное любви Наш витязь с жадностью внимал Соперники в искусстве брани, Когда Рогдай неукротимый, И ехал меж пустынь лесных, В то время доблестный Фарлаф, Ко рву примчался конь ретивый, Тогда он встретил под горой А наш Фарлаф? Во рву остался, Смущенный витязь поневоле «Поверь! — старуха продолжала, — Сказав, исчезла. В нетерпенье Меж тем Руслан далеко мчится; Или соперник дерзновенный Однажды, темною порою, Друзья мои! а наша дева? Моей причудливой мечты Сквозь тяжкий дым и воздух мрачный С порога хижины моей До утра юная княжна Среди подушек пуховых, Три девы, красоты чудесной, 1) После этого стиха в первом издании далее следовало: И грудь, и плечи молодые Те, кои, правду возлюбя, Но вот Людмила вновь одна. И звонкий рог веселой ловли В слезах отчаянья, Людмила И ручейки в тени лесной Моя прекрасная Людмила, Дивится пленная княжна, Княжна встает, и вмиг шатер, Прелестна прелестью небрежной, Княжны испуганной бледнее; Но что-то добрый витязь наш? Ты догадался, мой читатель, Напрасно вы в тени таились Амур с Досадой своенравной Уж утро хладное сияло Со взором, полным хитрой лести, Противник слабый мне не страшен; Блистая в ризе парчевой, Читатель, расскажу ль тебе, Теперь избавлюсь от хлопот!» Но возвратимся же к герою. Со вздохом витязь вкруг себя Времен от вечной темноты, Но вскоре вспомнил витязь мой, Уж побледнел закат румяный Руслан внимает и глядит Руслан с презреньем оглянулся, Тогда, от ярости немея, Порадуй хоть одним ударом, Бежит с намереньем жестоким «Ты вразумил меня, герой, — Доколе борода цела — «Оставим бесполезный спор, — Я каждый день, восстав от сна, Поэзии чудесный гений, Что в повести моей забавной Друзья мои, вы все слыхали, 1) Это место в первом издании читалось так: Младой Ратмир, направя к югу «Ложится в поле мрак ночной; Здесь ночью нега и покой, У нас найдешь красавиц рой; Тебе мы с утренней зарей Приди на мирное призванье, Ложится в поле мрак ночной; Она манит, она поет; Усталы члены прохлаждает Но вот выходит он из бани. Проснись — твоя настала ночь! Но, други, девственная лира И дни бегут; желтеют нивы; Нагие холмы обвивает; Но между тем, никем не зрима, Меж тем по замку, по садам Нередко в рощах поднимали Жестокой страстью уязвленный, Скучая, бедная княжна Что будет с бедною княжной! 1) Это место в первом издании читалось так: Ax, как мила моя княжна! Руслан. Он, местью пламенея, Младое мужество любя, Смиренно внемлет Черномор; В котомку за седло кладет, С холмов утесы отрывает, «Мужайся, князь! В обратный путь Руслан, сим гласом оживленный, В молчанье, с карлой за седлом, Меж тем, по долам, по горам, И верю я! Без разделенья Пред ними стелется равнина, К ней храбрый витязь прилетел На склоне темных берегов Волною сонной омывала Ратмир в пустыне безмятежной Герой приближился, и вмиг Оставил терем их веселый, Пастушка милая внимала Рыбак и витязь на брегах Зачем судьбой не суждено Княжны искатель недостойный, Долина тихая дремала, И снится вещий сон герою: И видит вдруг перед собой: Луна чуть светит над горою; Перед ним открылася поляна; Всю ночь бесчувственный Руслан Ты мне велишь, о друг мой нежный, Но иногда свой нежный взор Но что сказал я? Где Руслан? Вокруг Руслана ходит конь, А Черномор? Он за седлом, Меж тем, Наиной осененный, Стремится к Киеву Фарлаф: Влача в душе печали бремя, У злого лешего в руках; И вскоре с вестью роковой Настала ночь. Никто во граде Весь Киев новою тревогой Но в это время вещий Финн, В немой глуши степей горючих Прервали духи давний сон Руслан, для жизни пробужденный, Но между тем какой позор И день настал. Толпы врагов Со всадником там пеший бьется; Бледнела утренняя тень, Везде главы слетают с плеч В устах открытых замер глас, Чем кончу длинный мой рассказ? Дела давно минувших дней, Так, мира житель равнодушный, Питаюсь чувствами немыми источник |