Пьет мочу подруги из стакана

Суточная норма воды вызывает много вопросов. Одни рекомендуют не считать количество выпитых стаканов, а доверять организму и ориентироваться только на чувство жажды, другие же убеждают, что вести расчеты необходимо.

В статье журнала The Journal of American Dietics Association говорится о том, что для поддержания достаточного уровня воды среднестатистический человек, который не тренируется, должен пить не менее 2900 мл жидкости в день, а среднестатистическая женщина – 2200 мл, включительно с пищевыми продуктами.

1. Не только чистая вода, но и вода из соков, кофе, чая, супов – учитывается в суточную норму потребления жидкости.

Один из мифов: напитки с кофеином не учитываются, так как кофеин мочегонное напиток. Исследования показывают, что это не так: диуретический эффект этих напитков очень слабый.

Но кофе и чай не могут быть основным источником жидкости для организма. Кофеин не вреден в умеренных количествах — до 500 мг в сутки (в одной стандартной чашке кофе — около 100 мг). Но он может вызвать много проблем при его избытке — эффект зависимости, повышение давления, тахикардию, бессонницу.

2. В норму также учитывается вода из твердых пищевых продуктов.

Часть необходимой жидкости (до 20%) организм может получать из одних только твердых продуктов, если рацион разнообразен и богат мясом, рыбой, сыром, овощами и фруктами.

Яблоко содержит 84% воды. Бананы — 74%. Брокколи — 91%. Даже простой бублик содержит 33% воды, стейк — 56%, сыр — 39%.
Вода, которая содержится в пище тоже считается

3. Во время тренировки нужно пить каждые 20 минут.

Если организм теряет больше воды, чем получает, появляется обезвоживание разной степени тяжести.

• сильная жажда
• сухая кожа и слизистые (рот, нос, глаза)
• усталость и слабость
• снижение концентрации внимания
• быстрая утомляемость
• повышение температуры тела
• головные боли

4. Алкоголь больше всего обезвоживает организм.

5. Норма воды индивидуальна и зависит от веса, температуры среды, возраста, питания.

6. Более 2000 мл жидкости теряет человек в течение дня.

Мы не можем хранить воду, и каждый теряем ее. Так, до 200 граммов воды покидает организм ежедневно со стулом, от 500 до 1500 г — с мочой, до 500 мл — через кожу, до 400 мл — через дыхание. На потери воды и потребности в ней влияют питание, влажность и температура воздуха, частота дыхания, скорость обмена веществ, уровень активности.

7. Первый признак обезвоживания – темный цвет мочи.

Почки выводят продукты обмена веществ с мочой. Если в организм поступает мало воды, она становится более концентрированной и насыщенной разными продуктами отхода, темнеет и приобретает сильный запах.

Если воды в организм поступает достаточно, то при каждом посещении туалета (а норма — не менее пяти раз, но и не более десяти) моча будет прозрачная, светло-соломенного цвета, утром логично темнее.

Если моча светлая – следующий стакан воды можно выпить позже

8. Еду можно запивать.

9. Большое количество воды может быть опасным.

Больше новостей, касающихся лечения, медицины, питания, здорового образа жизни и многое другое – читайте в разделе Здоровье.

источник

Серая табличка на двери с золотыми буквами официально сообщала, что это кабинет начальника рекламного отдела ООО «Питерстарс» Гришина А. Н.

За дверью, два человека заканчивали сложный разговор.

– Андрюха, я ничего не обещаю. – Сказал высокий, под метр девяносто, молодой мужчина. – Я попробую, но только ради нашей многолетней дружбы. Мне, как бы, интересно, но и страшно одновременно.

– Гена, я не могу признаться ей в своей слабости. Но желание – оно сильнее меня. Я уже пять лет сам с собой борюсь. Если я этого не сделаю, боюсь, нам придётся развестись. А так, есть небольшой шанс, что всё будет нормально. Чужого человека в этой роли я видеть не хочу. Давай, а я тебе долг за машину прощу.

– Андрюха, я и так это для тебя сделаю, не надо мне ничего прощать! – с обидой ответил Гена.

– Хорошо, хорошо, нет так нет. Ты, главное, попробуй. Сегодня, я у тебя часы оставлю, а завтра, ты их занесёшь.

– Хорошо, так и сделаем, – ответил Гена.

Ему было не по себе. То, что он должен сделать, относилось к женщине, в которую он тайно был влюблён уже много лет. Но, она была замужем за его лучшим другом. А опускаться до такого скотства, как отношения с женой друга за его спиной, он не мог.

Но, жизнь в очередной раз перевернула всё с ног на голову. Теперь, он может сделать это без угрызений совести. Да, просьба друга была необычной, но… Было ощущение, что лопнули стальные кольца сковывающие грудь. Первый раз за последние пять лет исчезла тяжесть на сердце. То, о чём он мечтал много лет, случится. И, может быть, исчезнет эта колдовская любовь к замужней даме, и он сможет построить отношения с другими женщинами, без оглядки на неё.

Я захлёбывалась стонами, переходящими в крики. Срывала горло, визжа, как самка животного в брачный период. Два оргазма подряд, и он всё ещё во мне. Загоняет свой член с такой силой, что мои колени скользят по простыне, а по комнате разносятся влажно-звонкие шлепки от соприкосновения наших тел. Терпкий запах секса заполнил всё вокруг. Иногда ко мне пробиваются нотки его одеколона, и я с жадностью втягиваю возбуждающий аромат. У меня нет рук и ног, я одна большая, пульсирующая от наслаждения, вагина. Он долбит меня так неистово, что не помню, кто я и где. Страсть, похоть и дикое желание секса накрыли меня штормовой волной. Потерялась связь с пространством и временем.

Да, он поставил меня раком, а я была не против. Дрожала от возбуждения, в животе сладко пульсировало, в ожидании его члена. Лепестки раскрылись, налились кровью и жаждали его проникновения, а он нежно входил в меня, держась руками за мою упругую – от занятий фитнесом – попку. Останавливался, наклонялся, жадно лапал грудь, гладил спинку. С каждым движением страсти и напора становилось всё больше. Мои сиськи его больше не интересовали. Сейчас он занят моей горячей, влажной, истекающей соками дырочкой.

Он всаживает резче и грубее, шлёпает по заднице, оставляя на ней, как подпись, отпечатки своей пятерни.

– Да! Да! Ещё…. ооо! – слышу свой хриплый голос.

Этот самец, под метр девяносто ростом, наматывает мои волосы на кулак, засовывает пальцы мне в рот, продолжая драть меня, как последнюю шлюху. Пальцы разрывают рот, но боль только сильнее дразнит меня. Мой язык облизывает их с таким же наслаждением, словно эскимо знойным летом.

Накатывает очередной оргазм, он уже не такой взрывной, как два первых, но всё – равно яркий и затяжной. Живот пульсирует, стенки влагалища сокращаются и дрожат. На секунду теряю сознание.

Его движения становятся очень быстрыми, он близок к финалу.

– В рот, кончи мне в рот…. – шепчут мои искусанные губы.

Он слышит меня. Резко выходит, помогает мне развернуться. Сама не смогу, руки и ноги ватные после оргазмов и бешеного траха.

Ложусь поперёк кровати на спину, голова свешивается с края матраса. Он быстро встаёт, походка его после дикого секса не очень уверенная. Подходит, его член блестит от моей смазки, я улыбаюсь ему. За такой взрывной секс хочу доставить ему максимум удовольствия. Откидываю голову посильнее назад, чтобы ему было удобней. Он берёт меня обеими руками за голову, от предвкушения они чуть подрагивают. Его член врывается в мой рот. Головка скользит сначала по губам, потом по языку, делаю последний вздох. Он остановился в нерешительности. Замер, практически не дышит, получая удовольствие от процесса. Его таз начинает движения взад-вперёд. “Да, да трахай меня в рот, я этого хочу” – кричу ему мысленно.

Трахают меня в рот, а течёт между ног. Пальчиками провожу по скользким от смазки и опухшим от секса и возбуждения губкам, касаюсь бусинки клитора. Сладкая дрожь прокатывается по телу.

Чувствую, что он сейчас кончит. Хватаю его за бёдра и насаживаюсь на член, глубже, глубже, ещё глубже. Распухшая от возбуждения головка с трудом протискивается. Он такой большой и толстый – я просто не могу заглотить его полностью – касаюсь его зубами. Горячая струя спермы бьёт глубоко в горло. Ещё пару секунд не отпускаю. Но дышать уже нечем, упираюсь в бёдра и выталкиваю его из себя. Делаю жадный вдох. Сердце бешено бьётся. Он выходит вместе со слюной и остатками спермы. Моё лицо в этой вязкой массе. Я счастлива, костёр дикого желания потушен. Нет, не секса, мне его хватает. Мне нужна страсть, дикая, первобытная, с криками, рычанием и расцарапанной спиной. Я хотела страсти, и я её получила.

Ещё пару минут пришлось полежать. Он рядом, гладит мои бёдра. Его прикосновения мне уже неприятны. Глупая, похотливая тварь. Вся перемазана в своей смазке, лицо в сперме и слюнях. Если бы он захотел поиметь меня в упругую задницу – я бы и туда дала. Анала я боюсь, мне всегда очень больно и неприятно, и не понятно почему. Муж делает всё, чтобы я расслабилась.

Сейчас я себя ненавидела. “Что же ты сделала, дура? Совершенно трезвая, всё прекрасно понимающая, дала другу семьи. Он привёз часы мужа, которые тот забыл у него буквально вчера, отмечая покупку машины”

Просто зашёл, просто протянул часы. Высокий, не красавец, вкусно пахнущий мужским парфюмом. Сильные руки с прожилками вен на подкаченных бицепсах. Он просто улыбнулся, я просто начала расстёгивать пуговички халата.

Это была не я. Видела себя как бы со стороны. Я – примерная и любящая жена – за тридцать секунд превратилась в развязную похотливую суку. Он давно смотрит на меня влюблённым взглядом, думает, не вижу. Мне было приятно его внимание, и не больше.

Когда он вошёл и посмотрел на меня, я поняла по взгляду, как сильно он меня хочет. Не просто поиметь, а отодрать так, как я осмеливалась только мечтать. Страсть огромным костром горела в его глазах. Она перекинулась на меня, гормоны бушевали с такой силой, что я превратилась в текущую от желания первобытную самку. Я потеряла голову, и теперь мне гадко от своего поступка.

У меня частенько бывают сексуальные фантазии. Удалённая работа рекламщика даёт возможность не ходить в офис. Я целый день дома одна. Наш четырёхлетний сынуля в садике, и увижу я его только вечером. В своих грёзах, переспала уже со всеми голливудскими красавчиками.

И если у всех работа – дом, то у меня только дом. Я уже с компьютером начала разговаривать.

Муж нежен со мной и не забывает обо мне ночами, проблем с сексом у нас нет. Но, последнее время, всё по одному сценарию. Целует в губы, переходит на шею, далее грудь, минуту ласкает пальцами мою киску. Как только губки заскользили от смазки, ставит раком и не спеша трахает. Иногда ложится сверху, но последнее время, всё чаще просто укладывает меня на бок. Он даже перестал давать мне в рот. Мне приходится самой ждать удобную минутку.

Я полюбила камеди клаб! Пока дорогой муженёк смотрит эту передачу, можно спокойно распоряжаться его членом: сосать, покусывать, тереться об него лицом, играть яичками.

Как-бы всё хорошо, но, я стала для мужа просто женой, и он забыл о том, что я ещё и женщина. Меня, как жену, вечером, приходя с работы надо целовать в щёчку и спрашивать как дела. Не спеша раздеться, и сидя в уютном кресле перед телевизором ждать, когда я позову его ужинать. И он это всё делает – мой муж идеален.

Но, он перестал видеть во мне женщину, а ведь нам всего по тридцать лет.

Ещё пару лет назад, он сбегал с работы домой, только для того, что бы меня трахнуть. Быстрые поцелуи, жадные руки, за минуту облапавшие меня. Дикое желание и железный член мужа во мне. Да я, коленями дырку на коврике в прихожей протёрла. Частенько, мы не успевали даже раздеться, и я стояла раком с задратым на спину халатом, и приспущенными до колен трусиками.

В те дни, когда начинались месячные, я сидела напротив него на кухне и смотрела как он обедает. Ни разу, он не смог сделать это спокойно. Меня не надо было ни о чём просить, я всё знала и хотела сама. Водила ноготками по его колену, поднимаясь выше и выше. Глядя ему в глаза облизывала губы и расстегнув пуговички халата ласкала грудь. Он не выдерживал, отворачивался от стола, и начинал расстёгивать молнию брюк.

– Нет дорогой, кушай, я всё сделаю сама, – говорила ему.

Разворачивала его к тарелкам, и залазила под стол. Гладила его член через ткань. Чувствовала и видела, как он растёт под моими руками. Покусывала его, разжигая костёр желания всё сильнее.

Он не выдерживал такой пытки, и срывающимся голосом просил взять его в рот. Медленно расстёгивала молнию, ремень, пуговичку. Вот он, топорщиться через трусы. Осталась последняя преграда. Оттягиваю резинку и с трудом достаю эрегированный член. Он такой возбуждённый, что казалось сейчас лопнет уздечка. Смотрела на него. Мне нравилось всё: и форма головки, и ствол. Он божественно красив. Рот наполнялся слюной. Дразнила его и себя. Покусывала, лизала яички, тёрла и облизывала головку. Он не выдерживал, опускал под стол руку, и взяв меня за волосы насаживал на свой сладкий и твёрдый член.

Я была для него всем – женой, личной развратной шлюхой и другом. Но прошло несколько лет и я – просто жена.

После моего греховного падения в бездну прошла неделя. Семь дней боялась смотреть в глаза мужу. Мысль о том, что я ему изменила, не оставляла не на одну секунду. Ожидание того, что любовник расскажет об этом своим друзьям, не давало мне покоя, боялась этого до судорог. Я люблю своего мужа и не хочу его потерять. Он – самое дорогое, что есть у меня на этом свете после сына.

Но я понимала одно – мне надо было сбросить всю накопившуюся сексуальную энергию, её было слишком много для меня одной.

С ним старалась не встречаться. Скорее забыть, как сон.

Не пошла на день рождения общей подруги, потому что там был он. Сказала мужу, что у меня по-женски болит. Не пошла на корпоратив к мужу на работу, потому что они работают вместе. Я всячески старалась избегать его.

Вчера муж привёз от своей мамы банки солений, четыре штуки. Попросил Его помочь поднять закрутку в квартиру.

Открыла мужчинам дверь, поцеловала мужа.

– А я Гену попросил помочь банки поднять, – сказал супруг.

– Ну а для чего ещё друзья нужны, – улыбаясь, и смотря в мои глаза ответил Гена.

Мне стало страшно. Казалось, муж по одному моему взгляду всё поймёт. Вот сейчас повернётся ко мне, ткнёт в меня пальцем и со злобой спросит – сколько раз я трахалась с Геной. Сердце остановилось, ноги стали ватными.

Хотела отобрать у мужа банки, но любимый меня пожалел, сказал, что сам их отнесёт. Как только он повернул за угол коридора, и хлопнул дверью кладовки, это случилось.

Гена одной рукой схватил меня за задницу, а вторую, задрав халат запустил в трусики. От такой наглости, я впала в секундный ступор. Сердце забилось с бешеной скоростью. Хотела сделать шаг назад, но не смогла, его лапа всё ещё была на моих упругих, накаченных в спортзале – для мужа – ягодицах.

И я молчала. Не потому, что он мне об этом сказал. А потому что, мне было стыдно. Я потекла под его руками. Он уже не держал меня за попку. Мужчина знал, что я, как шлюха, сама буду просить ласки. Его большие руки жадно мяли мои сиськи прямо через халат. Грудь от возбуждения налилась, соски стали такими твёрдыми, что казалось – они сделаны из дерева. Я уже постанывала. Муж гремел банками в кладовке.

Пальцы, по-хозяйски расположившиеся в моих трусиках, ласкающие наружные половые губы и клитор, тонули в смазке. Средний провалился в мою пещерку и стал делать круговые движения, скользя по стенкам влагалища. Я начинала терять связь с реальностью. В животе порхали бабочки.

– Хочешь меня, шлюха, – тихонько прошептал он мне на ухо.

Я хотела сказать: «Нет», но губы предательски произнесли: «Да»

– Гена, тащи банки! – крикнул из кладовки муж.

Хорошо, что он не пришёл сам. Это был бы конец нашей супружеской жизни. Жена повисшая вагиной на пальце друга, с затуманенными от наслаждения глазами. Отличное зрелище.

Гена медленно вытаскивал руку из моих трусиков. Я сделала тазом движение вперёд, чтобы он подольше побыл во мне.

О том, что муж всё видел подглядывая из-за поворота коридора, я узнаю, но не в этот день.

– Гена, ну ты где? – закричал муж.

– Да иду я. Крышки у банок скользкие, боюсь упустить, сейчас, твоя жена вытрет и принесу.

Мужчина поднёс к моему лицу руку с блестящими от моих выделений пальцами и сказал:

Я, как послушная собачка, стала работать языком слизывая свои соки, засунула его средний палец в рот и стала посасывать. Терпкий вкус моей смазки заполнил рот, и мне это нравилось. Я бесстыжая, развратная, извращённая блядь.

Гена поднял с пола банки и понёс их в кладовку. Я зашла в ванну, включила холодную воду и умылась.

– Да что же со мной происходит? – задала себе вопрос, глядя на своё раскрасневшееся лицо в зеркало.

– Любимая, ты где? – я услышала голос мужа.

– Мы с Геной сегодня вечером у нас по рюмочке коньяка выпьем, нам надо рабочие моменты обсудить. Нарежь нам часикам к семи лимончик и апельсинов. Да. И ещё… Мама на выходные сына заберёт. Вещи к вечеру приготовь – сразу после садика заберёт.

Чмокнула мужа в щёку, и мужчины ушли.

Захлопнула дверь и прислонилась к ней спиной. Напряжение последних десяти минут, страх разоблачения, присутствие мужа и руки Гены в моих трусиках, заставляли моё женское сердечко биться, как птичке в клетке и дрожать коленки. Да как он посмел лапать меня при муже! Грязное животное. Сильные мускулистые руки, страсть в глазах, наглость и похоть. Животное. Низ живота сладко заныл, вспомнив его пальцы во мне.

Я не хочу этого, нет, я мужа люблю.

В начале восьмого вечера пришли мужчины. Расположились на диване за журнальным столиком с бутылочкой коньяка. Нарезала им на закуску апельсины и лимоны, добавила копчёной колбаски. Культурное питие, это вам не пьянка алкашей. Я гордилась своим мужем.

– Дорогая, подрежь ещё лимончик! – попросил муж.

Я подошла к столику, чуть наклонилась и взяла пустое блюдце с остатками лимона. Не успела даже выпрямиться, как почувствовала, что на мою попку легла большая мужская пятерня и стала мять ягодицы. И это была рука не мужа! Я выронила блюдце на стол, оно упало и раскололось на две половинки, как и моё сердце от страха.

Мою задницу нагло лапала рука Гены.

Всё, сейчас будет скандал и мужчины подерутся. Гена явно крупнее мужа, он его просто изобьёт. Я так испугалась, что слова супруга доходили до меня как через слой ваты.

От услышанного, я была на грани потери сознания – мой муж, спрашивал у Гены, понравилась ли ему жопа его жены?

– Классная жопа. Упругая, подкаченная, и форма отличная, – ответил Гена, делая глоточек коньяка.

– Ну так! На фитнесс уже год ходит – вот и результат.

Я была в шоке. Мой муж не только за меня не заступился, но и разрешил чужому мужику лапать свою жену. Как? Как такое вообще возможно?

– А ты что думала, Гена будет молчать и ничего мне не расскажет? – обратился ко мне муж. – Да мы с ним дружим с шести лет, нашей дружбе уже двадцать четыре года. Гена рассказав мне о том, как ты на него набросилась, поступил, как настоящий друг.

Муж улыбался, Гена улыбался. Мужчины пригубили коньяк.

– В прошлом году, Гена занял у меня денег на машину, и вот у него появился повод отдать мне долг. Нет, не деньгами, услугой, – продолжил муж. – Специфической услугой, – уточнил он.

Мне стало страшно. Неужели муж попросил Гену избить меня? От страха я покрылась мурашками.

– Гена! – услышала я голос мужа. – Для начала, оформи-ка этой шлюхе за щеку.

Всё происходящее, пару минут назад казавшееся таким уютным и домашним, превращалось в извращённый порнофильм.

Гена встал, подошёл, и взяв меня за руку стал отводить от стола.

– Гена, не так, – услышала я голос мужа. – Возьми её за волосы, ещё чуть отведи от стола, мне плохо видно.

Меня, как дешёвую проститутку, за волосы оттащили от стола. А ведь ещё утром, я считала мужа опорой и защитой, любила и уважала. Но, я совершила ошибку и это – расплата.

– На колени стань, шлюха! – услышала я голос мужа.

Рука Гены, всё ещё держащая меня за волосы, надавила на голову, заставляя опуститься перед ним на колени. О боже, неужели муж и правда заставит меня сделать Гене, минет? Как стыдно. Я бы стала на колени и без команды мужа – была так потрясена, что ноги меня просто не держали.

Если и была маленькая надежда на то, что муж заставляет друга это делать шантажируя работой, то при взгляде на его ширинку она пропала.

Его член, гораздо крупнее чем у моего мужа, готов был к работе, его с трудом сдерживала ткань джинсов.

– Отличная картина! – сказал муж. – Ещё один маленький штрих.

Он подошёл, развязал пояс на халате, завёл мои руки за спину, и связал. Когда муж снял с халата пояс, я чуть не упала в обморок от страха. Я подумала, что он хочет задушить меня поясом за измену.

– Дорогая, если ты думаешь, что сейчас будешь делать Гене минет, то ошибаешься. Сейчас он, поимеет тебя в рот. И руки я тебе связал для того, чтобы ты ему не мешала.

Слова мужа прозвучали, как музыка – меня не будут убивать.

– У Гены член больше моего, поэтому он и будет это делать, – продолжил он. – Его член, сегодня побывает у тебя не только во рту. Есть ещё одна узенькая и тугая дырочка, в которой даже я редко бываю, он сегодня побывает и там.

От его слов, колечко моего ануса в страхе сжалось.

– Начинай! – сказал он, устраиваясь на диване и делая глоток коньяка.

Гена расстегнул джинсы, достал возбуждённый член, поводил им по моему лицу, упёрся головкой в губы и надавил.

“Сосать при муже? ” Господи, как же мне стыдно.

– Рот открой, сучка! – потребовал супруг.

Зажмурила покрепче глаза, разжала зубы. По щекам покатились слёзы.

Член стал погружаться в мой рот. Сначала по губам скользнула крупная головка, потом ствол. Член упёрся в нёбо, а ведь он поместился меньше чем наполовину. Я уже брала его в рот полностью, принимала в горло. Но тогда я была очень сильно возбуждена и меня ничего не сдерживало. Сейчас – это больше оральное изнасилование, чем секс. Член Гены задвигался у меня во рту.

Я ничем не могла ему помешать, руки были связаны за спиной, голову за волосы держала крепкая мужская рука.

Мысли бессвязным клубком теснились в голове, с каждым разом, большой инструмент Гены проникал глубже в рот, не давая нормально дышать. Из уголков рта обильно текла вязкая слюна.

Да уж, придумал муженёк наказание. Но почему – виновата я?

Это он забыл, что такое страсть, это он перестал радовать меня спонтанным сексом. Это он стал ходить со мной в кино ради кино. Ещё недавно, ни один сеанс не обходился без жарких поцелуев и минета на последнем ряду. Люди сидящие впереди, придавали остроты ощущениям. Его руки ласкали мои ножки и грудь весь сеанс, частенько бывали в трусиках. Адреналина было так много, что я кончала даже от его члена в руках. Куда делись вечерние прогулки и походы в кафе? Я стала обычной, среднестатистической бабой домохозяйкой. Слово «страсть» ко мне стало неприменимо. Я разговаривала об этом с мужем, но ответ был простым и понятным: «О семье думай, а не о блядках». Да я всё для семьи делаю! Вокруг меня счастливы все. И я. Но моё счастье немного ущербное. Я, как человек без руки. Наказать надо не меня, а мужа, и я знаю как. Я буду получать от процесса удовольствие, и доставлять его Гене.

Мне надо освободить руки. Стала просить об этом, но с членом во рту это получается плохо. Гена услышал мои мычания, и увидел умоляющий взгляд. Его инструмент освободил рот. Отдышалась.

– Пожалуйста, развяжите руки! – попросила мужчин.

Развязал Гена. Полой халата вытерла слюни. “Ну, получай муженёк! ”

Взялась рукой за член, блестящий от моей слюны, засунула себе в рот. Я, стала делать лучший минет в своей жизни. Мой язык облизывал головку со скоростью крылышек колибри, одна рука двигалась по стволу вперёд – назад, другая играла яичками. Гена зарычал и стал кончать.

Придержала его за бёдра, чтобы не вытащил и кончил мне в рот. Первая и самая сильная струя ударила горячим фонтаном в горло. Вынула изо рта член и направила себе на лицо, вторая порция спермы была поменьше, но для моей задумки хватило. Оттолкнула Гену, и глядя мужу в глаза, размазала сперму по лицу, и проглотила ту, что была во рту. Глоток получился большим, тёплым и не сильно противным на вкус. Я пробовала глотать семя мужа, оно была хуже. Блин! Да у Гены даже сперма вкуснее!

Вид у супруга был рассеянно-расстроенный. Мстил не он. Отомстили ему.

– Если ты думаешь, что отсосав Гене по собственной воле и наглотавшись его спермы, ты сделала мне больно, ты права. Не на такой эффект я рассчитывал. Но это ещё не всё.

Иди, приведи себя в порядок и подмойся – это была разминка – наказание продолжается.

И он был прав. То, что сейчас случилось, я заслужила.

Когда женщина ушла в ванную, мужчины переглянулись.

– Пока, всё идёт хорошо, – сказал муж.

– Да. Я надеюсь, что всё хорошо и закончится, – ответил Гена.

Но самое странное, мне стало нравиться то, что со мной происходит. Когда на глазах мужа, тебя имеет посторонний мужчина, это придаёт сексу феерическую гамму ощущений. Разобралась в своих ощущениях не сразу. Изначально, мне было стыдно и неприятно. Но к финалу орального наказания, когда Геннадий украшал мои губы и щёки своей спермой, я посмотрела на лицо мужа. Его глаза горели, а член вздыбился и пытался разорвать брюки в районе ширинки. Вид чужого мужчины, обрабатывающего рот его жены, безумно возбуждал моего супруга. Безумно. От совершенно дикой страсти он раздавил половинку апельсина в кулаке. Оранжевые капельки сока падали на диван, но он не замечал. Это точно была не злость. Я в состоянии отличить злого мужа от возбуждённого. Так может быть, всё это наказание, ни что иное как сексуальная фантазия мужа, о которой он боялся мне сказать? И мой дикий секс с Геной, был просто удачным предлогом для того, что сейчас происходит? Вот же дурачок! Я же его жена! Ну почему он мне не рассказал о своих желаниях? У нас бы всё было хорошо, ведь самая яркая моя сексуальная фантазия, это та, где я проституткой в сауне обслуживаю двух мужчин. Мы оба, так боялись признаться в этом друг другу, что чуть не совершили самую большую ошибку в нашей семейной жизни. Но, теперь я ему об этом не скажу. Я, никогда не признаюсь, что мне это нравится и самой. Пусть он чувствует себя виноватым за то, что подкладывает свою жену под других. А это, точно не последний раз. Если Гена, сейчас расстегнёт мой халат и станет лапать мою грудь, муженёк кончит прямо в штаны, так сильно он возбуждён. Ему это не просто нравится, он раб своих желаний. Ну а я что, я баба. Как муж сказал, так и будет. Завтра же схожу в автосалон и закажу себе красную Ауди А4. Пусть платит за унижение своей жены. А то что его супруге это нравится, он не узнает никогда.

Посмотрим, что муж придумает дальше, только для меня это уже будет не наказание, а новый сексуальный опыт. Правда, я очень боюсь анального секса. Если Гена попробует вставить свой огромный член в мою попку, я умру. А он будет, не зря меня муж этим пугал.

На выходе из ванной, столкнулась с мужем.

«Ну что, мой маленький извращенец, я знаю твою тайну» – подумала я. Эта мысль доставляла мне практически физическое удовольствие. Тайна. И я её знаю.

Муж пытался напустить строгость на лицо, получалось у него плохо, но я ему об этом не скажу. Пусть считает себя самым умным и хитрым. Мужскую самооценку понижать опасно.

Я видела, как он возбудился, когда Гена своим большим членом обрабатывал мой рот. Надо помочь ему сбросить напряжение. Но как? Обычным минетом здесь не поможешь, мой муженёк любит глазами. Я знаю, что делать.

– Ты куда? – удивился он. – Мне руки помыть надо, подожди минутку за дверью.

– Сейчас выйду, только одно важное дело сделаю, – ответила ему.

Стала за спиной, повернув его лицом к большому зеркалу.

– Ты что делаешь? – недоумённо спросил он.

– Сейчас, сейчас, – ответила ему, расстёгивая ширинку и доставая его эрегированный член вместе с яичками. Каким бы большим не был агрегат Гены, член моего мужа для меня самый лучший. Мне нравилось всё: и размер, и форма головки, и толщина ствола. Его вид и прикосновения к нему меня возбуждали, в животе сладко потянуло, губки намокли и налились кровью.

– В зеркало смотри! – сказала ему на ухо.

Моя рука, крепко держащая его за член, стала делать медленные движение вперёд и назад. Головка члена то оголялась полностью, то пряталась в складках кожи. Второй рукой легонько сжимала его яички.

Он заворожённо смотрел в зеркало на свой член, которым онанировали не его руки.

Дыхание его стало прерывистым, глаза закатывались. То, что он видел в зеркале, возбуждало его больше, чем толпа голых девиц. Он видел, как моя рука скользит по его стволу, как пальчики нежно перебирают его яички. Куда деть свои руки он не знал, поэтому завёл за спину и положил на мою попку.

Мои движения чуть ускорились. Супруг не отрываясь смотрел в зеркало на происходящее. Меня в зеркале не было видно, широкая спина мужа полностью меня закрывала. На стволе вздулись вены. Я резко сбросила темп мстительно улыбаясь за его спиной.

– Пожалуйста, продолжай…. – прошептал он срывающимся голосом. Задвигал тазом трахая мой кулак.

”Твои яйца в моих руках мой милый извращуга” – с удовольствием подумала я.

Задвигала рукой быстрее, увеличила темп. Вперёд-назад, быстрее, ещё быстрее. Представила, как будто делаем это не у себя в ванной, а в гостях, и за дверью стоит хозяин дома, ждёт, чтобы помыть руки.

Я потекла от таких мыслей, как мороженое. Пришлось бросить его яички, сдвинуть в сторону ткань трусиков, и потереть свои скользкие от обильной смазки губки и горошинку клитора. Нежные прикосновения не доставляли всей гаммы ощущений. С силой тёрла клитор, сжимала складочки, ныряла двумя пальцами в вагину.

Такой огромной и налившейся кровью головку мужа я не видела никогда. Он перестал дышать, и задрожал, кончая так сильно, что сперма забрызгала самый верх зеркала. Его руки так сжали мои ягодицы, что на них, наверняка, останутся синяки.

Я тоже разрядилась, но он этого не видел. Кончала, и держалась за его член. Ноги тряслись.

Выбежала на кухню, стала умываться. Через минуту из ванной в зал ушёл муж, хорошо, что не видел моего довольного лица. Он бы этого не перенёс. Меня, наказывают, а не награждают. Моё лицо должно быть печальным, а не довольным.

Через десять минут вернулась в зал. Голова виновато опущена, во всей позе покорность и раскаяние.

источник

Попытка героини романа, юной и никому не известной певицы, «затмить Земфиру» похвальна, но, на мой взгляд, второй Земфиры быть не может по определению. Однако в книге очень точно показано, как творчество культовой девушки из Уфы снесло крышу целому поколению. Роман читается на одном дыхании.

Леонид Бурлаков, первый продюсер Земфиры

Современные 20-летние девушки, шоу-бизнес, пиар, бисексуалы – все для меня объекты экзотические, можно сказать, чуждые. Прочтя текст Александра Малюгина, почувствовал облегчение от того, что живу в параллельной всему этому вселенной. Да и про Земфиру давно забыл.

Мы сидим с Маней в ленкомовском «Траме» и занимаемся черт-те чем: она с пытливостью юнната смотрит по видику «Операцию „Ы“, мне изрядно надоевшую, я же кадрю официантку Катю – девушку с обгрызенными ногтями. (Мне кажется, Катя шизофреничка. Я встречал нескольких особей женского пола с такими ногтями, и все они оказывались шизофреничками.) Официантка в легком шоке от моих цепляний и, видимо, принимает нас за извращенцев. „Симпатичная пара ищет красотку без комплексов“ и т. п. Что касается Мани, то она, возможно, была бы и не против. Она у нас „би“.

Но сейчас ей не до моих козлиных игрищ. Вся растворилась в «Наваждении» – второй новелле «Операции», про студентов. Есть чем поживиться: Шурик, невольно выдающий себя за однокурсницу Лиды, ее деловое «расстегни», редкая для того времени обнаженка, совместное возлежание на диване.

– Жаль, что убрали подружку, – говорит Маня то, что от нее и следует ожидать. – Сейчас бы фильм смотрелся гораздо концептуальнее.

Когда зашуганная Катя приносит сырокопченую оленину в клюквенном соусе, мне так и хочется крикнуть на весь ресторан: «Да, Маня, против природы не попрешь! Твоя драгоценная Настя – тот самый персонаж, который тебе необходимо воспевать!» (Маня у нас собирается стать звездой, так сказать, «затмить Земфиру».) Но мне жаль неустойчивую психику Кати, да и скандал в публичном месте – моветон. К черту. К тому же сводить все наши проблемы к одной бисексуальности – неглубокая мысль.

. А ведь поначалу я ухлестывал за Маниной двоюродной сестрой Ксюхой, Маню я тогда не знал. До родов Ксюха была прелестна. Вылитая «Обнаженная Маха» [1] . Округлые формы, порнографический взгляд, но и утонченность и образованность герцогини Альба [2] . Такой девушкой можно было гордиться, и мне действительно завидовали друзья. Кто знал, что у Ксюхи есть тайный порок.

Однажды после спектакля в Театре Ермоловой мы основательно надрались в мексиканском ресторанчике (Ксюха учила меня пить текилу, и я слизывал соль с ее запястий, шейки, верхней губы), сели в такси, но напротив своего дома «Маха» вдруг заартачилась: мол, хочу сегодня спать одна. Впервые видел ее в таком неадекватном состоянии. «Мой долг довести тебя до двери», – твердо сказал я. Ксюха фыркнула, выскочила из машины. Я с полминуты подождал, затем вышел за ней, но валил густой, как сметана, снег, и я потерял девушку в метели. Домофон не отвечал. Пришлось ретироваться. В течение нескольких дней я то и дело набирал Ксюхин номер. В трубке рыдал, завывал, что-то пьяно шептал ее аварийный голос. Я тогда не злоупотреблял, поэтому «Маха» показалась мне просто чудовищем.

Года два мы не виделись. Потом Ксюха объявилась. Она уже поскучала в замужестве, родила Сонечку, развелась. «Быстро», – пробормотал я. Не пила. Это она как-то особенно, интонацией, подчеркнула, будто все два года между нами не прекращалась некая невидимая связь и я без устали думал и беспокоился о ней, скрывшейся в текиловой метели. Но, как часто бывает в жизни, в момент воскрешения Ксюхи я действительно закисал в одиночестве. Сердце мое (и все остальное) жаждало любви. Как говорил Папанов, было «достаточно одной таблэтки. »

Мы договорились встретиться и посетили чайную церемонию в «Китайском летчике». Размеренный безалкогольный обряд символизировал наше обоюдное покаяние и очищение. Обновленные, пропотевшие, мы поехали домой к Ксюхе. Там я впервые и встретил Маню, нянчившуюся с Сонечкой.

. Я на минуту обрываю воспоминания. Показывают клевый эпизод из «Операции „Ы“, где дурачится с распухшим тестом и Шуриком девчушка из колыбели. Помнится, я даже втюрился в нее в детсадовском возрасте.

– О, моя первая любовь! – ору я на весь «Трам», и Катя, пробегающая мимо, еле удерживает на весу поднос с шампанским.

– Да ты извращенец, – улыбается Маня.

– «Меня царицей соблазняли! Но не поддался я, клянусь!» – отшучиваюсь я очередной цитатой.

Интересно, что с самого начала весь наш с Маней роман (или «небесная история», как я иногда говорю) сопровождался цитатами из Гайдая. Я был на них с детства помешан, а на заре «истории» как раз взялся за статью о второстепенных персонажах некоторых гайдаевских комедий. Но меня интересовали не просто эпизодические проходимцы, а люди с культовыми цитатами. (Таковых было немного, тем более ориентировался я на актеров малоизвестных.)

Первым делом я позвонил Нине Павловне Гребешковой, вдове Гайдая. Сформулировал идею. Пауза была красноречивой, и мне пришлось убеждать Нину Павловну, что я вовсе не сумасшедший, хотя понимаю, конечно, сколько шизиков беспокоит ее, и в особенности сейчас, ранней весной, в период обострений.

– Прекрасно, прекрасно, – вымолвила наконец Гребешкова. – И о каких фильмах идет речь?

Я перечислил: «Операция „Ы“, „Кавказская пленница“, „Бриллиантовая рука“, „Иван Васильевич меняет профессию“.

– А не хотите еще взять «Не может быть!»? – неожиданно предложила вдова Гайдая, будто спелую грушу на базаре. – По рассказам Зощенко. Мне этот фильм очень нравится.

– Понимаете, Нина Павловна, картины тоже должны быть культовыми, знаковыми. Раздерганными на цитаты.

– Ну вот, пожалуйста, чем не цитата? «Грубый век. Грубые нравы. Романтизьму нету».

– А это откуда? А, ну да. «Не может быть!». Но ее же, кажется, Вицин произносит? Какой же он второстепенный персонаж?

– А какие цитаты вы имеете в виду?

Первое, что мне пришло в голову:

– «Где этот чертов инвалид?» Помните? Когда Вицин, Никулин и Моргунов загородили своей таратайкой.

– Помню, конечно. Это, по-моему, администратор на картине, Комаровский. Кажется, он еще жив. Но как его найти, не знаю. Я хорошо помню другого водителя грузовика, с холодильной установкой, откуда еще Никулин барашка пытался утащить. Из «Кавказской пленницы».

– Его зовут Коля Гаро, он тоже, кажется, числился администратором. В принципе я подумала, что координаты и Комаровского, и Гаро, и всех остальных нужно искать на «Мосфильме».

– Вот за этот совет спасибо!

Потом мы еще вспомнили директора базы из третьей части «Операции „Ы“ („И вот учтите, что за это мелкое хулиганство я плачу крупные деньги“ – не самая, конечно, культовая цитата), старушку божий одуванчик („А еще ведь, как на грех, тесто я поставила“ – тоже цитаточка не фонтан), бдительного профессора по кличке Лопух („Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем“).

– Все они уже умерли, – вздохнула Нина Павловна. – Не представляю, с кем вы будете разговаривать, о чем писать?

– С родственниками, друзьями. Потом, не все же умерли. Вот помните, из «Ивана Васильевича» царица? «Марфа Васильевна я», помните?

– А, это Ниночка Маслова, – несколько оживилась Гребешкова. – Она долгое время работала в Театре киноактера.

– Вот. Или «Кикимора»: «Якин бросил свою кикимору. » Наверняка жива. Наберем персонажей!

Напоследок Нина Павловна рассказала, как Никулин однажды пошутил на встрече со зрителями: мол, Гайдай за каждый удачно придуманный гэг награждал актеров бутылкой шампанского. Гребешкова сидела с мужем в первом ряду и возмущенно толкала его в бок: «Леня, что же ты молчишь? Встань, скажи, что это неправда!» «Да ну, – отмахивался Гайдай. – Все уже обрастает легендами».

– Я к чему это говорю, – пояснила Нина Павловна. – Не получится ваше исследование собранием баек, слухов и легенд?

Я клятвенно заверил вдову Гайдая, что работаю только с фактами.

Когда после чайной церемонии мы приехали с Ксюхой домой, Маня спала на полу, на водяном матрасе, рядом с кроваткой Сонечки. «Не виноватая я, он сам пришел!» – стал оправдывать я сестру перед той, что лежала, словно распятая на кресте. Но только зря разбудил (впрочем, почему зря?). Заспанная Маня не произвела на меня особого впечатления, к тому же она вышла в каких-то широких рэпирских штанах, в которых можно было спрятать автомат Калашникова или, что еще хуже, море разливанное целлюлита. В общем, если бы не живой Манин интерес к творчеству Земфиры Рамазановой (мы тихонько включили кассету на кухне), нашей небесной истории могло и не быть.

Битый час за чашкой чая мы перемывали «Снег» и «Рассветы», «СПИД» и «Хочешь», «Искала» и «Ариведерчи» [3] . Под конец я высказался в том смысле, что уфимского надрыва певице хватит еще максимум на два альбома. Здесь, в Москве, Земфира уже налопалась шоколада или, простите за каламбур, зефира и, конечно, не перестанет писать красивые качественные (профессионализм не пропьешь!) песни, но над ними вряд ли будут рыдать суицидного вида девочки, царапая ногтями флору обоев [4] . Самоуверенность просто распирала меня, и я был готов к любому агрессивному наезду, поскольку до этого вкушал фанатичную речь Ксюхиной сестры. Но тут впервые столкнулся с Маниной непредсказуемостью.

– Ты чего, чувак? Ты за базар отвечаешь?

Радость ее была неподдельной. Так, наверное, радуются прыгуньи в воду, когда их конкурентка плюхается мимо заданного квадрата бассейна. Или стрелки, когда соперник вместо попадания в «десяточку» метко срубает зеваку с дерева. Но Маня чего так светится?

Все прояснилось через минуту.

– Девушка собирается стать звездой, – усмехнулась Ксюха. – Затмить Земфиру.

– Ага, – с детской непосредственностью кивнула Маня. – Я ее сделаю.

С трудом удержался, чтобы не расхохотаться. Собственно, говорить далее было не о чем. Вскоре певунья ушла – она жила в доме напротив. Мы с Ксюхой вяло побарахтались на все том же водяном матрасе (боялись разбудить Сонечку). Светало, когда я вызвал такси.

Я ни разу не вспомнил о Мане, но как-то Ксюха притащила ее с собой на наше очередное рандеву. Случайно – с утра они вместе шныряли по магазинам. Певунья красовалась в обтягивающих бледно-голубых джинсах. Если говорить откровенно, это в итоге и решило дело: у будущей звезды не было даже намека на целлюлит. В некотором смысле Маня была совершенна, как паркер, уложенный в мягкий бархатный футляр. Узкое ее запястье украшала выпуклая косточка, что придавало облику девушки трогательную беззащитность, столь милую сердцу каждого настоящего мужчины. Кстати, длинная челка, скрывающая глаза, и утиный носик живо напомнили о Земфире, но и только – за ужином в «Пикассо» мы ни разу не коснулись имени уфимской певуньи, будто для нас обоих она уже умерла. А о мертвых, как известно, или хорошо, или ничего.

Я на днях вернулся из Туниса с конкурса красоты «Жемчужная корона» (стало вдруг модным оценивать достоинства русских красавиц на фоне пальм и верблюдов). О зимнем Средиземноморье рассказывать было нечего: засушенные черные скорпионы в каждой лавке – главный сувенир страны, наподобие папируса в Египте, холодное море, в которое можно зайти только после бутылки виски. Но я прихватил с собой рекламный проспект конкурса с фотографиями всех участниц, и мы с Маней стали со смехом рассматривать долговязые фигуры моделей и давать им всевозможные прозвища (Ксюха, почуяв неладное, самоустранилась и незаметно заказала грамм триста водки). Так, победительнице, оказавшейся, кстати говоря, землячкой Мани («Мы сами не местные, мы из Бугульмы»), досталась кличка Капитан женской баскетбольной команды Освенцима. Другую мы прозвали Заноза. К третьей пришпилили забавное погоняло Стоп-кран. Мы опомнились только тогда, когда рядом раздался унылый Ксюхин басок (подвыпив, девушка любила затянуть что-нибудь народное, я еще по старым временам помнил):

– «Ой, едет тут собака крымский хан, крымский хан. »

На весь кабак. Графинчик стоял пустой, неприкаянный.

– Ксюха, ты чего? – толкнула ее в бок Маня. – С ума сошла? Ты ж не дома!

Вытерев рукавом рот, сестра интеллигентно ответила:

– Ты, бля! Ты вообще молчи. У тебя жених в Казани. Ты на чьи деньги здесь живешь? Я все Димке расскажу, невеста хренова!

Эта кличка, Невеста, показалась мне намного обиднее тех, что мы придумали с Маней за вечер.

По совету вдовы Гайдая я позвонил на «Мосфильм» и был отправлен к Тамаре Ивановне Ханютиной, заведующей кадрами.

Просьбу о помощи Ханютина выслушала с недоумением (видимо, тоже подумала о весеннем шизообострении), но магическая фраза «мне о вас говорила Нина Павловна Гребешкова» смягчила ее сердце. Правда, тут же выяснилось, что Тамара Ивановна заведует не актерскими, а административными кадрами. Ну, тоже неплохо. «Чертова инвалида», к примеру, она вспомнила сразу.

Я на всякий случай уточнил:

– Тот самый Комаровский, который был администратором на картине «Операция „Ы“?

– А вы не можете дать координаты его родственников? Жены, детей.

– Без их согласия нет. Не думаю, что им это будет приятно.

– Почему? Я хочу написать о близком им человеке. Только хорошее. Как Филатов делал в программе «Чтобы помнили».

Но Тамара Ивановна была непреклонна. Впрочем, немного подумав, предложила:

– Вы подготовьте список. Составьте бумагу, кто вас интересует. И не только по моей линии. Всех. А мы рассмотрим.

– Это ради бога. Правда, большинства фамилий второстепенных персонажей я не знаю. Кто в титрах, кто на экране. Трудно соотнести.

– Я понимаю, о чем вы говорите. К тому же в старых фильмах титров вообще мало давали. Это сейчас даже водителей указывают. А Нина Павловна? Что она? Вам надо еще раз с Гребешковой поговорить. Может, она кого-то вспомнит.

— А Гаро? Вы помните Колю Гаро?

Но Тамара Ивановна уже повесила трубку. «Надо действительно набросать некий приблизительный список», – подумал я и решил пересмотреть гайдаевские шедевры. Начал с «Операции „Ы“.

Фильм, как известно, состоит из трех новелл. В первой, «Напарнике», второстепенных героев предостаточно: одна шеренга «алкоголиков, хулиганов, тунеядцев», вышедших на разнарядку, насчитывает более 20 человек. Но для моего исследования годился только старик-алкаш с крылатой фразой «Огласите весь список, пожалуйста!» Остальные словно воды в рот набрали. А, к примеру, Владимир Басов, сыгравший строгого милиционера, или Михаил Пуговкин в роли прораба хоть и соответствовали критериям «второстепенность» и «цитатность» («Ну, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы. Кто хочет сегодня поработать?» и «В то время, как наши космические корабли бороздят просторы Вселенной») – актеры не малоизвестные, а популярные. Поэтому в список не попадают.

В общем, новеллу «Напарник» закрыли с единственным кандидатом. На эту роль, старика-алкаша, в скупых титрах «претендовали» три фамилии: Э. Геллер, В. Уральский, Г. Ахундов. Было «трудно соотнести», как сказал я Тамаре Ивановне Ханютиной. Без помощи Гребешковой или кого-либо еще точно не обойтись.

Со второй новеллой, «Наваждение», я разобрался быстрее. В список вошел только профессор («Профессор, конечно, лопух, но аппаратура при нем»). Во время нашего разговора вдова Гайдая, кстати, упоминала об этом актере, В. Раутбарте: мол, давно умер. Прелестная, конечно, крылатая фраза принадлежит студенту по кличке Дуб: «Экзамен для меня всегда праздник, профессор!» Но актер Виктор Павлов знаменит. Хороши в «Наваждении» и Валерий Носик, пытавшийся обыграть Лопуха в «очко», и Зоя Федорова, «хранительница ключей» Лиды. Однако Носик, кроме того что достаточно известен, не имеет культовой цитаты (всего лишь словечко «перебор»). А Федорова, хоть и подзабыта современным зрителем, глаголет серый, ничем не примечательный текст.

. Сидеть с карандашом, просматривая любимый фильм, оказалось делом утомительным. Третью новеллу я решил отложить на потом.

Не могу сказать, что новость о казанском женихе Мани меня сильно смутила. Как говорил Папанов в «Бриллиантовой руке»: «Клиент, проходя мимо пихты, попадает в мои руки». Без вариантов. Во-первых, тут же выяснилось, что Димка тащит певунью в Казань (их семья держала там несколько ресторанов, и товарищ не мог оставить бизнес). Но как же тогда маниакальное желание «затмить Земфиру»? Во-вторых, не было между ними особой любви. В «Пикассо» девушка не отдергивала руку, когда я случайно, но нежно касался ее выпуклой косточки на запястье, чиркнула на салфетке, несмотря на присутствие Ксюхи, домашний телефон. Наконец, поцеловала в губы на прощание. Согласитесь, детали весьма существенные, знаковые.

Поэтому через несколько дней я Мане позвонил. Внаглую, рискуя окончательно потерять Ксюху. Ведь не исключено, что певунья и в мыслях не держала оставить своего казанского ресторатора. А то, что мне привиделось в «Пикассо» (выражаясь метафорически, мы просто спели с Маней дуэтом, и удачно), могло быть в буквальном смысле последним холостым выстрелом девушки перед грядущим замужеством.

Тем не менее я набрал ее номер. Вечером в «Метелице» намечалась презентация очередного сборника поп-требухи. Ожидались звезды и богатый фуршет.

– Тебе наверняка будет интересно вживую увидеть некоторых своих конкуренток, – не без иронии заметил я.

– А что, явится Земфира? – усмехнулась Маня.

Если в «Пикассо» фигурой умолчания у нас была уфимская певунья, то в «Метелице» – сестра Ксюха. Мы обходили опасные темы, словно коровьи лепешки на тропе. Меня это, признаться, совершенно по-скотски радовало: выходит, мы уже оба перешагнули через «Маху».

У барной стойки я заметил Кира Викулкина – известного столичного халявщика, моего старого приятеля и должника. Несколько лет назад на фестивале «Славянский базар» в Витебске он занял у меня триста долларов: какие-то мошенники обещали ему продать по дешевке картину Шагала из местного музея (хотел, чудак, и тут на халяву денег срубить!). Приехав в Москву со свернутым в трубочку полотном, Кирюша обратился к экспертам – картина, конечно, оказалась копией, причем паршивой. Я терпеливо ждал и все последующее время приветствовал Викулкина одним словом: «Триста!» Кир молча и виновато склонял голову, затем энергично встряхивал ею, как Миронов в «Бриллиантовой руке», и через секунду вываливал на меня кучу фальшивых, но приятных комплиментов.

Я часто использовал его в этом смысле, когда мне нужно было ошеломить спутницу. О себе ведь неловко рассказывать в превосходной степени. И вот, увидев за барной стойкой приятеля—должника, я уверенно потащил туда Маню. После традиционных приветствий Кирюша затянул свою сахарную песенку о моей ключевой роли в музыкальной журналистике страны. Певунья выслушала его спич с вежливой улыбкой, затем повернулась ко мне:

– Так и быть. Возьму тебя в свои пресс-секретари.

– Когда? – вырвалось у меня с неким игриво-сексуальным оттенком. («Да хоть сегодня ночью!» – так и слышалось мне в ответ.)

Но Маня отчеканила сухо и серьезно:

– Скоро. Я собираюсь выстрелить в этом году.

– Вы что, тоже певица? – спросил участливо Кир.

– Ну, тут полно. – он сделал круговое движение рукой.

– Я никого не вижу, – усмехнулась Маня. – И вообще запомните, как вас. Кирилл. Есть только я и Земфира.

Мне ничего не оставалось, как разрядить обстановочку цитатой из «Ивана Васильевича»:

– «А что вы так на меня смотрите, отец родной? На мне узоров нету и цветы не растут».

Впрочем, Викулкин по роду своей деятельности был человеком гибким (настолько гибким, что, не имея никакой редакционной ксивы, проскальзывал на любые самые закрытые вечеринки), поэтому он быстро перевел разговор на другую тему.

– Зря вы вчера не появились в «Рэдиссон».

– А что было в «Рэдиссон»? – Я проявил нечеловеческое любопытство.

– Куча красивых телок, наливали «Хеннесси».

– Ну да. Еще девки «Баллантайнс» разносили, но мало.

– Я тоже. Хотя тут недавно «Джеймсон» пробовал – класс!

– А, пил, пил. Супер! Мягкий нежный вкус.

Наш содержательный светский треп продолжался минут десять. Заметив, что Маня откровенно зевает, я попрощался с Киром. Штопором мы ввинтились в тусовочную пробку.

Конкретная мысль занимала меня: неужели эта самоуверенная девочка и впрямь мечтает «затмить Земфиру»? Ведь одно дело лепить об этом в компании сестры и малознакомого молодого человека, а другое – заявлять во всеуслышание в какой-никакой, но все же профессиональной среде.

Может, она просто дура набитая? Я посмотрел на Манину челку, утиный носик, выпуклую косточку на запястье. «И вы знаете, я не удивлюсь, если завтра выяснится, что ваш муж тайно посещает любовницу», – цитата не к месту – первый признак того, что пора выпить.

– У меня и так голова трещит. Шумно.

– Нет, ты знаешь, я, наверное, пойду. – Маня действительно выглядела помято. – А ты оставайся, оставайся.

Хоть бы в щечку поцеловала. Стрельнула глазенками по сторонам. И просочилась сквозь охрану.

– Ариведерчи! – с беззлобной иронией бросил я вслед.

Мне не требовалось утешений, но я все же выцедил из толпы Викулкина и с досадой поведал ему о Манином бегстве. Кир стал громко и протяжно материться.

– Может, я что-то не то ей сказал? Не так? – меня «терзали смутные сомненья», как управдома Буншу из гайдаевского шедевра.

Кир продолжал выть. Я жахнул его по плечу и попросил сгонять за виски.

– Ты «Завтрак у Тиффани» читал? Трумена Капоте, – неожиданно спросил он.

– Когда-то мне нравились девушки типа мисс Голайтли, – Викулкин по-мироновски тряхнул головой и вместо виски выдал мне некий концептуальный спич.

Итак, когда-то ему нравились девушки типа героини «Завтрака у Тиффани» (я, между прочим, обожаю актрису Одри Хепберн в этой роли из одноименного фильма). Внешняя их красота, по словам Кира, спорный предмет даже для безумно в них влюбленных. В том смысле, что вечером все эти девицы очаровашки, а утром им лучше по стеночке – и в ванную, прихорашиваться.

Любят красть по мелочи в универсамах. На ваши суровые замечания о неотвратимости наказания хихикают в ответ, причем с таким уверенным видом, будто их воровство – оплаченная самим же магазином рекламная акция.

Еще они готовы, к примеру, сбросив туфельки, бежать босиком по только что уложенному дымящемуся асфальту.

Этого не было ни в книге, ни в фильме, и метафору я не догнал:

– Они у тебя что, йогой все занимались?

– Художественное преувеличение. Они обожают, когда адреналин в кровь.

Кир продолжил, не заметив моей иронии:

– На тусовках эти девицы наравне с мужиками пьют неразбавленный бурбон. В отличие от нашего брата длительное время не пьянеют, не говорят глупостей и не сквернословят. Вырубаются внезапно, но трогательно.

Утром у них жутко болит голова, они перерывают весь дом в поисках потерянной вчера косметички, считая эту пропажу началом конца света.

– Обычный похмельный синдром, – сочувственно заметил я.

– Да, но раздается телефонный звонок с очередным предложением потусоваться – и наш ангел опять на ногах.

– Не пойму, Кир, к чему ты клонишь? Если хочешь запараллелить с моей Маней – не про нее басня. Она тусоваться не любит. И виски не пьет, как ты заметил. Кстати, кто пойдет за.

Викулкин привычно тряхнул головой, побежал к бару и через три минуты вернулся с полными стаканами.

– Ага, – согласился я. – Только все-таки к чему здесь мисс Голайтли?

– Суть в том, – Кир отхлебнул вискарь, – что я любил подобных этой мисс-кисе, пока одна такая егоза меня не бросила.

– Вряд ли. Так вот, меня умиляли все ее выходки. Однажды, блин, она помочилась у Мавзолея.

– «Аполитично рассуждаешь, аполитично рассуждаешь, клянусь, честное слово!» – процитировал я со смехом.

– Ну, это ладно, дело прошлое. Суть такова: меня растрогала даже ее последняя выходка с этим нашим гребаным расставанием. «Клянусь, честное слово!» Более того, я почувствовал свою вину за происшедшее. Впрочем, в то время я после любой ссоры с женщиной чувствовал свою вину, даже если и прав был сто раз.

– Что ж ты у нас такой виноватый, братишка!

– Такова воспитательная сила романов типа «Завтрака у Тиффани», – если я обычно косел медленно, то Киру было достаточно одного глотка, – и всей, всей литературы! Писаки, борзописцы. Вот и у этого Капоте какова авторская позиция?

– Бросила пацана эта вертихвостка мисс Голайтли – и типа поделом ему!

– Триста долларов, – хохотнул я с ненавязчивым намеком.

– Отдам. Но я еще не закончил. Запомни: твоей вины перед этой. Маней нет никакой. Я потом узнал, я у той моей сучки тридцатым был в списке! Прикинь? И она просто не имела больше времени со мной встречаться. Неделя ведь не резиновая. Супер, да?

– А то, что, как только я об этом узнал, от ее подруги, – тут же мой комплекс хронической неправоты перед женщиной приказал долго жить. Тут же! И теперь я плевал на них с высокой колокольни, плевал.

Напившись с Викулкиным в «Метелице», я решил больше не звонить Мане. И не потому, что меня сильно вдохновил спич Кира. У меня, как сейчас говорят, была своя мотивация (правда, не менее замороченная).

Где-то за месяц до нежданного воскрешения Ксюхи я еле избавился от милицейской вдовы. Впрочем, избавился не то слово – перегрыз зубами наручники. В миру ее звали Светик, и она действительно служила в милиции (насчет вдовы – это я придумал, просто от нее один за другим сбежали оба мужа-участковых). У нас было много общего в постели, но абсолютный диссонанс в духовном общении. Ну, скажем, как у следователя с подозреваемым, ушедшим в полную несознанку.

Так вот, Маню со Светкой, конечно, не сравнить, но, когда я в «Метелице» подумал о перспективах нашего романа, вдруг засеребрился перед глазами образ наручников. Если бы у меня имелся собственный психоаналитик, он бы, наверное, так это истолковал: «Типичная реакция матерого холостяка. Боязнь проблемных отношений».

Я же сформулировал для себя еще проще: кадрить «звезданутую» девушку – то же самое, что расследовать глухой висяк.

Однако на следующий день Маня позвонила сама. Шмыгая простуженно носом, сообщила, что ночью ее чуть не изнасиловал маньяк. «Чуть-чуть не считается», – подумал я, все еще досадуя на певунью за недавнее бегство. Но вслух, конечно, выразил живое участие:

Возле «Метелицы» Маня поймала машину. Ее повезли домой каким-то извилистым путем, незнакомым, несколько раз заруливали в тупик. Все это настораживало, но мало ли в Москве водил, страдающих топографическим кретинизмом.

Когда заехали на темную безмолвную стройку, уже было поздно как-то реагировать. «Вот что, – сказал шофер, осанистый крепыш с руками, изуродованными артритом, – сейчас я тебя изнасилую, а потом закопаю живьем в котловане. Идет?»

Обычно в подобных случаях говорят: «Немой ужас сковал ее члены». Но это не про Маню. Маня неожиданно запела. Во весь голос, будто стояла на сцене в лучах софитов, а внизу конвульсировала безликая толпа. (Я все более проникался сочувствием к певунье, но не преминул с ухмылкой отметить про себя: «Наверное, все люди для нее „безликая толпа“, а я просто случайно вырвавшийся из партера, которому повезло быть рядом со „звездой“.)

Маньяк от такого кульбита жертвы оторопел.

– Я только потом это поняла.

На счастье Мани, мимо стройки проезжала патрульная машина. Услышав звонкоголосое пение, остановилась. Далее события развивались довольно странно. Маньяк, припугнув девушку, вышел навстречу ментам. Добродушно улыбаясь, протянул документы. Служивые поинтересовались, кто там выводит рулады в кабине. Маню освободили, она все честно рассказала, но шоферюгу почему-то задерживать не стали, хотя в багажнике ко всему прочему были обнаружены веревки, кривой кинжал с обоюдоострым лезвием, большой целлофановый мешок с дырками, тряпки с подозрительными пятнами, пахнущие полынью.

Водилу отвели к котловану, молча и жестоко избили. И отпустили на все четыре стороны.

– Это беспредел! – возмутился я. – Он же другую изнасилует.

Самое интересное, что затем была проведена воспитательная работа и с Маней. Мол, не стоит садиться в незнакомые машины и вообще так поздно возвращаться домой. Не стоит носить обтягивающие брюки. Красить губы фиолетовой помадой. Поминутно улыбаться. У певуньи отсутствовала регистрация в паспорте, так ее чуть саму не потащили в отделение. Пришлось отстегнуть ментам полтинник на пузырь.

– Нет, это беспредел! – не на шутку завелся я. – Я сейчас подниму все свои связи, у меня в газете «Петровка, 38» чувак знакомый работает!

Но Маня и тут повела себя непредсказуемо, истолковала ситуацию, как мой воображаемый психоаналитик, на свой лад:

– Если мыслить концептуально, хорошо, что это случилось.

– В каком смысле? Почему хорошо?

– Потому что меня всю трясет, я так хочу скорее стать звездой!

«Мы вас вылечим. Алкоголики – это наш профиль», – мелькнуло из «Кавказской пленницы». Я метался от злости к сочувствию, но вслух только бессильно проурчал:

– Скорее стать звездой, – продолжала Маня, – чтобы никакое говно не могло и близко ко мне подойти, пальцем дотронуться! Чтобы эти менты поганые за сто метров передо мной фуражки потные снимали! О, как я хочу стать звездой!

На мое кошачье урчание певунья ответила рыком львицы, главы прайда, помечающей свою законную территорию. Но тут я не удержался от скептической реплики:

– Когда ты станешь звездой, Маня, не знаю, как менты, но маньяки будут кружить возле тебя стаями.

– Тридцать человек охраны, – без тени иронии отчеканила певунья. – Бронированный джип. Я буду жить за городом, в строго охраняемом особняке. Везде камеры, колючка под током. Во дворце бульдоги, питбули. Я вообще всегда мечтала спрятаться от людей. С детства! Если хочешь знать, это одна из причин, почему я хочу стать звездой!

Впервые у меня не нашлось в загашнике ни одной подходящей цитаты из Гайдая. В некотором смысле Манин страстный выкрик меня ошарашил. А тут еще она коварно спросила, как спрашивают в американских боевиках:

– Ты же в моей команде? В моей?

Что тут ответишь? Я словно чудо-таблетку проглотил, враз изменившую сознание. «Пусть, пусть я в ее команде, – подумалось со сладостной обреченностью. – Со всеми ее бредовыми мечтами и детскими сказками. Пусть».

Сегодня, к примеру, мы играли против маньяка.

Последняя, самая длинная новелла – о том, что «все уже украдено до нас», доставила мне меньше всего хлопот. Список без каких-либо внутренних сомнений пополнили три человека. Тот самый В. Комаровский – «чертов инвалид» – и два персонажа, о которых мы также вспоминали с Ниной Павловной Гребешковой: сторожиха – бабушка божий одуванчик (здесь с титрами путаницы не было – некая М. Кравчуновская) и директор базы (В. Владиславский).

Решив пока остановиться на фильме «Операция „Ы“ (как говорил товарищ Саахов Б. Г., „торопиться не надо, торопиться не надо“), я снова позвонил вдове Гайдая. Рассказал ей о разговоре с Ханютиной, о смерти Комаровского, составленном списке и трудностях с идентификацией старика-алкаша из новеллы „Напарник“. Вероятно, после первого звонка Нина Павловна еще сомневалась в моей адекватности, но сейчас, кажется, прониклась к расследованию симпатией. По крайней мере, сказала решительно:

Я прочел, и уже над самым первым персонажем с фразой «Огласите весь список, пожалуйста!» вдова Гайдая задумалась на несколько минут.

– Фамилию я не помню, – наконец вымолвила она. – Просто искали такие алкогольные типажи.

– Реальных алкоголиков? – пошутил я.

– Нет-нет, – рассмеялась Гребешкова. – Этот – актер. И алкоголиком не был.

– Наверняка в картотеке «Мосфильма». Но ее, возможно, уничтожили во время развала студии. Ведь все рушилось – Союз кинематографистов, страна. На мосфильмовской базе возникали разные студии и объединения. Все архивы могли исчезнуть, сгинуть.

Нина Павловна вдруг отвлеклась и вспомнила, как уговаривала мужа создать свое творческое объединение, набрать людей, снимать комедии. Но Леонид Иович неизменно отвечал: «Это не мое. Ты думаешь, мне скоро негде будет работать?»

– Неужели там словно Мамай прошел в то время? – перебил я Гребешкову.

– Чего гадать? Позвоните на «Мосфильм».

После старика-алкаша вторым в списке значился В. Раутбарт – профессор по кличке Лопух. Я уже знал от вдовы Гайдая, что этот актер давно умер, и только одну деталь она еще вспомнила: Раутбарт, кажется, играл в Театре Вахтангова.

Несколько дольше мы поговорили о Комаровском. Но не о том несчастном «чертовом инвалиде», а о его однофамильце, режиссере Глебе Комаровском, которого Нина Павловна знала лично и даже снималась у него в короткометражке под названием «Чужой бумажник». Глеб учился у Сергея Герасимова. О существовании В. Комаровского он, верно, и слыхом не слыхивал.

М. Кравчуновская, бабушка божий одуванчик, по словам вдовы Гайдая, довольно много играла в кино, но где – уже не вспомнить. И В. Владиславский часто снимался.

– Со своей нерусской внешностью все больше иностранцев, немцев и шпионов играл, – с проникающей мне в ухо усталостью заметила Нина Павловна. – Такой вот у него был типаж.

Напоследок она неожиданно предложила:

– А не хотите поговорить с Танечкой Градовой?

– Танечка играла ту девочку в третьей части «Операции „Ы“, непоседу, из-за которой Шурик сторожиху подменил. Помните?

Я, конечно, помнил. Моя первая любовь в детсадовском возрасте. Но ведь она не то что культовой фразы – словечка не проронила. «Не, не пойдет. Я на русалках больше заработаю», – вспомнился мне Вицин из той же новеллы.

– Она же там молчит всю дорогу.

– Да, вы правы, – согласилась Гребешкова.

– Тогда до свидания. Ищите картотеку. Успехов вам.

– Подождите-подождите, – заторопился я. – Вы на всякий случай дайте ее телефон. Авось пригодится.

– Я знаю только номер ее отца, Петра Михайловича Градова. Он поэт, живет рядом со мной.

– Давайте отца. Он же подскажет, как Таню найти?

Я записал телефон и попрощался.

Смешно, но как только я зачислил себя в несуществующую команду Мани, будущая звезда оказалась в моей постели.

Впрочем, поначалу я предложил ей «доиграть» с маньяком. Через того самого знакомого из газеты «Петровка, 38».

– Что значит «доиграть»? – Певунья спросила это, давясь судаком в нашем излюбленном «Траме» (она всегда ела быстро, как солдатик в самоволке).

– Найти тех ментов. Они видели документы маньяка. Потом поискать водилу с артритом. Кстати, выдающаяся примета. Это тебе не шрам на животе, далеко не спрячешь.

– Да ну на фиг! – Маня на секунду задумалась. – Когда я стану звездой, какой-нибудь журналюга раскопает историю и напишет, что меня изнасиловали. А ведь не изнасиловали! Но поди докажи и отмойся. Хотя страшно. Меня до сих пор трясет и мурашки по коже. Вот, попробуй.

И она протянула мне запястье с выпуклой косточкой. Я со скрытой усмешкой потрогал звездную ручку. Потом запил остатки своей иронии розовым чилийским вином и смело пригласил Маню в гости:

– Отдохнешь, успокоишься. Я буду тебя охранять.

– Хитер бобер. – Певунья шмыгнула утиным носиком. – А у меня сопли.

– Ничего, сварим картошку в мундире, подышишь на ночь.

Она полоскала нёбо минуты три.

– А не рано мы хороним Ксюху?

– Ты извини за откровенность, но у меня с ней никогда не было серьезных отношений.

– Гады вы, мужики! Ох, гады! Ладно, потом разберемся. Мне действительно страшно дома одной. Вдруг этот маньяк меня вычислит и начнет преследовать?

– Вполне возможно, – сказал я с ложной тревогой в голосе, а затем деловито уточнил: – Вино здесь будем брать или по дороге?

– Да не будем мы ничего брать. Ты где, кстати, живешь?

Я жил в Чертаново. Мы поймали тачку, и Маня еле уговорила шофера врубить кассету с Земфирой: мужик ненавидел уфимскую певунью (этот его зубной скрежет девушка встретила одобрительным смешком). Тем не менее все полчаса дороги мы молча, раз в сотый, слушали «Ромашки», «Маечки», «СПИД», «Ариведерчи». Я мысленно предположил, что с помощью Земфиры моя певунья, видимо, хочет заглушить предпостельное волнение, как глушат его в подобных случаях вискарем, джином или, скажем, токайским белым другие особы (Маня в отличие от своей сестры, похоже, не злоупотребляла). А что еще можно было предположить: время слепого фанатизма, насколько я понял, прошло. Но девушка и тут меня удивила, опередив на пару ходов.

Я стал настаивать, чтобы мы все-таки купили бутылку красного вина. Маня вяло возражала:

– Смотри, как хочешь. Меня и так тошнит.

– Так что ж мы слушаем ее всю дорогу!

– Это у меня упражнение такое. На выработку стойкого отвращения.

«Что, вас уже выпустили из сумасшедшего дома?» – хотел я процитировать Шурика, но вовремя спохватился: теперь я в ее команде, а она еще не в моей постели.

– Поясните свою мысль, сударыня.

– А чего тут пояснять? Не могу до конца избавиться от влияния. То строчка похожа, то мелодическая линия. Мне нужно наслушаться Земфиры до рвотного рефлекса. Тогда я ее сделаю.

– Машину не загадьте! – гаркнул шофер, останавливая по моей просьбе у ларька.

Сюрпризы на этом не закончились. Уже не помню в деталях, как красное вино вывело нас на розовую тему. Сидели на кухне до трех ночи. Кажется, я наехал на девочек из «Тату». И тут Маня брякнула:

– А что, твое отношение ко мне как-то изменится, если я скажу, что я «би»?

Я нервно качнулся на стуле. Довольно крутой вираж в нашей только наметившейся небесной истории. Мне было бы наплевать на розовую окраску Мани еще несколько месяцев назад, когда я считал бисексуальность девушек некой забавой, невинным развлечением.

– Да нет. Мне все равно, – слукавил я, однако пауза была слишком значительной, и певунья задумалась. «Ну и переваривай пока, – мелькнуло у меня. – Я что, должен визжать от восторга по поводу всех твоих закидонов?»

. Так вот, несколько месяцев назад мне было бы действительно наплевать, что моя девушка одной ногой в «теме». Но на излете наших отношений с милицейской вдовой у меня случилась попойка со старой подружкой Лерочкой.

Лера была «би». В раннеперестроечные времена она дала мне весьма откровенное интервью о своих лесбийских похождениях. Не побоялась даже сфотографироваться. А утром после публикации проснулась звездой местного значения. Чуть позже ее даже избрали в какое-то Бюро по защите прав геев и лесбиянок. При этом она скрыла, что якшается и с мужчинами. Периодически, где-то раз в квартал, Лера спала и со мной.

В тот раз мы пили у меня в Чертаново, а рядом, на Каховке, жила ее последняя пассия. Дойдя до кондиции, мы вызвонили Ирку. Она приехала мгновенно, вся в родинках и веснушках. Ее тело было похоже на булочку с изюмом – мы не стали медлить и тут же легли в постель.

Я рассчитывал на изысканную «любовь втроем», но тут случился некий кирдык – другого слова не подберу. Лера стала мять и тискать «булочку» с такой страстью, что через мгновение я осознал свою полную ненужность в игре. Она шла по каким-то чужим правилам, мне недоступным.

Впрочем, можно обойтись и без красивых метафор. Этим двум сорвавшимся с цепи сучкам сейчас и на фиг не нужен был мужчина. Меня не воспринимали как объект страсти, как сексуального партнера. Лежит себе рядом плюшевый медведь.

Я еле сдержался, чтобы не растерзать в ярости дикие табуны Иркиных родинок. Выбежал из комнаты, хлопнув дверью. И что вы думаете? Лерка с подругой даже ухом не повели.

Конечно, мое отношение к «невинным забавам и развлечениям» девушек тут же изменилось. И теперь нетрудно представить, с какой опаской, даже в отсутствие третьего, я ложился в постель с бисексуальной Маней.

Однако вместо секса мы начали говорить о шоу-бизнесе. Точнее, о том, как будет раскручиваться певунья.

Итак, она собиралась выстрелить в этом году (наша небесная история разворачивалась в марте, в пору оттепелей и внезапных оглушительных заморозков).

– Первым делом надо купить компьютер, – проговорила Маня мечтательно. – Чтобы самой делать аранжировки.

– Аранжировки чего? – Во мне снова проклюнулась ирония. – Может, первым делом нужно написать песни?

– Умник. Песни пишутся. И как раз сейчас нужен компьютер. И деньги.

Тут я не выдержал и расхохотался.

– Ну хрен с ними, с песнями, сейчас всякое говно поют.

– Але, гараж! Я попрошу. Я стартану, если только сама буду уверена, что мои песни гениальны.

– Ха-ха. Но ты понимаешь – деньги нужны прежде всего. Или у нас на горизонте маячит спонсор?

Спонсора не было. Зря она бросила своего ресторатора из Казани. Сдуру я ей напомнил о Димке.

– А кто сказал, что я его бросила? – съязвила Маня. – Шучу. Димка вообще-то жадный. Чтоб ты знал, у него сена зимой не выпросишь.

– Но ты ведь на его деньги в Москве живешь? За квартиру он платит, за колледж твой джазовый.

Моя ирония из дурашливого щенка вдруг превратилась в пса сторожевого. Я ожидал какой-нибудь одергивающей команды типа «Фу!» или «Нельзя!», но Маня и тут меня обскакала.

– Миленький ты мой, – как можно ласковее проговорила она, – ты пьяной Ксюхе поверил? Пьяной Ксюхе верить нельзя. Ну высылает он мне по сто долларов в месяц. И что? Ну хочет человек считать себя моим женихом. Пусть считает. А я с ним мысленно рассталась еще год назад, как только из Казани свалила.

– Так на чьи же деньги ты живешь?

– Мамка помогает. Из Бугульмы переводы шлет.

– Не понимаю, зачем обнадеживать человека? Почему ты с ним вообще все отношения не разорвешь? – вступился я, кажется, за всю мужскую братию.

– А почему ты с Ксюхой встречался без любви? – поддела меня певунья.

– Там другое дело. Там был голый секс. К обоюдному удовольствию.

– Чтобы мужики не приставали. Дымовая завеса. Всегда можно сказать: у меня жених в Казани. Понимаешь, я вообще должна быть одна. Так лучше для творчества. Ничего не отвлекает.

– А зачем тогда мы с тобой это. – я не мог выцепить из своры слов ключевое, – ну. лежим в постели? Встречаемся.

Маня нырнула под одеяло, как поплавок.

– С тобой сама не знаю, как получилось. – Голос ее звучал глухо, словно из-под толщи воды. – Ты меня вдохновил, что ли.

– Ну тогда, у Ксюхи. Когда облажал Земфиру.

Я расхохотался, в некотором смысле польщенный.

– Ты меня укрепил. В этой. в вере в собственные силы. Мне показалось, ты мне сможешь чем-то помочь. А?

– Конечно, и как мужчина ты мне тоже понравился, – добавила Маня торопливо и вынырнула на поверхность.

В тот момент я не имел времени проанализировать ситуацию, но стоит ли вообще что-либо анализировать в делах любовных? Искать корысть в словах Мани? «Ты мне сможешь чем-то помочь». В каком смысле она это сказала? Помочь связями? А может, поддержать морально, стать надежной опорой, крепким тылом, источником (ха-ха!) вдохновения?

Если честно, после всех этих Маниных слов я даже почувствовал некоторую гордость за себя. «Укрепил в вере» – не каждому такое скажут. Снова возникли мысли о единой команде, что я кому-то нужен и т. д. и т. п.

– «В общем, так, – стал я с серьезной миной цитировать товарища Саахова. – Мне теперь из этого дома есть только два пути. Или я ее веду в загс, либо она меня ведет к прокурору».

Маня минуты две извивалась от смеха, будто щучка, снятая с крючка. Она уже знала о моем увлечении гайдаевскими цитатами.

Успокоившись, мы продолжили трудный разговор о шоу-бизнесе. Тут я уже всю инициативу взял на себя. У меня просили помощи – я не мог отказать «прекрасной женщине, девушке, которая олисестворяет собой новую судьбу женщины гор, понимаете». (Кстати, о Маниной бисексуальности было забыто напрочь, я решил, что это сказано так, ради модной фишки.)

– Какой тебе нужен компьютер?

– Любой. Главное, с хорошим процессором.

– Да ты пока не парься насчет компьютера, мне одна девочка из колледжа свой обещала. Может, отдаст, подождем.

– Ладно, подождем. Что у нас вторым в списке?

Тут Маня дотронулась выпуклой косточкой до моего плеча:

В ее голосе было столько эротизма – мой деловой настрой выветрился в секунду. «Налетай, торопись, покупай живопись!» – засмеялся я и метнулся, как «дух», к окну.

Но мне уже пора было привыкнуть к Маниной непредсказуемости. Когда я ликвидировал рассвет, певунья продолжила:

– Так вот, нужны прежде всего деньги на студию.

– Ага, – сглотнул я с тихой досадой.

– У меня есть свои музыканты в Уфе, им платить не надо. Это уже экономия.

– Ну, я одно время там тусовалась. Часто. Познакомились.

– Так вот, чтобы записать песен пять, мне нужна тысяча баксов. Примерно. На аренду студии.

– К примеру, в первом альбоме Земфиры – четырнадцать.

– А кто говорит об альбоме? – Маня, кажется, начала злиться, я сбавил обороты.

– Хорошо, не нервничай. Пять так пять. На какой студии ты хочешь записываться?

– Опять в Уфе. Ладно. Ну, положим, штуку найти можно. Что ты с этой записью будешь делать дальше?

Маня перевернулась на бочок, татуированным скорпионом на лопатке ко мне, высморкалась в салфетку.

– Извини. Я так примерно представляю, что дальше. Но хотела с тобой посоветоваться. Ты ж у нас это. акула шоу-бизнеса.

Тем не менее в несколько фельетонном стиле я стал читать певунье лекцию о типичных способах раскрутки в отечественном шоу-бизнесе.

Итак, в первом случае очень богатый муж, любовник или заботливый отец (состояние, безусловно, превышает один миллион долларов) вливает в свою пассию, скажем, 500 тысяч долларов. Не ожидая особой отдачи. Так – чем бы ни тешилась, лишь бы не плакала.

Если рядом оказывается грамотный продюсер, за бешеные деньги покупаются суперхиты, снимаются дорогущие клипы у самых топовых режиссеров, на полгода вперед проплачиваются эфиры на всех мало-мальски значимых телеканалах. Новомодная певица появляется на обложках глянцевых журналов и ведущих бульварных изданий, в рейтинговых передачах она «свежая голова», член уважаемого жюри, почетный гость и, наконец, ведущая популярного ток-шоу.

Тем временем выходит долгожданный дебютный альбом, и начинается новая чехарда в прессе и по ящику.

В двух случаях из десяти проект, как говорят, «всасывается», и барышня становится реальной звездой.

Способ номер два. Скажем, стриптизерше из клуба «Распутин» взбрело в голову стать новой Машей Распутиной (пять лет в заведении и только сейчас обратила внимание на совпадение названия с фамилией популярной певицы). А почему бы и нет?

После очередного шоу, ужиная с «папиком», владельцем двух продуктовых магазинов и автозаправки в Марьино, девица вдруг фирменно надувает губки и начинает кукситься. «В чем дело, дорогая? – недоуменно спрашивает ухажер в летах. – Плохое вино? Невкусный шашлык-машлык?» Тут она ему, всхлипывая, рассказывает о своей детской мечте. Мамой клянется, что вложения отобьются с лихвой.

«Папик» производит в уме калькуляцию и обещает выделить подружке тысяч 50 баксов. Неопытную певицу сводят с вороватым продюсером (имя им легион), и начинается резвое освоение бюджета.

У коробейников-композиторов, у которых полно лежалого товара на любой вкус, покупается пара-тройка зажигательных песен, отдаленно напоминающих тот или иной хит. За десять косарей режиссером – из тех, кто ничем не брезгует и на руку нечист, – снимается халтурный клип. Еще десятка гринов уходит на то, чтобы пропихнуть видеоляп на несколько второстепенных телеканалов. В проплаченных газетных статьях бывшая стриптизерша врет, не краснея, о том, как пионеркой пела в церковном хоре, что больше всего любит лингвини с пармезаном под итальянское белое Pinot Grigio и что дома в джакузи у нее плавает ручной крокодил (все эти фишки сочиняет пресс-секретарь на приличном окладе).

На первый, как правило, безгонорарный концерт в дорогом центровом клубе «папик» приезжает с многочисленными друзьями – владельцами магазинов и автозаправок в Перово, Бирюлево и Капотне. Шумный успех подопечной среди пьяной публики, которой за полночь все равно под что танцевать, а также лобызания друзей, оценивших гибкость и фактурность тела бывшей стриптизерши, укрепляют «папика» в мысли, что он не зря отложил покупку нового «мерса».

Однако деньги заканчиваются. Концертов нет. Продюсер разводит руками: успех – штука непрогнозируемая, никто гарантий не давал. «Папик» нервничает, впервые не понимая, на кого наезжать и кому забивать стрелку. Неделя метаний, шахидских выкриков, винных паров, телефонных угроз. Наконец всех собак вешают на несчастную стриптизершу. Она возвращается к шесту, как на галеры, – отрабатывать кредит. Весьма разочарованная в жизни.

. Когда я закончил, Маня уже просматривала цветные сны (натурально – они у нее всегда в цвете). И чего я тут распинался не в тему? Аполлоний Молон, учитель Цицерона, блин! Видимо, в собственное красноречие я сублимировал неудовлетворенную сексуальную страсть.

Что делать с будущей записью певуньи, я примерно знал. Да надо было просто рассказать ей историю с «Би-2», все сразу бы стало ясно.

Правда, этот способ раскрутки мог сработать только в том случае, если рядом со мной действительно ворочался гений.

Мы открыли глаза в полдень. Конечно, невыспавшиеся. Я впервые видел Маню спросонья, и пейзаж тоски не навевал (это для меня очень важно, утренний женский вид). Вполне родная мордашка.

Попытался пристать, но певунья ловко, как все та же щучка, выскользнула и со словами «Опаздываю в колледж!» нырнула в ванную.

Когда она вышла – красная, будто только что от костра, я все еще лежал в кровати, надеясь на снисхождение.

– Эй, барракуда! – крикнула Маня. – Пора гонять мелких рыбешек! Ты вообще когда-нибудь ходишь на работу? У вас там в газете распорядок есть? Трудовая дисциплина?

– Слушай, давай сегодня вечером это. встретимся. Продолжим, так сказать.

– Что продолжим? – Певунья с ухмылочкой вставляла в волосы бесчисленные заколки, одну за другой.

– Я ж вчера тебе возможный вариант раскрутки так и не рассказал.

– Да, ты краснобайствовал по полной! Я даже заснула. Но все равно было интересно, спасибо.

И Маня сделала перед зеркалом шутливый книксен.

– Не, ну правда, – заканючил я. – У тебя какие планы на вечер?

– Грандиозные. Сегодня точно не получится. Сегодня концерт в колледже, старшие курсы. Созвонимся. Все, я побежала, закрой дверь.

Она поцеловала меня в щеку, махнула вязаной перчаткой на прощание.

Я вернулся в постель и попытался уснуть. Ведь ничего страшного не произошло. Успеется. Концентрация событий для одного дня и так запредельная, прямо как у Джойса в «Улиссе» [6] (ха-ха).

Сон, впрочем, гулял где-то на стороне, и от нечего делать я позвонил на «Мосфильм» Ханютиной. Доложил, что список составлен, Гребешковой позвонил, и та посоветовала найти мосфильмовскую картотеку.

– Сохранилась картотека, Тамара Ивановна?

– Сохранилась, конечно. Но вам надо в архив, в картотеке только современные актеры.

– Вот как. А что нужно, чтобы попасть в архив?

Мне объяснили. Колесо покатилось.

Секретарь гендиректора «Мосфильма» отправила меня к первому заму, тот потребовал письмо от редакции (я всем говорил, что пишу о второстепенных персонажах статью в газету). Потом была еще парочка ответлиц. Конечным пунктом стал некий информационный центр и таинственная Гаянэ, у которой я должен был узнать, как действовать дальше.

Гаянэ, выслушав меня, почему-то первым делом двинула свою версию по поводу старика-алкаша с фразой «Огласите весь список, пожалуйста!».

– Этот дедулька и в других фильмах Гайдая снимался. И все в той же роли — пьянчужки.

– Вот, между прочим, и в «Не может быть!», – невольно скаламбурила Гаянэ.

– А где там? – «Внеконкурсная» картина, но все равно интересно.

– А вот, когда Вячеслав Невинный распевает знаменитую песню «Губит людей не пиво, губит людей вода», он подходит к прилавку с пустой кружкой. Припоминаете?

– В «Бриллиантовой руке» этот дедок, вечно пьяный, сопровождает Нонну Мордюкову.

– А! Вспомнил. «А если не будут брать, отключим газ». Чтобы он лотерейные билеты распространил среди жильцов.

– Но это не тот. Нет. «Огласите весь список»? Нет, вы ошибаетесь. Тот, о котором вы говорите, еще в «Кавказской пленнице» играл, я помню. Когда Моргунов, Никулин и Вицин стоят в очереди за пивом, и Вицин по инерции передает кружку назад. А там дедулька щупленький: было пиво – и нет, в небо улетело. Вы ошибаетесь. «Огласите весь список» – худощавый и, главное, высокий, и лицо у него. интеллигентнее, что ли.

– Да-да. Просто думаю, а не сам ли Гайдай снимался в этой роли?

– Я спрашивал Нину Павловну Гребешкову, кто этот дед. Она не вспомнила. Неужели вы думаете, что если бы ее муж.

– О, молодой человек! Столько времени прошло. Тут порой собственное имя-отчество забываешь. Но я уточню. Вы вообще позвоните через недельку, я вам все скажу: куда, чего и когда. Да, но письмо из редакции и список нужных вам артистов сейчас факсаните.

– Факсану, – заверил я Гаянэ. – Всенепременно.

В тот день я так певунье и не дозвонился. И не рассказал, увы, о возможном способе раскрутки, об этой полусказочной истории с «Би-2».

Однажды Вася Шугалей, когда-то занимавшийся делами «Ляписа—Трубецкого» и «Запрещенных барабанщиков», пригласил меня в квартирку в районе Ленинского проспекта. Расставшись, он что-то отсуживал у «барабанщиков», дал мне по этому поводу скандальное интервью, и надо было его заверить.

Не успел я стряхнуть снег с ботинок, в квартирку ввалилась отмороженная компания. Гремя бутылками, они внесли меня прямиком на кухню, где было настежь открыто окно и температура ничем не отличалась от уличной.

Это были Лева и Шура Би-2 и кто-то еще, уже не помню. Пока Шугалей, слюнявя уголки, вдумчиво читал свое интервью, ребята хлопотали по хозяйству. Лева строгал сыр и колбасу, Шура концом вилки откупоривал чешское пиво.

В ходе совместного распития выяснилось, что ребята недавно приехали из Австралии, где долгое время жили и записали альбом, а сейчас хотят его выгодно продать, да и вообще раскрутиться в России.

Мы послушали пару песен. «Полковника» и «Сердце», кажется. Мне категорически вставило. Я даже как-то глупо спросил: «Это вы?!» Небритые физии, у Левы на голове лохмы, как папаха абрека. Настолько качественный материал, а тут два похмельных субъекта дуют одну за другой «Старопрамен». Подозрительно. Я даже подумал, честно говоря, что Лева и Шура где-то все это сперли или это вообще не их песни, в смысле не они поют. Тут еще Вася загундосил, что у ребят заканчиваются российские визы, какие-то проблемы с гражданством, надо за этими визами ехать обратно в Австралию, а денег нет.

Я в то время не злоупотреблял, пиво ударило мне в голову, и «Остапа понесло». Причем в чрезвычайно странной логической последовательности. Мол, почему у таких талантливых пацанов проблемы с визами? Что они вообще делали в Австралии? Видели они там, в зарослях скрэба, сумчатого медоеда? Это правда, что возле Сиднея есть Голубые горы, и почему они так называются.

В общем, с непривычки я напился и пообещал инвестировать средства в «Би-2». А утром (в таком состоянии меня никуда не отпустили) уже трудно было отвертеться.

Позже я стал придумывать всяческие уловки, чтобы соскочить. Как-то привез к «Би-2» двух жуликоватых продюсеров, Серегу и Димона (имя им легион, я уже говорил). Дескать, это мои компаньоны, прежде чем вложить деньги, хотят послушать материал.

Компаньонами они, конечно, не были, но собаку съели на том, что можно купить-продать в шоу-бизнесе. Отличались всеядностью, брались за любые самые убитые проекты. Помню одну языкастую особу, любовницу директора ликероводочного завода. Кажется, она работала дегустатором на этом ЛВЗ: припухлые хомячковые щечки, простудные глаза, голос, как из жбана. Внезапно стала мечтать о звездной карьере.

Ради бога! Серега и Димон купили для девицы дюжину кабацких шлягеров, провели мощную пиар-кампанию под лозунгом «Пять лет в плену у гонконгских пиратов» (господи, чего она только не лепила про свои «муки и страдания в плену» в одной популярной передаче!). За 50 тысяч баксов сняли уродский клип на песню «А я гудела в портовом ресторане», еще штук 15 понадобилось, чтобы продавить халтуру на 2-3 более-менее приличных телеканала.

Бедный директор ЛВЗ не успевал оплачивать счета, заводик бухтел на грани разорения, но песни Руси (так трогательно, по-бунински, звали дегустаторшу) сваливались со всех ступенек хит-парадов, как замерзшие алкаши с лавочек.

По странному стечению обстоятельств директора вскоре убили. Руся слиняла к родителям в Курган. А Серега и Димон купили на двоих квартиру в центре Москвы.

. Все это они с хохотом рассказывали Леве и Шуре и краем уха слушали песни «Би-2». Затем отвели меня в темный коридор посовещаться. Приговор вынесли суровый: гитарная музыка сейчас на фиг никому не нужна, нынче хорошо идет попса (ну и действительно в некотором смысле это еще было время Королевой и Тани Булановой).

– Что, думаете, совсем не пойдет? – спросил я так, на всякий случай.

– Потеряешь бабки, дурило! Не влезай.

– «Как говорит наш дорогой шеф, на чужой счет пьют даже трезвенники и язвенники», – подытожил я конструктивный разговор цитатой из Гайдая. – Ну что ж. Фиг им.

Не сказав ни бе ни ме, мы распрощались с «Би-2».

Через пару дней я ехал к Васе Шугалею с решительным отказом. Уже вальсируя по ледовому покрытию Ленинского, развернул случайно купленный «Московский комсомолец» и на последней странице обнаружил полосный материал Капы Деловой о группе «Би-2». У меня глаза на лоб полезли. Если это и было простое совпадение, то приготовил блюдо, несомненно, сам шеф-повар небесного ресторанчика. Я прекрасно помнил, как сразу после статьи Капы пушечно выстрелила Земфира.

Простите за легкий каламбур, но статья Деловой в корне меняла дело. Я тормознул у «Дома виски» и купил бутылку «Ред лейбл»: надо было отметить наше с «Би-2» чудесное воссоединение.

Мы подписали трехстраничный договор. Я вкладывал 7 тысяч долларов, мне в течение года обещали отстегивать 5 процентов от всех концертов «Би-2» и 20 процентов от привлеченных мною же спонсорских средств. Ровно через 12 месяцев деньги возвращались в полном объеме.

Паспортно-визовые проблемы Левы и Шуры вскоре разрешились, напротив квартирки Шугалея ребята сняли отдельное жилье (а то жили калганом – ни песню написать, ни девушку привести).

Ко всему прочему я получил в свои руки вожжи пиар-директора и тут же приступил к работе. После одного из первых выступлений «Би-2», в клубе Дома композиторов, мы с Левой за стойкой бара придумали мексиканскую историю о девушке Варваре из одноименной песни. Неверная Варвара якобы бросила Леву на стадии жениховства и сбежала с богатым еврейским ювелиром в Израиль. Парень с потерей не смирился, купил поддельную метрику о рождении, где было записано, что он еврей, и рванул за изменщицей на Землю обетованную.

Но ювелир надежно спрятал Варвару в своей золотой клетке (г. Тель-Авив, ул. ха-Ахим ми-Славита, 5). Полный кирдык. Для Левы настало время тоски и печали. И вот, значит, родилась песня.

Помню, я так расчувствовался от выдуманного и выпитого, что на весь респектабельный клуб гневно завопил: «Проклятый! Расхититель социалистической собственности! У, мерзавец!» Цитатой из Гайдая я клеймил израильского толстосума, укравшего у Левы невесту, но рядом, в сигарной комнате, дымили толстосумы отечественные, и мои революционные тезисы им жутко не понравились. Охрана попыталась нас вывести, мы оказали сопротивление. И это была моя первая пиар-акция с «Би-2», попавшая на газетные полосы.

Первая и последняя. Потому что на следующий день позвонил Шугалей и попросил срочно приехать. Ничего толком не объяснив. То ли свадьба у него, то ли похороны.

Оказалось, и то и другое. Новость меня ошарашила: Вася с потрохами продал «Би-2» некоему Александру Пономареву, продюсеру группы «Сплин» (позже выяснилось, что Шугалей затребовал в виде отступных 5 тысяч баксов). Лева и Шура сидели в сторонке, отстраненно молчали. Я подумал, что происходит банальное кидалово, хотелось проломить лысый череп Васи темной деревянной маской аборигена, висевшей на стене рядом с распятием. Еле сдержавшись, процедил:

– Наш договор остается в силе, – стал успокаивать меня Шугалей. – Все обязательства Пономарев берет на себя.

– Посмотрим-посмотрим, – пробормотал я сквозь зубы.

Но, к удивлению, продюсер «Сплина» и вправду сполна ответил по чужим долгам. И как здорово раскрутил группу! Одно попадание Левы и Шуры в культовый фильм «Брат-2» чего стоит (в порядке самокритики – мы бы с Шугалеем вряд ли продвинули «Би-2» дальше клубных концертов). Сказочное попадание, фантастическое превращение. Будто в «Иван Васильевич меняет профессию»: прошли сквозь стену панельного дома и оказались в царских палатах – Иоанн Грозный и князь Милославский!

А были кто? Ну кем они были? Квартирный вор и управдом-подкаблучник.

. Я подумал, что неплохо бы заранее рассказать Пономареву о новой девочке, которая хочет «затмить Земфиру», может, забить стрелку, познакомить. Но, зная плотный график продюсера, я примерно представлял, что он ответит: «Пусть запишет хотя бы пару песен. Тогда и встретимся».

Ну да, правильно. Тем более, что Маня исчезла, второй день не выходила на связь.

Она стояла возле входа в редакцию с букетом подснежников. Черный свитер и юбка, белые колготки. Первоклашка, сама невинность.

– Привет, – беглые глазенки за длинной челкой. – Это тебе.

– Как трогательно. Куда ты пропала?

– Пойдем где-нибудь кофе попьем. Расскажу.

Я повел ее в редакционный буфет.

После концерта старшекурсников она с подругами зависла в «Китайском летчике». Чайная церемония плавно перетекла в совместное рубилово с музыкантами, в тот вечер выступавшими на сцене.

– Да нет, – певунья усмехнулась. – Просто поиграли. Джем-сейшн устроили. Я чуть своих уфимцев не предала.

– Подумала, а не взять ли к себе эту группу.

– Думаешь, я помню? Вовремя порвала струну на гитаре. Пресекла измену.

– Значит, Маня у нас способна на измену?

Я рассмеялся, но, если честно, от неопределенности в наших отношениях меня буквально тошнило. Тут бы спасла рюмка водки либо цитата из Гайдая.

– «Шеф дает нам возможность реабилитироваться», – выбрал я последнее.

– Нам нужно сделать то, что мы не успели сделать. Поехали ко мне, а?

Согласен, все это было сказано слишком в лоб и звучало пошловато, но Маня поморщилась так, словно я предложил ей спеть песню из репертуара Лены Белоусовой.

Я еле сдержался, чтобы не брякнуть очередную пошлость: «Что, объелась за два дня?» Впрочем, ее ответ был очевиден: «Я же тебе говорила – мне никто не нужен. И сплю я только в обнимку с гитарой». Это у Мани фишка такая – она на ночь кладет к себе в постель гитару, «инструмент – это живая плоть» (цитата не из Гайдая).

Чтобы сгладить неловкость, пробубнил:

– Слушай, я весь испереживался за эти дни. Думал, тебя тот маньяк выследил. В натуре.

– А маньяк и выследил. – Певунья смотрела на меня серьезно, левый глаз ее подергивался. – Да-да, ко мне приперся маньяк.

— Маньяк, но другой. Чистый зверь. – И после драматической паузы: – Димка из Казани приехал.

Оказывается, Ксюха в припадке ревности настучала о нашей небесной истории ресторатору. Сегодня Димка явился. С утреца, да не один – с двумя братками.

Ввалился в квартиру и приступил к допросу в стиле папаши Мюллера – жестко, с веселенькой агрессивностью. Маня так и просидела в кровати в разобранном виде до самого полудня. Сначала выкручивалась, как Штирлиц, затем раскололась.

– Понятно. И что было дальше?

А дальше Димка схватил Манину гитару, эту «живую плоть», и шарахнул ею по стене. Как образно выразилась певунья, «кровь брызнула из сердцевины корпуса прямо на лицо Зверя». Затем ресторатор вцепился зубами в гриф гитары, стал яростно грызть колки и в бешенстве рвать струны.

– Вот урод! – возмутился я на весь буфет.

Наша эмоциональная беседа стала привлекать внимание, и я предложил Мане прогуляться. Мы вышли на Большую Ордынку. Весна буянила вовсю, капель стучала в асфальтовые плошки, возле израильского посольства орали на идиш вороны. Я вслух строил планы по молниеносному захвату казанского отморозка. Жаль, мобильник моего друга из «Петровки, 38» был заблокирован.

– Я тебе еще не все сказала, – перебила меня певунья. – У тебя в подъезде может быть засада.

– Он узнал от Ксюхи твой адрес. Грозился порезать на куски.

По словам Мани, Зверь никогда просто так языком не трепал (она теперь Димку иначе как «Зверь» не называла). И был способен на самые крайние, самые жестокие действия. Когда певунья жила с ним в Казани, он чего только не вытворял. Однажды, приревновав к уличному гитаристу, которому Маня кинула десятку в шляпу, Зверь выбросил девушку из окна третьего этажа. Внизу, на старом матрасе, ночевала свора собак. Это певунью и спасло: она упала прямо на их блошиные спины. С переломанными хребтами шавки сдохли мгновенно. Все, достал! Маня сбежала в Москву. Только через месяц Димка ее как-то вызвонил через Ксюху.

Теперь мне в общем стало понятно навязчивое стремление певуньи «спрятаться от людей», отгородиться от толпы. А если и ее детские игры были наполнены такими, как Зверь, придурками и даунами, отрывающими головы у кукол и слоников. Впрочем, лезть в столь отдаленное Манино прошлое не было времени – мы наконец подъехали к редакции «Петровки, 38». Слава богу, Женька оказался на месте.

– Ты чего трубку не берешь? – набросился я на него.

– Да денег на счете нет. А что случилось?

Я ему коротко рассказал. Дальше события развивались стремительно. Женька куда-то позвонил, мы вылетели – на крыльях мщения. Возле метро «Чертановская» подсели в фургончик с четырьмя быкастыми омоновцами. Остановились недалеко от моего дома. Я вышел – это была такая «ловля на живца». И действительно, возле подъезда меня окликнули.

Омоновцы били ресторатора с дружками страшно, но умело. Когда те поднялись, их штормило, как после канистры спирта. Однако на лице ни ссадины, ни капельки крови. Мастера, блин! Потом у казанских переписали паспортные данные и предупредили: «Еще раз здесь появитесь – замочим на хрен!» Димка-Зверь кивнул, с какой-то заклеточной тоской посмотрел на Маню, сел в машину и отчалил.

Пришлось, естественно, проставиться. Пили у меня, спасенного. Где-то на пятой бутылке омоновский старшой-бугай с родимым пятном, похожим на фингал, до того молчавший, вдруг пробасил:

– Схорониться вам надо. На пару недель. Я их предупредил, но кто знает.

Мы с Маней благодарно покивали. И, оставшись наедине, обсудили проблемку. Певунье, конечно, не с руки было покидать Москву – колледж, потом подружка вроде отдает свой компьютер, надо освоить одну из музыкальных программ. Уфа на носу, в конце концов. Но кто лучше Мани знал повадки Зверя: его коварство, подозрительность, жестокость, неистребимое желание вендетты.

– Египет, Красное море, там сейчас тепло. – Я уже определился с маршрутом.

Легли взбудораженные, закрывшись на все засовы. От секса, способного расслабить и успокоить, Маня и в этот раз отказалась наотрез.

Мы начали пить, едва переступили теоретическую госграницу в Шереметьево. На время поездки певунья отменила свой сухой закон. Это было ее первое заморское путешествие (она столь радостно улыбнулась прапорщице на контроле, словно рыжая деваха вместе с паспортом вручила ей статуэтку «Грэмми»), поэтому дебютный тост звучал так: «За бегство из нашего бардака!» Но прежде мы немного поспорили в «Дьюти фри». Маня скулила о своей любви к ликеру «Бейлис», я настаивал на виски «Джеймсон». Легкая перепалка, однако здесь (это выяснилось очень быстро), здесь командовал я.

В самолет мы загрузились уже изрядно навеселе. Певунья села к окошку и уставилась на крыло.

– Смотри, какая клевая концертная площадка, – улыбнулась она. – Такое широкое!

Когда лайнер взмыл, мы вместе с ним преодолели, кажется, не только земное притяжение, но и страх, и тревогу, накопившуюся в нас за те несколько суток, пока в Москве орудовал Зверь, Прихлебывая из бутылки, я стал развлекать Маню рассказом о японской фишке Александра Буйнова, у которого около года проработал пресс-атташе. Ведь в скором времени ей также предстояло напяливать на лицо чужие маски.

Фишка с Японией родилась в одном из суши-баров на Тверской, куда я зашел поужинать. Хлебал суп мисо и вдруг подумал: «А ведь это сейчас модно! Не сделать ли нам из Буйнова самурая?» У меня была книжка Юдзана Дайдодзи «Будосёсинсю», и я выписал из нее ключевую цитату нашей с Александром будущей пиар-кампании: «Самурай должен прежде всего постоянно помнить – помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки, чтобы вкусить новогоднюю трапезу, до последней ночи старого года, когда он платит свои долги, – что он должен умереть. Вот его главное дело». В команде Буйнова большинство вопросов решала его жена Алена – она ход моих мыслей одобрила.

Правда, в это же время Саша зачем-то перекрасился в блондина, разрез глаз у него тоже, конечно, не соответствовал. Но суть была не во внешних, а во внутренних изменениях.

Первой в прессе прошла информация о том, что Буйнов якобы посадил во дворе своего дома сакуру – японскую вишню. Но вишню мы вскоре отменили, кто-то из Алениных друзей заметил, что это теплолюбивое деревце фиг приживется на подмосковной земле. Потом, фотографы-папарацци стали слишком активно рваться на буйновскую фазенду, дабы запечатлеть «мичуринское чудо». В общем, вырубили мы вишневый сад.

Сниматься с самурайским мечом певец не захотел, то да се – и акценты в пиар-кампании быстро сместились с самурайской темы на просто японскую. Буйнов в многочисленных интервью стал рассказывать, как любит часами наблюдать за броуновским движением муравьев, сидя возле их величественной кучи, похожей на Фудзияму или храм Тодайдзи, построенный в эпоху императора Сёму. Затем мы пустили слушок, что в записи одной из новых песен Саша, возможно, использует бамбуковую флейту сякухати (жаль, дело было уже после триумфального хита «Я московский пустой бамбук»!). И наконец суперновость: Буйнов начал писать хокку.

Типа он давно любил эти емкие и образные японские трехстишия. Знал классическое наследие. К примеру, во время бурного романа с Аленой (по нашей версии) передавал ей записочки сдержанно-эротического содержания: «Ты не думай с презреньем: „Какие мелкие семена!“ Это ведь красный перец» [7] . Знал, любил, цитировал. А с некоторых пор и сам принялся сочинять.

Редакторы изданий, где я намеревался разместить фишку про хокку, просили предоставить им «образцы творчества». Я набрался наглости и попытался что-то написать под Басё. Например, есть у него трехстишие: «Желтый лист плывет. У какого берега, цикада, вдруг проснешься ты?» Я придумал: «Чей-то пес бежит. У какой завалинки, собака, вдруг залаешь ты?» Или у Басе: «Топ-топ – лошадка моя. Вижу себя на картине – в просторе летних лугов». У меня: «Гей-гей – женушка моя. Вижу тебя, как во сне, – ты в красном сарафане, одна». У Басё: «Луна или утренний снег. Любуясь прекрасным, я жил как хотел. Вот так и кончаю год». У меня: «Амур или Днепр. Сплавляясь по рекам, я плыл как умел. А скоро умру».

Последнее трехстишие, впрочем, вызвало решительный протест четы Буйновых. «Что значит „А скоро умру“? – недоумевала Алена. – Это как у актеров считается плохой приметой лежать на сцене в гробу. Накаркаешь!» Да и про собаку у завалинки ей не очень понравилось. Решили всем редакторам отказать: мол, к печати готовится книга Сашиных хокку и по условиям контракта их по отдельности печатать нельзя.

А в скором времени японская тема стала и вовсе усыхать, уменьшаться в размерах – как и моя зарплата.

В мае я мирно расстался с семьей Буйновых.

В Хургаду мы прилетели вечером. Издевательства местной таможни не произвели на нас должного впечатления – мы были слишком пьяны. Однако по дороге в отель (казалось, наш автобус, словно нож, рассекает темно-розовый, закатного цвета бисквитный торт со свечками-звездами наверху) я слегка протрезвел, что позволило нам кое-как разместиться в гостиничном номере. Поутру, впрочем, обнаружилось, что Маня всю ночь проспала на полу, а я проснулся без трусов и почему-то с раскрытым зонтиком в руках.

Дальше вообще произошло нечто из ряда вон выходящее. Похмелившись (я только от этого обалдел!), Маня вдруг разрыдалась. Да что разрыдалась! Это были мусульманские погребальные стенания. Выброс шаманских эмоций. Фудзияма, заголосившая после трех веков немоты [8] .

Короче, устроила певунья на отдыхе целый концерт под названием «Плач по Земфире».

– Мы жили втроем: я, Зверь и Земфира, – билась в истерике Маня. – Зверь дико ревновал меня к ней. Дико! Я никогда ей не старалась специально подражать – ни в прическе, ни в одежде, но он всегда орал: «Ты во всем подражаешь этой курносой! Как ты похожа на Земфиру!» Я мыла посуду, пылесосила, а он мне: «Ты все делаешь, как она, все!» Будто он видел, идиот, как Зема пылесосит.

Маня вновь зарыдала. Я налил ей пять капель, так до конца и не врубившись, в каком смысле они «жили втроем». (Потом дошло – поэтическая метафора.) Певунья вырвала бутылку, хлебнула из горла. Поразительно, как быстро она опьянела и понеслась под откос. «Я требую продолжения банкета!» – кричала Маня, пытаясь возобновить свой художественный свист про Земфиру. Но получалось уже не то: бессвязный хаотический лепет. Единственный внятный кусок, который мне удалось разобрать, был похож на хокку Басё в моем, пардон, переводе: «Слушая песни Земы, я как бы и не песни слушала. Как бы базарила с человеком, который понимает. „Да-да, – соглашалась я с ней. – Именно так и было, именно. Об этом и речь“.

Минут через десять, когда бутылка опустела (каюсь, моя вина, недоглядел!), «плач» певуньи вылился в один несносный придурковатый вой. Я боялся, что сейчас сбежится вся администрация отеля, и ринулся на борьбу с Маниной одержимостью – сила, физическая, была на моей стороне. Певунья в ответ материлась, царапалась, укусила меня за локоть и все это время, будто заколдованная, злобно орала: «Как же я ее ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!»

Тут объяснений не требовалось – Земфира, от любви до ненависти один шаг. Бушующий на моих глазах пьяный шабаш вдруг напомнил некий мистический ритуал. Да-да! Ритуал изгнания дьявола, так живо описанный в книге Уильяма Блэтти [9] . Удивительно, но лицо Мани в тот момент стало безумно смахивать на Земфирино. То есть она и раньше была похожа на уфимскую певунью, но только сейчас я понял, что мешало полному сходству: другой овал лица. Бес, вселившийся в Маню, оказался талантливым скульптором – быстро отсек все лишнее.

Когда вопли моей Реганы [10] стали рвать барабанные перепонки, я надавал девушке пяток тяжеленных пощечин. Я все-таки не отец Каррас и не знаю в точности «Ритуал» [11] . Затихла. Мгновенно заснула. Однако через полчаса уползла в ванную, где громко, со стонами и проклятиями, блевала.

Ни к обеду, ни к ужину не вышла.

. Утром я смотался на море. Вернулся – Маня уже открыла глазенки. В руке на весу я держал раковину с кроваво-красной сердцевиной, подарок двух любителей рассветного дайвинга. Спросонья ее можно было принять за орудие убийства – только что совершенного или будущего. В свете последних событий я подсознательно хотел произвести именно такой эффект.

– О, какая большая устрица! – как ни в чем не бывало воскликнула певунья. – Мы ей будем завтракать?

– Ей-ей, – я присел на кровать, любуясь этим образцом детской непосредственности. – Ты помнишь, что случилось вчера?

– А что случилось? – Маня сморщила утиный носик, почесала скорпиона на лопатке. – Я отрубилась. Кажется.

– До этого? Из меня что-то. Я что-то несла, что-то извергала про Земфиру. Ужасное, да?

– Это было похоже на ритуал изгнания дьявола.

– Дьявола? – певунья хихикнула, поправила челку. – Ну да, я давно подозревала, что в Земфире есть дьявольское семя. Простой человек не может писать такие песни.

Впрочем, она не стала развивать щекотливую тему, поднесла раковину к уху, принялась насвистывать какую-то мелодию – будто вторила радиоприемнику.

Затем, странное дело, вдруг прильнула к моим губам, и мы запутались в одеялах и простынях.

За обедом не удержался и в шутку спросил Маню, чем вызваны столь разительные перемены в интимной сфере (ну и действительно это было, знаете, как пересесть из «Оки» в «мерседес»). Поглощая скорострельно тигровые креветки, девушка выдала нечто метафорическое:

– Понимаешь, в Москве я воспринимала секс как вторжение на мою территорию. В мое тело, а значит – в душу, мысли, чувства. А у меня на них авторские права. Врубаешься? Андэстенд?

– А что же здесь, в Египте? – полюбопытствовал я.

– Фиг его знает. Здесь все-таки чужая территория.

Мы съездили в Луксор, затем в Каир, где удрали с официального маршрута в лабиринты восточного базара, и были поражены там не садами цветастых ковров и пирамидами папирусов, а количеством слепых детей. Я что-то слышал о трахоме, приводящей к слепоте и называющейся еще «египетским конъюнктивитом», но Маня ничего об этой болезни не знала. Она не знала, что трахоматозный вирус достаточно легко передается при контакте с больным, и, внезапно прослезившись (о, эта Манина непредсказуемость!), стала совать несчастным ребятишкам баксы и чуть ли не целоваться полезла. Еле ее оттащил.

После случая в Каире я запретил ей даже думать об экскурсиях. Слишком опасно! Мы стали осваивать пески и волны Красного моря. За пару дней ладная фигурка моей певуньи покрылась темным бархатистым налетом – не знаю, как Земфиру, но собственное тело ей удалось «затмить» довольно резво. И вечерами мы нашли себе занятие – мистер М.

Мистер М. (так его здесь все называли) занимал высокий пост в полиции города Хургады. Познакомились мы весьма своеобразно. Вышли из текстильного магазинчика, где Маня перемерила штук двадцать маек, но так ничего и не выбрала (она оказалась жуткой привередой в одежде), и решили выкурить кальян. Кальянная, где мы столовались прежде, сгорела. Певунья не придумала ничего лучше, как обратиться за советом к трем полицейским, хохотавшим у лотка с красным чаем каркаде.

Она, естественно, не знала арабского, да и толком английского, поэтому слова заменила жестами. Процесс курения кальяна изобразила очень эротично: засунула два пальца в рот, глубоко вдохнула, прикрыла глазки.

Всем известно, что мусульманские товарищи с ума сходят от белых женщин. Своих же строят, как новобранцев. В музее имени Пушкина в Москве я видел туалетную ложечку XV века до нашей эры, из Египта, в форме распластанной нагой купальщицы, очаровательной, которая держит в руках нечто вроде тазика. Я не знаю, для чего нужна была эта ложечка, для каких целей, но как представлю, что бедную девушку каждый раз брали за нежные икры и подвешивали вниз головой. А вот от белых барышень, повторяю, арабские мужики млеют. И когда Маня засунула два пальца в рот, полицейские, конечно, не о кальяне подумали. Особенно возбудился брюхастый и самый голосистый коп – нетрудно было опознать в нем начальника. Даже не взглянув на меня, служивый опустил левую граблю на плечико певуньи и притянул ее к себе, словно ягненка, обреченного на заклание. Маня взвизгнула и укусила полицейского за большой палец. Через секунду мы все уже плясали некий воинственный танец на рассыпавшемся по асфальту каркаде.

Когда пляски закончились и ситуация прояснилась, мистер М. (так он, обливаясь потом, представился) долго извинялся. Первым делом снял с укушенной руки золотые часы (впоследствии выяснилось, что позолоченные, но это к слову) и попытался нацепить их на выпуклую косточку Мани. Но певунья не носила золота, и кварцевые «Orient» очутились на моем правом запястье. Еще нам определили в компенсацию столик в модном ресторанчике «Red sea»: ежедневная вечерняя бронь и двадцатипроцентная скидка на все блюда (там шеф-поваром работал племянник мистера М., готовили великолепное ассорти из морепродуктов, и всегда было битком народу). В наше распоряжение ко всему прочему поступило маршрутное такси, принадлежащее дядюшке сановного копа.

Все это не могло не обрадовать. Путевки, купленные впопыхах, включали лишь скудный завтрак, и дешевый ужин (я взял с собой последние 200 долларов) был как нельзя кстати.

Вечером того же дня, ровно в семь, халявная маршрутка подвезла нас к «Red sea». Только мы уселись под аквариумом с нильским крокодилом (страхуясь от клиентов-олухов, ему замотали пасть скотчем), раздался вой полицейских сирен. Из объеденного ржавчиной джипа вылез мистер М. Через секунду он ворвался в ресторанчик, как хамсин [12] , – в безупречном белом костюме и с букетом желтых, в капельках воды, роз.

И далее все повторялось из вечера в вечер: хамсин, белый костюм, желтые намокшие розы. Меня певунья представила горячо обожаемым двоюродным братом (еще там, у лотка с каркаде), и поэтому мы могли на равных наслаждаться щедростью копа. Я не то чтобы ревновал к Мавру (так я, кстати, расшифровал это загадочное «мистер М.») – опасался, что у Мани от этих знойных ухаживаний поедет крыша и она начнет корчить из себя звезду. Но ничего подобного не случилось. Более того, певунья демонстративно повиновалась мне, своему «старшему брату», – будто с ходу приняла строгие восточные правила игры между мужчиной и женщиной.

Между прочим, я оказался и самым благодарным слушателем. Мистер М. любил поболтать, показать свою эрудицию, образованность. За чашечкой турецкого кофе он читал нам краткие лекции из египетской истории – я переводил «сестренке» с английского. Когда от смешения имен Аменемхет, Яхмос, Тутмос [13] и т. п. у меня начинал заплетаться язык, Мавр дул в полицейский свисток, к порогу подкатывал ржавый джип, и мы торжественно, под вой сирен, отплывали в кальянную, или в диско-клуб, или слушать водяной орган гидравлос, изобретенный в Александрии во II веке до нашей эры.

Однажды назойливый коп выдернул нас из постели ранним утром. Мы как раз собирались заняться любовью, но, по правде говоря, его звонок меня не огорчил: рутинный ежедневный секс достал, Маня словно мстила кому-то за «бесцельно прожитые годы».

Звали на коралловые рифы. Мы скоренько собрались. Яхта отчалила около девяти. Кроме нас и полицейского, на палубе сшивались два матроса, один из которых оказался поваром, причем классным – Маня схрумкала его сладкий пирог с дыней в секунду, хотя раньше от всего сахарного шарахалась (вообще с певуньей в Египте произошли разительные перемены – она, к примеру, совсем перестала материться).

После завтрака пошли выбирать маски и ласты. Мавр набивался в проводники, обещая показать все сокровища подводного мира: мол, в детстве перепахал эти пастбища вдоль и поперек.

– Гуд-гуд, – благосклонно покивал я.

Нырнули часов в одиннадцать. Двигались гуськом или, если угодно, мальком: коп, затем певунья и я, замыкающий. Цвета и формы поражали, словно картины буйнопомешанных. В голубовато-зеленой воде рыбы и кораллы устроили настоящий бал-маскарад: пурпурные, бурые, светло-бирюзовые, золотистые, оливковые, малахитовые, розовые наряды. Если б не трубка, рот бы раскрыл от удивления. Мавр сделал свое дело (знал, если выражаться точнее). Но очень спешил – ему, видимо, с детства все это обрыдло. Уплыл далеко, а мы с Маней вальсировали со всякими муренами, медленно и обстоятельно, боясь наступить ненароком на чье-то эксклюзивное, в чешуйчатых блестках, платье.

Чтобы совсем уж не отстать от копа, я махнул певунье рукой – двигай, дескать! И мы вильнули в сторону от коралловой гряды, огибая ее справа и пытаясь по чистой прозрачной воде догнать проводника. Но впереди неожиданно замаячил другой риф, вода приобрела молочный оттенок – вероятно, из-за большого количества взвешенных частиц кораллового песка. Видимость резко ухудшилась. Маня, с трудом освоившая ныряльную грамоту (литра два хлебнула, прежде чем разобралась с трубкой), вдруг запаниковала и протаранила головой колонию corallium rubrum [14] . Потеряла сознание, и ее отшвырнуло куда-то – в бездну, в непроницаемое Зазеркалье. Когда я спохватился, певунья уже находилась «вне зоны действия сети».

Я выдернул себя на поверхность и заорал. А потом впал в глубочайший ступор, который накрывает меня всякий раз в минуты безнадеги, как смертника перед расстрелом. Мысленно я уже прощался с моей девочкой, моей певуньей. Почему-то не к месту вспомнил ее «мамку» (так Маня по-купечески называла свою маму). Та тиранила дочку лет до шестнадцати. Типичный психоз взбалмошной наседки: чтобы птенец как можно позже вылетел из родительского гнезда (хотя в природе все, конечно, иначе), мамка до самого выпускного напяливала на чадо детские застиранные платьица, фанфаронистые банты-хризантемы. И в таком прикиде обожала выволакивать ее к гостям. А когда те хором кричали: «Ой, какая красавица!» – с ухмылочкой обламывала Маню: «А теперь иди в свою комнату, лопата сутулая!» Интересная деталь: сутулиться певунья начала, чтобы мамка, не дай бог, не заметила ее едва наметившуюся грудь.

И вот, значит, в полуобморочном состоянии анализируя Манино детство (вместо того чтобы броситься спасать мою девочку, мою певунью), я и не заметил, как рядом вовсю развернулся восточный базар. Грузный коп всплыл, держа голову певуньи под мышкой – так, словно она сопротивлялась при «задержании». Заверещал полицейской сиреной. Тут же с яхты подоспели матросы (повар даже не успел снять белоснежный фартук). Вопили они еще громче, как торговцы скоропортящимися фруктами. Плюнув на субординацию, стали хватать начальника за руки, намереваясь вырвать из железного обруча голову Мани. Со стороны это выглядело, будто торгаши поймали воришку и пытаются отобрать у него пузан-арбуз или сочащуюся спелую дыню. Хотя на ароматную дыню в тот момент, простите за цинизм, моя певунья была похожа меньше всего.

Я наконец очнулся, в два счета догреб до стихийного базара. Не помню в точности, какими идиомами (кажется, «хорош бить баклуши, козлы!») усмирил толпу, чего там наплел, но через минуту бездыханная Маня уже лежала на палубе яхты, и по всем правилам, как тренировали на уроках гражданской обороны, я сделал ей искусственное дыхание – рот в рот. К моему удивлению, первым словом, которое она произнесла, открыв глаза, было: «Мамка. »

Отныне и почти до самого отъезда она твердила и твердила о ней. Раньше я не замечал у певуньи особой веры в знаки, предвестия, приметы – разве что ботинки жмут к дождю. Но вот свое счастливое неутопление она вдруг расценила как предупреждающий сигнал свыше: осади, мол. С утра до вечера теперь Маня рассказывала, как хорошо было с мамкой на семейной фазенде квасить стыренную на колхозных полях капусту, гнать самогон из чуть подгнивших яблок, солить пушечные ядра-огурцы. Оказывается, лет с четырех певунью всерьез учили готовить. Рецептуру блюд она зубрила, словно стихи в детсадике. Лежа под обкоцанной пальмой, Маня нараспев читала мне оду украинскому борщу, поэму о говяжьем соте с баклажанами, хокку о персиковом компоте. Черт побери, я и представить не мог, что она такая хозяйственная. О, эти египетские метаморфозы!

Еще одна излюбленная тема Мани после «кораблекрушения» – о пользе ремня (в ее случае – скакалки) в священном деле воспитания малолеток. «Чем жестче наказание в детстве, тем звонче голос в юности!» – убежденно вещала певунья.

Дня три я слушал эту ахинею без возражений: думал, сказываются последствия удара о рифы (если честно, в это время меня то и дело посещали крамольные мысли, какая же Маня скучная и банальная без своей «звездности»!). А на день четвертый грянул гром. Певунья заявила, что долго размышляла и наконец решила вернуться домой.

– Ну вот завтра утром и летим.

– Ты не понял. Я хочу вернуться в Бугульму.

– В Бугульму. К мамке. Насовсем.

– У тебя что, крыша поехала? – не сдержавшись, крикнул я.

Попыталась объясниться. Дескать, соскучилась по теплоте и уюту, надоело скитаться по съемным квартирам, где воняет нежитью, мертвечиной, старым тряпьем, дустом, промозглыми трубами, апельсиновой коркой в шкафу. Мол, Москва так и кишит маньяками («А Казань с Бугульмой не кишит? А Димка?» – возразил я, но – мимо). И, возможно, у нее действительно поехала крыша – с этой идиотской целью «затмить Земфиру».

Однако – о счастье нежданное! – удар о кораллы пришпилил мозги на место.

– Класс. Приплыли, – пробормотал я и далее выдал нечто глубокомысленное: – Знаешь, лучше уж ставить перед собой хоть какие-нибудь, пусть даже заведомо невыполнимые, цели, чем не ставить вообще, блин, никаких!

В глазах певуньи чиркнул самолюбивый злобный огонек, но тут же погас. Хамсин, видимо, задул. И значит, кукуя над морской гладью, я не зря прощался с моей девочкой, моей певуньей – не с телесным, так с духовным ее обликом.

Этим же вечером хозяйственная Маня решила дать прощальный ужин в честь своего спасителя мистера М. – матросы и ваш покорный слуга оказались как-то не в счет. Впрочем, я пребывал в глубоком ступоре и мне все было по барабану (еще пару раз заводил с девушкой разговор о карьере – молча вскидывает руки, как плакальщики с мемфисского рельефа [15] ).

Пошлявшись в одиночестве по соседним пляжам, обиженный на весь мир и чуть поддатый, я явился в «Red sea». Мавр и пять офицеров в парадных мундирах уже сидели во главе стола. В пластмассовом ведерке позади Мани бултыхалось штук двадцать желтых роз (желтый цвет – к разлуке, между прочим).

– Ну где ты ходишь? – воскликнула спасенная. – Мы ж даже еще ничего не кушали. Тебя ждем. Вот садись, что ты будешь? Вот меню. Возьми салатик себе.

В голосе бывшей певуньи вовсю трезвонили местечковые нотки. Если б не привык к ее изменчивости, заржал, как стадо диких африканских ослов. А так только передразнил:

– Та шо ты хвылюешься! Йишь та йишь соби, як мий дид казав.

Не догнала. Улыбнулась – рот до ушей. Хуторянка, селяночка моя.

Надо заметить, ели служивые с исключительным энтузиазмом: кальмары, креветки, лангусты, мидии. Я с ужасом мял в кармане бумажник – на сто последних долларов особенно не разгуляешься. Слава богу, пить им по шариату нельзя – хлестали холодный каркаде. Мы же с певуньей налегали на остатки дьютифришного виски. Маня, кстати, оказалась отличным тамадой (вероятно, тоже мамкина выучка). Разливалась, мармеладная, тостами, как дойная корова-рекордсменка. Я худо-бедно переводил. «Спаситель», в чью честь выпивали, после каждой здравицы хохотал и утирал слезы. Офицерье же дружно вставало: троекратное «ура» – и чашка ледяного чая в глотку.

Ужин длился долго, около четырех часов. Я с горя наклюкался и стал терзать Мавра провокационными вопросами из египетской истории. Типа кем все-таки была Хатшепсут [16] – мужчиной или женщиной? Коп не расслышал, а то бы, местный Геродот, закатал в кандалы.

Наконец решили проветриться. Окруженная офицерами, под ручку с Мавром, Маня выкатилась из ресторана. И тут произошло нечто. Над пальмами проносилась стая неведомых мне птиц. Словно вражеские бомбардировщики, они накрыли темным облаком всю нашу компанию. Через секунду Маня взвизгнула: «Ой, блин!» Повозюкала рукой по голове. Куча птичьего дерьма. Не знаю, где хургадские копы набрались этих красивых жестов, но вдруг без всякой команды они рухнули на колени и схватились граблями за подол Маниной юбки. Что за оперетка такая?

Мавр тут же, торжественно улыбаясь, объяснил. Дескать, примета, знак, по египетским верованиям: если на тебя какает птица, значит, ты – избранная, ты царица Хатшепсут (про фараоншу это я уже от себя Мане перевел). Ты избранная и приносишь удачу другим, если до тебя дотронуться. Потому офицеры и преклонили колени. «И так будут стоять хоть до рассвета, если ты прикажешь, о великая и лучезарная Хатшепсут!» – провозгласил я с пафосом, ибо вся эта срань господня мне была очень даже по душе. Я надеялся, что, вывалянная в Шоколаде, непредсказуемая певунья одумается и плюнет на свою Бугульму. И самое интересное – повелась, повелась на эту туфту, звездулька моя! А вы бы не повелись? Из восьми голов птица выбрала именно Манину. Да еще попала точнехонько на заклеенную пластырем коралловую рану! Девушка действительно стала безумно верить во всякие приметы и знаки. «Я остаюсь! – завопила она. – Я остаюсь!»

Офицеры взволновались: что приказывает, что желает избранная? Я перевел: хочу стать звездой и стану.

Затем быстро стер с Маниной головы птичье дерьмо собственным носовым платком.

Однако чудеса продолжались, уже в гостинице. После того как мы вдрызг разодрали мокрые казенные простыни (Маня была в таком ударе, что у меня мелькнуло, а не является ли птичье дерьмо неким афродизиаком?), я предложил певунье выйти за меня замуж. Несмотря на обволакивающий хмель, сердце мое колотилось в тот момент, как шизофреник в период обострения.

Неожиданно Маня согласилась.

Утром в самолете певунья была настроена крайне решительно. Я же страдал от похмелья и отступал по всем фронтам.

– Хватит расслабляться, – втолковывала мне Маня. – С отдыхом покончено. С нытьем покончено, ожиданием неизвестно чего, промедлением и ничегонеделанием.

– Тебя похмелье не мучит? Может, пивка?

– И с пьянством тоже покончено! Меня, кстати, на рассвете так колбасило – две песни сочинила. И, прикинь, никакой Земфиры! Даже не пахло. Так перло, так перло! Я должна выстрелить осенью, все. Хватит, блин, расслабляться. Чуть в Бугульму не уехала, прикинь?

– Между прочим, из-за этого я так вчера и нажрался, – заметил я со вздохом.

– Да ладно, алкаш! Ты вот что, десять минут тебе. Ты мой пресс-атташе или кто? Десять минут – и две свежие идеи по поводу моей раскрутки.

– Неважно! Будем раскручивать заранее, без песен пока.

– Заранее? Тогда мне пива. Два.

– Бери, алкаш, – уступила Маня.

Я купил у стюардессы пару банок «Баварии». В минуту осушил.

– Сейчас и у меня попрет, – прикрыл глаза, слушая мелодию самолетных турбин. – О! Пошло. Понимаешь, женушка.

– Не называй меня, блин, женушкой!

– Хорошо. Понимаешь, Маня, если б ты уже была звездой, можно было прогнать фишку с птичьим дерьмом. «Избранная! Все офицеры Хургады стояли перед ней на коленях. »

– Не надо с дерьмом. Прилипнет на всю жизнь.

– Согласен. Поэтому предлагаю роман с реальной звездой.

– Выдуманный любовный роман.

– Конкретно пока не знаю. Но сейчас расскажу тебе, как прокрутил эту фишку с группой «Лицей». Я там подрабатывал одно время пресс-секретарем.

Трио «Лицей» тогда пребывало в глубоком ауте. После стопроцентного хита «Осень», за который группа даже получила какую-то премию от самой Аллы Пугачевой, ничего равноценного спето не было. Пресс-атташе они сроду не держали, и я очень удивился, когда продюсер и композитор «Лицея» Алексей Макаревич предложил мне эту работу. Причина выяснилась быстро: на носу десятилетие группы и выпуск нового альбома.

На перекладных я добрался до Сетуни – сиротского района Москвы, где в низкорослом казарменного вида здании ютилась репетиционная база «Лицея». Поскольку предварительный сговор состоялся, я приехал с готовой идеей. Настя Макаревич, Аня Плетнева и Изольда Ишханишвили, запахнувшись в живописные шубы, уже ожидали меня на диванчике.

– Надо закрутить любовный роман продюсера с кем-нибудь из вас, – сказал я решительно. – Настя, как дочь, отпадает. Остается Аня или Изольда.

– Меня мой молодой человек просто убьет! – тут же воспротивилась Изольда. – Пусть Плетнева крутит романы.

Не успела Аня и рта раскрыть, заговорил Макаревич:

– Я против. У меня жена, дети. Репутация какая-никакая.

– Не, я готова принести себя в жертву, – неожиданно вставила Аня. – Но только не с Лешей, а с мегазвездой.

– Правильно, – рассмеялась Настя. – Если спать, то с королевой, воровать, так миллион.

– Можно и с королевой, – кивнул я. – Это сейчас модная фишка.

– Ага! – хихикнула Аня. – Роман с Пугачевой. Вот будет круто!

– Ну ладно, хватит, – посуровел Макаревич. – В принципе идея про роман продуктивная. Какую ты, Ань, мегазвезду реально хочешь?

– Не трогай, ради бога, семью.

Несколько минут мы напряженно думали, глядя на снежную сечу за окном. Наконец Плетнева вспомнила, что на ее первом выступлении в составе группы (она заменила скандальную Лену Перову) в клубе «Мираж» присутствовал сам Дэвид Копперфильд, гастролировавший тогда в Москве. То есть он не специально пришел на «Лицей», а после своего представления просто ужинал с какой-то минутной свитой, мимолетной, разодетой, как клоуны в шапито.

Идея поначалу показалась фантастической – свести Аню с Дэвидом. С таким же успехом можно было устроить Плетневу на стажировку в Белый дом, вашингтонский. Чтобы она ежедневно мозолила глаза Клинтону вместо оскандалившейся Моники Левински. Мы посмеялись, я заварил себе три пакетика чая, почти чифирь – чтобы прояснить мозги. Помогло. Смелая картина развернулась в моем воображении. Через минуту я ее озвучил.

Итак, подавившись оливковой косточкой, Копперфильд спешно направился в туалетную комнату. Дамская была рядом. Нос к носу они столкнулись – Анечка и Дэвид. «Вы хорошо пели», – промямлил, отхаркиваясь, маг. Плетнева присела в книксене.

– Куда присела? – не расслышала Аня.

Я показал, что такое книксен, – неуклюже, как трехлетняя ясельная балерина.

Вечер в «Мираже» продолжался. «Лицеистки» отмечали дебют Плетневой. И только Аня подумала, хорошо бы шампанского, – бух перед ней серебряное ведерко. Правда, пустое. Что за шуточки? Девчонки шеи свернули от любопытства. Дэвид, конечно. Его проделки. Ну. Точно. Копперфильд улыбнулся, не вставая, сделал круговые пассы руками, словно плыл в неоновом свете брассом. Бух – и в ведерке появилось шампанское. Само по себе открылось. Затем к Ане подкатил кто-то из цирковых и сказал, что Копперфильд просто голову потерял и очень хочет пригласить русскую певицу в Лос-Анджелес, в гости.

– Слишком быстро все слепилось, – засомневался Макаревич. – С чего он голову потерял?

– А что, я уродка какая-нибудь? – хихикнула Плетнева.

– Нормально, – подала голос Изольда. – Кто он, в сущности, такой? Фокусник Петрушка.

– Не забывайте, что он обручен с Клавкой Шиффер, – строго заметила Настя. (Тогда Копперфильд еще действительно появлялся с белокурой немкой, но роман их был на излете.)

– Да, могут возникнуть юридические проблемы. – Макаревич стал набирать номер по сотовому. – Сейчас с адвокатом проконсультируюсь.

– Не, все классно, – сказала Аня, – но романтики нужно побольше подпустить. Романтики не хватает. После «Миража» мы могли бы погулять с Дэвидом по Арбату или я бы, к примеру, показала ему церковь в Хамовниках.

– Или Белорусский вокзал! – усмехнулась Изольда.

– Почему Белорусский? – спросил я.

– Потому что Плетнева там рядом живет, – ледяным тоном ответила Ишханишвили (у нее, кстати, и прозвище в тусовке было – Изо Льда).

– Вокзал отменяется, как и Арбат. – Мне эта идея не понравилась. – Дэвида всегда преследуют папарацци. Куда он – туда они. За вами бы, естественно, увязались. А фотки где? Где первые полосы газет: «Копперфильд бросил Шиффер ради русской певицы»?

Наконец Макаревич переговорил с юристом и оторвался от трубки. Приговор был окончательный и обжалованию, как говорится, не подлежал. Роман крутить можно, но минимум телодвижений в России. Все действо переносим в солнечную Калифорнию. Отечественные папарацци, может, до конца и не поверят, но и не проверят – не лететь же в Лос-Анджелес. А западные журналисты на возню в наших газетах внимания не обратят (как выяснилось позже, Алексей со своим юристом здесь очень даже ошибались).

Так и решили. Сразу после Нового года, то есть месяца полтора назад, «уехала» Аня Плетнева в Штаты. Жила у друзей, остановиться на вилле у Дэвида, по понятным причинам, не могла – вдруг Клавка Шиффер заявится. Встречались, соблюдая конспирацию, то у бензоколонки, то у кассы кинотеатра, то в дешевой привокзальной забегаловке, маскируясь под калифорнийских бомжей. Снимали номера в придорожных мотелях – приютах скоротечной любви.

Тут Макаревич мой спич прервал.

– С сексом надо поосторожнее, – проговорил, зорко взглянув на Плетневу. – Как ты, Ань, считаешь?

– Ну да, лучше не акцентировать на этом внимание. Пусть будут какие-нибудь романтические прогулки в зарослях кактусов, драка с неграми, к примеру. А что?

– С какими неграми? – рассмеялась Настя.

– Ну, мы ночью с Копперфильдом могли забраться в черный район, в Гарлем.

– Гарлем в Нью-Йорке, – сухо заметила Изольда.

– В местный Гарлем. Зашли в бар, там к нам негры привязались.

– И Копперфильд превратил их в кроликов, – заключил я. – Ха-ха! Нет, не пойдет. Не пойдет Копперфильд в черный район.

– Да, неправдоподобно звучит, – согласился Макаревич. – Но тут другая проблемка. Как мы в отсутствие Ани дописали новый альбом? Долго она тусовалась в Америке?

– А чего ей долго тусоваться? – проворковала Настя. – На пару недель смоталась – и обратно.

– Тогда нормально, – кивнул Макаревич. – Типа как раз на январские каникулы. И тут для правдоподобия вот что можно ввернуть. Мол, Плетнева редко выходила на связь. Голову потеряла из-за своей любви. Чуть ли не остаться в Америке собралась. Поэтому мы спонтанно решили переоформиться в дуэт. Помните, у нас была такая идея, когда Перова ушла? «Серебряная и Золотая» еще хотели назвать.

– Да, где-то эти две гитары до сих пор стоят – серебряная и золотая, – ввернула Изольда.

– А в чем фишка? – не догнал я. – В смысле зачем нам эта история?

– Для правдоподобия, я же говорю. Плетнева, узнав о дуэте, опомнилась, вернулась срочно в Россию, и мы дописали альбом, – пояснил Макаревич.

– Гениально! – захлопала в ладоши Настя.

– Главное, что гитары эти можно показать. Хоть какие-то вещдоки.

– А что с любовью? – спросила Плетнева. – Роман-то с Дэвидом у нас продолжается?

– Он звонит тебе каждую неделю, зовет замуж, – усмехнулся я.

– Э-э-э, поаккуратней с этим, – нахмурился продюсер. – Будем развивать историю в зависимости от реакции другой стороны. Так посоветовал юрист!

На том и остановились. И стали шлифовать всяческие детали. Я провел некое блиц-интервью от имени самых настырных журналюг.

– Почему вы до сих пор скрывали свой роман с Копперфильдом?

– Я ведь не так давно вернулась из Штатов, – быстро нашлась Плетнева.

– Кто оплачивал вашу поездку в Калифорнию? Макаревич? Дэвид?

– Я не самая бедная девушка в России!

– Правильно, – кивнул Макаревич. – Копперфильда в денежные дела лучше не ввязывать. А меня. А я тут вообще при чем?

– По какому адресу жили в Лос-Анджелесе?

– Это вряд ли спросят, – заметил продюсер. – Кто из наших журналистов хорошо знает Лос-Анджелес?

– Ну да, согласен. Как вы проводили время? Появлялись вместе в общественных местах?

– Конечно нет. Он же официально обручен с Шиффер. Встречались тайком, у касс кинотеатров, у бензоколонок.. Ну и так далее, по плану.

– Совместные фото можете показать?

– Есть такая правильная фраза – всему свое время. Все, пресс-конференция окончена!

– Сейчас, Леша, еще один вопрос. А какие-то дорогие подарки он делал, Ань?

– Нет, по второму разу это не канает. Мы же можем какой-нибудь подарок придумать?

– Кольцо. Кольцо с камушком, – сказала Изольда.

И прочитала нам краткую лекцию о разделении камней на классы по Ферсману [17] . Мол, алмазы, сапфиры, рубины, изумруды относятся к первому классу. Но тут очень важно, чтобы камень был чистым и прозрачным, ровного густого тона.

– А почему важно? – задал я дилетантский вопрос.

– Мутный, с какими-нибудь трещинами и пятнами, скажем, сапфир – он даже ниже ценится, чем чистейший топаз или аметист. Камни формально из второго класса, но по стоимости порой не уступающие первому.

– Уйдешь со сцены – прямиком в ювелирный, оценщицей.

– Спасибо за совет, — скромно поблагодарила Изольда. – У Ани есть кольцо с рубином. Его и можно предъявить как подарок Копперфильда.

. Не помню, кому первому мы рассказали о «романе» Анны и Дэвида. Кажется, «Комсомольской правде». Нет, даже не о романе, о помолвке – кольцо с рубином было тому доказательством. Возник дикий ажиотаж Средний пальчик Ани, опоясанный рубиновым колечком, отпечатался на страницах многих газет. Плетневой оборвали телефон на «Белорусской», бабки во дворе не давали проходу: когда свадьба-то, рыженькая?

Но это были цветочки. Нежданно-негаданно проснулись иностранные корреспонденты, чего ни я, ни «лицеистки», ни в особенности Макаревич со своим юристом не ожидали. С одной стороны, это являлось подтверждением, как грамотно и крепко выстроена пиар-кампания, с другой – засмолило международным скандалом. Ух, как засмолило! Пару-тройку раз поговорив по телефону с западенцами, Леша перевел все стрелки на меня:

Нет, я был не против, и некоторое время моя фантазия била через край. Если выражаться метафорически, я вещал то от имени папы Бенедикта IX, открывшего в 1033 году в Риме публичные дома, то (каюсь, намного реже) от лица Савонаролы, итальянского проповедника, пять веков спустя призывавшего к самобичеванию и отказу от удовольствий. В общем-то буйствовал я похлеще Боккаччо [18] . И если бы среди иностранных журналюг нашелся новый Джироламо Савонарола, он бы наверняка публично сжег диктофонные записи с моими новеллами, как в свое время сжигали «Декамерон» [19] .

Опухнув от собственного пафоса, я как-то отчитался о «проделанной работе» Макаревичу. Леша застонал в трубку и выразился в том смысле, что завтра его закатают в эти газетные статьи, как Федю из «Операции „Ы“ в рулон обоев, и высекут на глазах мировой общественности связкой гитарных струн.

Я пробормотал в ответ: «Это же не наш метод!» И, по строгому указанию продюсера «Лицея», скрылся на даче у друга, в Салтыковке.

Постепенно, недельки через три, страсти улеглись.

Мой рассказ, несмотря на печальный финал, произвел на Маню благоприятное впечатление.

– Концептуально мыслишь. Валяй, ищи мне пару, – улыбнулась она. – Пару для пиару. В конце концов, Земфира же согласилась на шутовской роман с Петкуном [20] . Чем я хуже?

Тут мы дружно, правда, по разным поводам, рассмеялись. И на высоте 10 тысяч метров стали выбирать кандидатуру для Мани.

Вероятнее всего было договориться с «Би-2». Лева или Шура. Продюсер Саша Пономарев, конечно бы, поломался, как Никулин в ресторане «Ивушка»: мол, уважаю, но больше пить не буду. «А под дичь будешь?» – спросил бы я. «Под дичь буду», – возможно, ответил бы Пономарев.

– Самый лучший вариант – Лева или Шура из «Би-2».

– Кстати, тогда, в спешке, я так и не дошел до способа раскрутки, который для тебя приемлем. Это когда ты уже песни какие-нибудь запишешь.

– Ну-ну, – оживилась и без того гиперактивная певунья.

– Идеальный для тебя вариант – вариант «Би-2». Всю историю долго сливать. В общем, их мастер-диск попал к Пономареву, продюсеру «Сплина».

– Нет, не случайно, передали. Альбом ему понравился – и все закрутилось.

– То есть нужно просто отдать мою кассету Пономареву?

Пришлось все-таки вкратце рассказать историю «Би-2». Маня, царапая татуированного скорпиона (на прощание нас покусали неопознанные египетские насекомые), молча выслушала. Я ожидал если не оваций, то по крайней мере такого же благосклонного приема, как после баек о Копперфильде и Плетневой. Не тут-то было. Непредсказуемая Маня фыркнула на весь салон:

– Подумаешь, «Би-2»! Гении в белых тапочках! Не буду я крутить роман ни с Левой, ни с Шурой.

– Они мне, если честно, вообще не в кайф. А что касается продюсера Пономарева, – певунья наконец понизила голос, – не отдам я ему свою кассету. Не люблю ни «Сплин», ни «Би-2». Не нравится он мне как продюсер, врубаешься?

– Ну да, – еле сдерживаясь, сердито пробормотал я. – «Наши люди в булочную на такси не ездят».

– Ни к чему. Выпить мне надо.

– Выпей, что ж. Давно ты, кстати, не цитировал из Гайдая.

– Ты не дуйся. У меня идея появилась. Во-первых, не забывай, с Пономаревым пришлось бы делиться. И сильно делиться.

– Ох, Маня, Маня! Со всеми придется делиться.

– Я тут подумала, мыслишь ты концептуально. Почему бы тебе не совместить обязанности пресс-атташе и моего продюсера? Ну хотя бы временно.

– Я, честно говоря, плохо в этом соображаю.

– А почему со мной не надо делиться? Я у тебя и так бесплатно пресс-секретарем работаю.

– Потому что все в семью, дурачок, все в семью.

Самолет начал снижение. Мы не стали дальше выдумывать героев-любовников для нашего пиар-романа, но вдруг вспомнили о реальном «герое», о настоящем. О Димке-Звере.

– Как ты думаешь, Мань, он еще в Москве?

– Думаю, уехал. Кто там без него баранов будет резать?

– Это его основная обязанность в семейном бизнесе – поставка баранов и их ликвидация.

Я представил веселенькую картинку, если бы не ОМОН: лежу на полу кухни, связанный по рукам и ногам скотчем, ресторатор с оккультным лицом точит свой маньячный бебут [21] народным способом – о бутылку.

– Я думаю, Мань, тебе прямо сегодня нужно переезжать ко мне.

Певунья нервно поскребла скорпиона на лопатке.

– Не, пока не буду. Все-таки есть опасность, что Зверь тебя до сих пор пасет. Он коварный тип, мстительный.

– А тебя он не пасет? Может, у твоего подъезда околачивается!

– А я и к себе не собираюсь. У подружки поживу.

– У той, которая компьютер мне обещала, из колледжа. Как раз и аранжировками наконец займусь.

Я пожал плечами. Я был совершенно спокоен после ее слов «. все в семью, дурачок!» И расстались мы легко – церемонным поцелуем в губы. Ну как нормальные супруги, не бравирующие на людях своей близостью.

Я проснулся, по египетской привычке, рано. Золотистый подарок Мавра показывал восемь часов каирского времени. Сдуру набрал мобильный Мани. Шуршание-шипение на том конце:

Вечером, в аэропорту, я все-таки подстраховался – попросил Женьку из «Петровки, 38» осмотреть двор, подъезд, прилегающие окрестности. Следов Зверя не было. Поутру еще раз высунулся в окно с отцовским биноклем.

– «Ох, красота-то какая! Лепота!» – процитировал я и тут же вспомнил о своем заброшенном исследовании.

Перед отъездом в Египет я успел отправить на «Мосфильм» список актеров и письмо с просьбой разрешить покопаться в архиве. Гаянэ, с которой мы тогда разговаривали, оказалась на месте. Связь была великолепной – я слышал, как соскребают последний снег с крыши над ее головой.

– Все подписали, но услуги у нас платные, – сказала Гаянэ. – Отбор личных дел, подготовка справок. И так далее.

– Господи, зачем это? Мне просто не хочется народ беспокоить. Давайте я сам приеду и все найду.

– Сами вы ничего не найдете. Мы тут искали девушку, актрису, по одному фильму, а нашли в другом.

– Она поменяла фамилию, когда вышла замуж.

– Понятно. Но вы знаете, мне личные дела, вся эта бюрократическая муть, извините, не очень нужна.

– Какие-нибудь воспоминания, случаи на съемках «Операции „Ы“.

– Ну вы даете! Вы когда-нибудь нанимались на работу? Какие в личных делах воспоминания?

– А что, в архиве только личные дела и есть?

– Ну нет. Биографические справки, творческие карточки. Альбомы фотопроб, сценарии.

– Мы вам все покажем, документы подготовят к завтрашнему дню. Но вы платить-то будете?

– Очень хорошо, – проговорила Гаянэ. – Да, и вы знаете, я еще раз уточнила: старика-алкаша с фразой «Огласите весь список, пожалуйста!» действительно играл сам Леонид Гайдай.

– И слава богу! Расходов меньше. Одни расходы, господи!

Положив трубку, я, честно говоря, выматерился. Не плюнуть ли вообще на этих гайдаевских персонажей? Второстепенные, а стоят, наверное, немалых денег! «Видали, как покойники стреляют?» – как правильно заметил Куравлев-Милославский в «Иване Васильевиче». Я начинал это исследование, чтобы не чувствовать себя простым газетным червем. Но сейчас есть Маня. И самовыражаться я могу аж в трех главных ролях: продюсера, пресс-атташе, мужа, наконец.

Я посмотрел на свое щетинистое отражение в трюмо. Продюсер! Где деньги, продюсер? Где взять хотя бы штуку баксов на ее первые пять песен?

Странное дело, от вчерашнего спокойствия не осталось и следа. Но тут позвонила Маня:

– Прошвырнемся по магазинам?

– Типа ищем свадебный наряд?

Певунья только хихикнула в ответ.

В «Бенетоне» купили нечто восточное – никак не могли слезть с египетской темы. Нет, ей шло: полупрозрачный бирюзовый балахон и свободные брюки-шаровары.

– И паранджу бы еще вместо фаты.

– Фаты не будет! – отрезала певунья.

– «Свадьбы не будет! Я ее украл, я ее и верну!» – процитировал с нервной усмешкой.

– Вернешь, куда ты денешься, – сказала Маня, но так, что я с этой ее фразой словно сосульку здоровенную проглотил. (Господи, что это меня так колбасит?)

– В каком-нибудь клипе балахон использую, – добавила, улыбаясь прямо-таки садистски.

Спустились в торговые ряды под Манежной. Певунья искала подходящую маечку – в Хургаде не могла выбрать, ей-богу. Видя мое недовольство, посмурнела:

– Если нет денег, так и скажи.

Проницательная ты моя Хатшепсут! Все недовольство у нас, мужчин, только из-за денег.

Впрочем, я и сам не мог в точности сформулировать причину нахлынувшей хандры. (Версия «похмелье» напрашивается, но как-то уж слишком проста.) Да, неприятно: ночевала у таинственной подруги, нежданные расходы по Гайдаю, какой из меня, к черту, продюсер, категорично высказалась по поводу фаты, загадочная реакция на смешную, в сущности, цитату про свадьбу. Неприятно, но все это следствия. Конечно, вряд ли стоит анализировать что-либо в делах любовных, но сейчас я, словно Шурик, во второй раз попавший в квартиру Лиды, силился понять причину своего внутреннего беспокойства.

Ну да, конечно! Я вспомнил, как ранним египетским утром, поглощая тигровые креветки, певунья выдала мне нечто метафорическое об авторских правах на собственную душу, мысли, чувства. Скаламбурила еще в том смысле, что на чужой территории допуск ко всему этому не воспрещен (изначально, впрочем, речь шла о теле, о сексе, но не суть важно). Так вот чего я боюсь! Что все наши прежние договоренности здесь, на «своей», по определению Мани, территории, будут признаны недействительными. Ведь на драгоценные душу, мысли, чувства (и на тело?) наложено теперь табу – ее «авторские права».

Почему нет? Она ведь у нас такая непредсказуемая!

– Да нет, Маня, деньги есть, – пробормотал я, и она, конечно, даже краем не уловила горячее дыхание хамсина (проще говоря, того, что творилось у меня в душе). – Просто не люблю ходить по магазинам.

В каком-то голландском шопе мы зависли на целых полчаса. И только на двенадцатой маечке (от нечего делать считал) певунья остановилась. Ничего особенного: идеально-белая, с треугольным вырезом.

– Что же ты так долго выбирала?

Молча поцеловала в губы. Ну надо же! Непривычные нежности на «своей»-то территории.

– Вот ты сейчас как продюсер должен принять ответственное решение, – певунья сморщила утиный носик.

— Нет, мы должны купить сто таких маек.

– Испугался? Потом, после. Для моего первого выступления в клубе.

– Зачем столько-то? И для кого?

– Мы наляпаем на груди трафарет – мой портрет с надписью: «Вы знаете эту девочку!»

– И бесплатно раздадим майки в клубе после выступления.

– Бесплатно? Ты на цену этой маечки посмотри.

– Ой, не мелочись, продюсер! Зато прикинь, сколько народу будет рассекать по Москве с моим фейсом. Бесплатный пиар, между прочим. За тебя работу делаю, пресс-секретарь! Ну что, берем?

– Тут бы на запись твоих песен денег наскрести, – вырвалось у меня.

И весьма кстати вырвалось. Маня сообщила, что через неделю, а может, и раньше она едет в Уфу записываться.

– Мань, нет у меня сейчас штуки баксов.

– Подружка, у которой я сегодня ночевала.

– Да нет, просто так. Ты не переживай, продюсер, за пару концертов отобьем. Твоя задача как раз будет – сделать эти концерты.

Ну загрузила! Я только и смог с улыбочкой брякнуть:

– А свадьба когда, если ты через неделю уезжаешь?

Маня расхохоталась, и пойми тут – над цитатой или надо мной.

– Заявление до отъезда подадим, – вымолвила наконец. – А там все равно три месяца ждать. Так ведь?

– Свадьба. Ты что, думаешь, у нас будет свадьба с фатой и дурой-куклой на «Волге»? Не. Это не из моей оперы.

– При чем здесь куклы! – возмутился я, но мне заметно, заметно полегчало.

Образно говоря, египетская слепота снова накрыла меня, как тех детей на каирском базаре.

После шопинга Маня решила ехать к Насте. Я не возражал. Во-первых, девушку еще преследовал запах Зверя. Во-вторых, до Уфы нужно было закончить с аранжировками. А в-третьих (певунья сказала это с хитрющей улыбочкой), хоть она и против фаты и рюшек, с молоком мамки впитала: до свадьбы с женихом ни-ни. Вот тут мы вместе от души посмеялись.

– Езжайте с богом! – напутствовал я церемонно, с тем же поцелуем в губы, с каким мы расстались в аэропорту.

Мне и самому следовало заняться делом. Кандидатуру героя-любовника без Мани, пожалуй, не придумать, зато можно наладить связи с клубами: певунья говорила о двух-трех концертах после Уфы.

Я сразу вспомнил о Кире Викулкине – в Москве не было мало-мальски известного заведения, где бы не выпивал мой должник. Позвонил. Сонным голосом Кирюша забил мне стрелку в казино на Новом Арбате – вечером там намечалась очередная попсовая толкотня.

В девять я надел модные тигровые брюки, красную рубашку и вызвал такси. Я был в легком подпитии, когда сунулся в раздвижные объятия казино, и охрана минут десять прикидывала, пускать ли меня внутрь. Но тут появился Викулкин и, божась, поручился за меня.

– Триста! – отплатил я ему традиционным приветствием.

Помня о долге, Кир виновато склонил голову, затем по-мироновски энергично тряхнул ею и рассыпался в комплиментах:

– Великолепные брюки! От Версаче? Дольче и Габбана?

– Фамилию не помню, но товарищ получил некую «поощрительную премию на межобластном форуме современной одежды в Житомире».

Кир не догнал, даже не улыбнулся, он вообще был словно бутылка шампанского, взбаламученная и готовая вот-вот выстрелить в потолок.

– Цитата из «Бриллиантовой руки», – пояснил я. – Тебя чего так колбасит? С бодуна?

Вскоре мы уже сидели в баре напротив трех рулеточных столов. Я объяснил, что мне нужно, и даже пообещал скостить половину долга за оказанную услугу.

– А кому ты хочешь делать концерты? – осведомился, царапая бокал, Кир.

– Мане, Мане. Помнишь: «Есть только я и Земфира»?

– Этой долбанутой? Вы же разругались тогда.

– Почему долбанутой? – Я хотел сказать Викулкину, что певунья без пяти минут моя жена, но по каким-то необъяснимым причинам промолчал. – Почему долбанутой? Нормальная девчонка. Я у нее продюсером подвизался, временно. Я, между прочим, не исключаю, что она скоро затмит Земфиру.

– Ой-ой-ой! Идешь на поводу у этих баб. Ну ладно, если половину долга прощаешь. Считай, что несколько центровых клубов у тебя в кармане. Я почти всех артдиректоров знаю.

– Железно. Кстати, слышал последнюю сплетню о Земфире?

Быстренько Кир пересказал мне нечто несусветное. Мол, год назад Зема на спор слузгала целый пакет кленовых семечек. Месяца через два у нее стал дико болеть живот. Со временем боль нарастала. Друзья заподозрили рак, настаивали на посещении онколога, но певица упиралась руками и ногами – она вообще никого не слушает и совершенно непредсказуема.

– Как Маня просто, – пробормотал я.

Кир пропустил это замечание мимо ушей.

– Итак, заподозрили рак, но Земфира уперлась. И вот как-то стояла она со своим бывшим продюсером Настей Калманович, курила, и вдруг изо рта у нее полезла ветка.

– Доктора, проведя обследование, обнаружили, что внутри Земфиры выросло настоящее дерево. Маленький клен. Кленик такой.

Я расхохотался. Неприлично громко. Успокоившись, серьезно заметил:

– Классный пиар-ход. Цепляет мгновенно. Не в курсе, кто у нее все эти фишки придумывает?

– Черт его знает. Я в какой-то газете прочитал. Может, кто-то из свиты придумывает. Или Бурлаков [22] по старой памяти. Кстати, не очень-то и удачная фишка. Вокалисты вообще семечки не грызут – засоряет связки. А также не жрут попкорн, шоколад и не пьют газировку.

– Но ты же сам сказал – Земфира непредсказуема.

– Ну да, ну да. Слушай, так что у тебя с этой Маней? Роман? Мне тут тоже одна бывшая егоза звонила. Та, помнишь, которая мочилась у Мавзолея?

– Помню-помню. «Мисс Голайтли». После разрыва с ней у тебя исчез комплекс хронической неправоты перед женщиной.

– Постарела, сука. Мужики все сбежали. Хотела, наверное, меня вернуть.

– Послал ее к чертовой матери!

– Суров. Слушай, есть у тебя телефон Лени Бурлакова?

– Маня же хочет «затмить Земфиру». Я, как продюсер, должен знать, как уфимская певунья поднялась, через что прошла. Сама она не расскажет, может, Бурлаков расколется.

– Нет, что у тебя с этой Маней все-таки, а? Телефон я, конечно, достану, но, насколько знаю, в истории Земфиры ничего особенного нет.

– Откуда ты знаешь? В той же газете, где про клен в животе, прочитал?

– Нет, я с одним мальчиком из ее свиты это. Дружил, короче. Сейчас все расскажу. Но сначала давай выпьем. Твоя очередь идти за виски.

Я обернулся и впервые визуально проштудировал зал. Мне сразу вспомнились коралловые рифы, подводный мир Красного моря: пурпурные, розовые, светло-бирюзовые, золотистые наряды. Главное, не стукнуться обо что-нибудь башкой, как Маня.

По версии Кира, на последних курсах музыкального училища Земфира со своим приятелем Владом Колчиным стала играть в разных уфимских ресторанах: в «Лабиринте», в каком-то злачном заведении при Доме культуры «Нефтяник». Колчин на саксофоне, она на клавишах. Пела иностранщину: Элтона Джона, «Guns’n Roses». Еще подрабатывала на местном отделении радиостанции «Европа плюс» – озвучивала рекламные ролики.

– «Колготки „Golden lady“ – уверенность в победе!»

– Может, и колготки. Так вот. Появились деньги, на той же студии «Европы» Земфира записала четыре или пять песен. С этой демо-кассетой приехала в Москву. Здесь жила у какой-то приятельницы. На пороге ее квартиры, между прочим, с ходу заявила: я звезда, прошу любить и жаловать.

– Что «тоже»? – сбился с темы Викулкин.

– Ну помнишь: «Я звезда, я звезда».

– Господи, ужо мне эта Маня! – Кир не мог скрыть своего раздражения. – Давай дерябнем, а?

Выпили, я промокнул губы пресс-релизом мероприятия.

– Хм. У той приятельницы гостевала подруга из Питера. Как услышала «я звезда», Земе и говорит: ты, типа, спой, изобрази что-нибудь на гитаре. Та изобразила. Те офигели.

Кир начал заметно косеть. Язык у него заплетался, словно девичья коса. Глотнув вискаря, он с трудом продолжил:

– Короче, у питерской были завязки в шоу-бизнесе, она взяла кассету Земфиры и, кажется, на вручении какой-то премии, отдала материал Лене Бурлакову. Тот тогда «Мумий Тролль» продюсировал. Лене понравилось, он позвонил в Уфу, Земе. Дальше ничего не знаю. Дальше надо у Бурлакова спрашивать.

– Ты, кстати, не забудь его телефон найти! А я тебе еще полтинник спишу. Идет?

Концовку вечера помню смутно. Помню, впаривал Викулкину и трем девчонкам из балета, что весь этот чертов шоу-бизнес скоро накроется медным тазом. Да и не только шоу-бизнес.

– Через шесть лет Солнце лопнет! Вы думаете, отчего сейчас такие теплые зимы? Да на Солнце нынче сорок девять миллионов градусов по Фаренгейту против прежних двадцати семи!

В третьем часу ночи нас с Киром со скандалом вышвырнули из казино.

«А по протоколу за одно зеркальное разбитое стекло ваш муж заплатил 97 рублей 18 копеек. Откуда у него такие деньги?» – с этой цитатой я наконец разлепил глаза.

Меня охватила жажда реабилитации – я мало что помнил, но помнил, что сильно накуролесил.

Выпил литр минералки, пакет кефира, здоровую кружку аргентинского мате. Мгла слегка расступилась.

Теперь хотелось реабилитации моральной. Раньше я «послевчерашнего» принимался стирать вещи, в которых колобродил. Был у меня такой шизофренический заскок. Высунув язык, я тер намыленной щеткой джинсы, терзал воротничок и манжеты рубашки, драил ботинки. А несколько раз в порыве самобичевания просто сплавлял «пьяные» шмотки в мусорную кишку на лестнице. Так, однажды я лишил себя шикарной двусторонней черно-желтой куртки на синтепоне – похмельным утром обнаружилось бурое пятно на спине неизвестного происхождения (несмывающееся, между прочим). По весне сдуру выбросил любимый рюкзак цвета хаки, залитый то ли бензином, то ли керосином.

Где-то прочитал, что таким образом – «большой стиркой» и т. д. – человек пытается смыть свою внутреннюю грязь. Толковая мысль. Мое неустанное лжеочищение продолжалось до тех пор, пока знакомый врач-гомеопат не прописал месячный курс – капли и уколы. Помогло, но частично.

Теперь вместо мыла я брал в руки «Пословицы русского народа» Владимира Даля и читал вслух те мудрые мысли, где говорилось о пьянстве и гульбе.

Вот и в это утро, заварив еще крепчайшего мате, я начал с какой-то мазохистской интонацией в голосе:

– «За вино бьют, а на землю не льют. Пей, да ума не пропей!»

«Напьемся – подеремся, проспимся – помиримся!»

«Пей досуха, чтоб не болело брюхо!»

«Сегодня пьян – не велик изъян. Не буян, так не пьян».

«Вино веселит, да от вина же и голова болит».

«Выпьем по полной, век наш недолгой».

«Такую горечь – горьким и запить».

«Степашка, есть ли другая баклажка?»

На последнем изречении я сломался. Хохотал долго, с минуту. И чуток отпустило. Да и собираться уже было пора: в полдень мы ланчевали с Маней в японском ресторане.

Певунья явилась тихая и задумчивая. Что случилось? Молчание. Может, интенсивный творческий процесс? Это как стоять у конвейера – ни на секунду не отвлечешься.

У конвейера мы, впрочем, и находились, в «Рисе и рыбе», заведеньице над кинотеатром «Ударник». Революционная система обжираловки: за 20 долларов можешь сметать все, что движется по кругу мимо твоего носа. Суси из макрели и угря, японская лапша удон, лосось под соусом тэрияки, пельмени из курицы – сюмай на пару. Певунья ничего не пропускала, ела, как всегда, жадно и быстро.

От саке, красного вина или домашнего пива категорически отказалась. Ну да, на «своей» территории Маня практически не пьет. И это хорошо, это правильно. Это просто прекрасно!

Когда она давилась маринованным дайконом, я все-таки прервал молчание:

– Слушай, может, нам плюнуть на любовный роман и разыграть японскую фишку, как у Буйнова?

– Во-первых, у нас свадьба на носу – только историю раскрутим, а тут сами. Во-вторых, пока ты не стала звездой, ты не представляешь, как трудно найти для тебя подходящую кандидатуру. Ну, известного человека, кто бы согласился.

– Да ладно, я серьезно! А с Японией, знаешь, как можно клево разыграть.

Цепляя надушенный лепесток имбиря, я процитировал:

– «Самурай должен прежде всего постоянно помнить – помнить днем и ночью, с того утра, когда он берет в руки палочки. »

– Какой из девушки, блин, самурай?

– Да нет, – мял я пальцами зеленый шарик васаби – то ли горчицы, то ли хрена. – Можно задвинуть телегу, что ты родилась в Японии, в семье потомственного самурая. Отец хотел мальчика и потому воспитывал тебя с юных лет по этому. по «Бусидо». Своду правил, по которому должен жить настоящий самурай.

– Оригинально. – Видно было, что певунья объелась: в таких случаях она надувала щеки и выпячивала губы, словно дула в саксофон. – Оригинальная мысль. Вообще-то мамка говорила, что у нас в роду есть башкирская кровь. Но я же не узкоглазая? Где ты видишь характерные для жителей Страны восходящего солнца раскосые глаза?

– Фигня. Можно придумать, что у тебя была русская мать.

– Ну да. А отец на самом деле никакой не самурай, а резидент КГБ в Токио. Оригинально!

– Нет, ты сегодня точно не в духе. Выкладывай, что случилось?

Я слегка разнервничался и с досады надкусил шарик васаби. Тут же с проклятиями выплюнул. Во рту горело, и Маня заботливо влила в мою глотку апельсиновый фреш. Когда я пришел в себя, певунья улыбнулась:

– Нет, это хорошо, что ты начинаешь мыслить концептуально. Но дело даже не в том, что твою Японию заездил Буйнов.

– Вы в разных отсеках подлодки, – пробурчал я, дыша прерывисто, словно плыл с трубкой и маской к коралловым островам. – И потом, я же рассказывал, мы тогда с Буйновым соскочили с темы самураев на просто японскую.

– Не суть. Просто я, извини, не люблю узкоглазых. И как я буду играть эту роль?

Пальчиками, очень театрально, она растянула свои лопочущие глазенки и показала желтый от имбиря язык.

– Так ты расистка? О, это тоже очень хороший фишняк! «Начинаем действовать без шуму и пыли по вновь утвержденному плану»!

Цитата из Гайдая примирила нас. Я отказался от имбирной Японии, Маня передушила всех потенциальных героев-любовников. Тех, о ком, как говорится, грезила в ночи: Олега Ивановича Янковского, хоккеиста Павла Буре, а также (это было сказано с возмутительной «нетрадиционной» интонацией) грудастую и круглолицую Анну Курникову.

Лесбийский выпад я не мог не парировать, но сделал это крайне неуклюже:

– Ага, тогда уж лучше было Зверя пригласить!

Лицо Мани словно вывернули наизнанку – темная маска аборигена, копия той, что висела в квартире «Би-2». Но уже через секунду – ошеломляющий рассвет.

– Димку взорвали вместе с рестораном. Я вчера звонила в Казань, подруге. Хана Зверю.

О покойниках, конечно, или хорошо, или ничего, но тут и я не сдержал улыбки:

– Вот почему ты такая. Гамма чувств. Я понимаю. Не знаешь, печалиться ли, радоваться.

– Да что печалиться. Где-то жалко по-человечески. Но ведь редкая сволочь была! Одну гитару разорванную никогда ему не прощу.

– Как только мы уехали в Египет.

– Наверное. Так со мной нельзя. Сейчас вспоминаю – словно ужастик всю жизнь смотрела. И вот этот ужастик с его смертью кончился. Врубаешься? Я ведь его жутко боялась. Жутко. И даже когда в Москве жила, казалось, он всегда рядом. Незримо. Бестелесно, так сказать. Я словно в клетке, а он рядом, укротитель, дрессировщик хренов!

– Стало быть, сейчас птичка выпорхнула из клетки.

– Выпорхнула. Это такое суперское чувство – избавление от личной несвободы! Вот когда Земфира из меня вышла – это было избавление от творческой несвободы. А Зверь умер. Свобода, полная свобода!

Мое сентиментальное сердце дрогнуло, и я несколько раз старомодно поцеловал Маню в ладонь.

– Что с тобой? – хихикнула она.

. Я, как всегда, отделался очередной цитатой. Мне и в голову не пришло осмыслить ситуацию, всерьез задуматься над фразами, имевшими затем поворотные последствия. Драматическая в сущности сцена моими стараниями превратилась в комический гэг.

— Опять хокку? – Певунья доедала, морщась, имбирь.

Я показал на окно. Японская тема еще действительно не изжила себя – луна раскачивалась в раме, как колокол, а это небесное светило – один из главных образов Басё. Тут же по ассоциации пришла в голову свежая пиар-мысль.

– Черт с ними, с хокку. Есть идея. Хочешь купить участок на Луне?

– Валерий Меладзе застолбил бесплатно.

И я рассказал певунье, как было дело.

Я только приступил у него к обязанностям пресс-атташе. Требовались неожиданные фишки. На глаза попалась информация о некоем «Лунном посольстве». Ребята продавали участки на братце-месяце. Контактный телефон, адрес в Интернете. «Во аферисты!» – усмехнулся я, но тем не менее набрал номер.

Мне прочитали короткую пятиминутную лекцию, из которой следовало, что в 1983 году калифорниец Деннис Хоуп приватизировал Луну, Марс, Венеру, Юпитер и другие планеты Солнечной системы. «Все законно, через ООН», – заверили меня.

Первой г-н Хоуп стал распродавать Луну. В скором времени собственность на ней купили более 800 000 землян, среди них немало знаменитостей: Мик Джаггер, Джон Траволта, Рональд Рейган, Том Круз и даже наш Илья Лагутенко. Я наконец въехал в суть и предложил «посольским»: они бесплатно выделяют Меладзе участок, а Валера рассказывает о своем экзотическом приобретении во всех интервью.

Через пару дней ко мне приехал желтоватый, как сушеный кальмар, паренек, от которого за версту несло перегаром. Охая, занес в прихожую какую-то картину. Тут же выяснилось, что это не картина, а сертификат на право владения лунным участком.

– Место хорошее, – прогундосил, дыша в сторону, товарищ, – видимая сторона, в районе Залива Зноя. Престижное местечко, как у нас Жуковка или Барвиха. семьдесят два гектарчика – маленько меньше квадратного километра. Завтра лунный паспорт подвезем.

– Ну, типа будет господин Меладзе полноправным гражданином Луны. Юридический документ! Все как в банке, хозяин. – И тут «кальмар» неаппетитно скрючился. – О боже, как же мне хреново!

– С бодуна. Вчера с одним олигархом участочек обмывали. Кстати, там же прикупил, в Заливе Зноя. Так что соседями будете.

– С превеликим удовольствием.

В застольной беседе выяснилось, каким образом г-н Хоуп отхватил такой фантастический в прямом смысле слова шмат недвижимости. Дельце провернул, надо сказать, очень грамотно. В 1980 году он направил в ООН заявку на владение небесной собственностью, обосновав свои притязания на планеты тем, что Договор об использовании космического пространства 1967 года запрещает государствам претендовать на космические объекты, но ничего не говорит о физических лицах.

– Погоди-погоди, – во все неземное я всегда въезжал с трудом. – «Будьте добры, помедленнее. Я записую».

– Ну вот ты, к примеру, мог претендовать на Марс или Юпитер. А Бразилия или Япония – нет. Понял?

– Ага. И что же, Хоупу вдруг ни с того ни с сего разрешили? Он что, один такой умный оказался?

– Он додумался до этого раньше всех. – «Кальмар», кажется, очухался и стал полупрозрачным, как натуральный глубоководный моллюск. – Из ООН ему, правда, так никто и не ответил.

– Вот те раз! А что же вы по телефону: «Все законно, через ООН»?

– Так никакого ответа вообще не прислали: ни да ни нет. Хоуп три года подождал, как положено.

– Ну, есть у них в Калифорнии какие-то юридические дырки-заковырки. – «Кальмар» нервно вильнул торпедообразным телом. – Если три года официальный орган не отвечает на заявку, можно объявлять себя хозяином собственности. Что-то в этом роде. Слушай, зачем тебе эта казуистика? Рональд Рейган, по-твоему, дурак? Или Том Круз? Это ж не прикол – они реально говорят: есть у нас собственность на Луне. Они ж в законах разбираются, наверное, не хуже тебя!

– Убедил. – Я долил парню пивка. – И что Хоуп?

– Ну, подождал три года, и дальше?

– Объявил себя официальным владельцем всех планет Солнечной системы, кроме, разумеется, Земли и Солнца.

– С Землей понятно, но почему Солнце нельзя?

– В каком смысле? Очень жарко? – «Кальмар» расхохотался и стал пунцовым.

– Не то слово. Жарко. Это в Африке жарко. Неперспективная в том смысле, что лет через шесть лопнет к чертовой матери!

– Ты думаешь, отчего сейчас такие теплые зимы? Раньше на Солнце было градусов двадцать семь – двадцать восемь по Фаренгейту.

– Как двадцать семь – двадцать восемь? Чего двадцать семь – двадцать восемь?

– Ну ты, командир, даешь. Миллионов градусов, естественно. Так вот, раньше двадцать семь – двадцать восемь, а сейчас, по мнению некоторых астрофизиков, аж сорок девять. Представляешь, как за один десяток лет нагрелось: с двадцати семи до сорока девяти!

– Ученые допускают такую возможность.

– Так на хрена тогда эти участки на Луне покупать? Тогда же всем кирдык – и Земле, и Луне.

– Это да, это да. Но ты погоди паниковать, не торопись. Может, что-то там наверху перемкнет, и Солнце остынет. Или ученые опять же. Что-то у тебя, командир, пиво теплое. Нет в холодильнике?

В глубокой задумчивости я достал холодное чешское.

– И вот, значит, братишка, – продолжил «кальмар», по-хозяйски вскрывая обе банки, – когда я об этом узнал, о Солнце, я понял: надо пить и гулять. А на остальное начхать!

– Вот только денег катастрофически не хватает. – Товарищ пузырил пену на губах и вдруг заорал: – А Хоуп, сука, делиться не хочет! Гад, скотина!

– Ты чего? – Вопль «лунатика» выдернул меня из ступора.

– Знаешь, во сколько его хозяйство оценивается?

– По самым скромным подсчетам, в семьсот шестьдесят три триллиона долларов.

– Ни фига себе. Нереальная какая-то цифра.

– А нам головной американский офис всего десять процентов с каждого клиента дает.

– Ну что ж ты такой, командир, непонятливый. Если б твой Меладзе заплатил нам, скажем, сто баксов, мы бы свои десять получили. Дошло наконец? Это разве деньги?

– «Будь проклят тот день, когда я сел за баранку этого пылесоса!»

«Кальмар» юмор оценил и, весь красно-коричневый, долго хохотал. Потом, помню, мне взбрело в голову почитать вслух Басё. У него, как я уже говорил, много хокку про луну. Это было актуально, в тему. «Кальмар» слушал задумчиво, изредка шевеля ручонками-плавниками.

источник