Пила мочу у мамы своей подруги

Жаркие каникулы, родители как всегда уехали за границу на целый месяц оставив меня со старшей сестрой, ей 16 она старше меня на 1 год, мы всегда с ней дружим, у нас есть общие друзья, точнее подруги, они приходили к нам в гости почти каждый день, но сегодня был особенный день, я проснулась в хорошем настроении, день начался как обычно с интернета, случайно наткнулась на сайт порно историй, и с увлечением читала одну историю про брата и двух сестёр, которые занимались сексом, и это им нравилось, в истории было подробно описано каждое движение и естественно я возбудилась

В рассказе было одно очень интересное явление как писинг, две родные сестры пили мочу друг у друга, так же брат помогал им.

Я втянулась в историю читала с большим интересом и поглаживала свою сладенькую писечку влажными пальчиками, решила попробовать как это пить мочу. Вышла в прихожую, у нас были с Аней отделные комнаты. Аня сидела в гостиной и смотрела какой то фильм в наушниках, прошмыгнув на кухню схватив бокал вошла в ванную, закрылась и тут же скинула пижамку, трусики, включив воду залезла в ванну, наполняя бокал я наблюдала как из моей писечки билась золотистая струя, быстро наполнив стеклянный бокал я приподнесла полный до краёв бокал к губам, начала втягивать запах своей мочи, потом высунув сквозь

губы язычек, коснулась кончиком языка до водички жёлтого оттенка, потом наполнила ротик своей мочой чуть подержала его во рту медленно проглотила, мне очень понравилось, я начала пить маленькими глотками свою мочу чтоб ошутить весь вкус, и ласкать свою влажную киску пальчиками, водить по попке, раньше когда дело касалось мастурбации я всегда играла пальчиками в своей киске и в попке, сейчас же, думала я. Это было что то, я так не когда не возбуждалась. Допив свою мочу, поставив свою ножку на борт ванны я медленно наполнила ещё пол бокала, и снова ощутила запах свежей мочи, глотнула её, она была тёплой,

сладко-солённой, и на столько вкусной живой водой. Я быстро допила свою мочу, убрала бокал в сторону, взяла Анькину электрическую зубную щётку, включила её и начала вводить в свою сладенькую письку, думая о том что только что я пила свою мочу, я можно сказать текла. Включенная щётка так мощно вибрировала, что мой клитор начал ниметь, я его нащупала пальцем и гладила, вытащила «вибратор», облизала его и медленно начала вводить в свою попку, ванна почти наполнилась, я начала трястись от удовольствия и кончила, оргазм накрывал меня около минуты, из моей киски потекло что то белое, я все собирала пальчиком и облизывала.

медленно выташила из попки Анькину щётку и так же облизывала её, потом все помыв и поставила щетку на место а бокал поставила на пол чтоб забрать на кухню при выходе, быстро сполоснулась, обтёрлась мягким полотенцем вышла из ванны, услышала крики и смех наших подруг, с которыми жили в одном дворе и дружили.

Одну зовут Лена, она училась в другой школе, но самая дружная и спокойная девочка из приличной семьи, позже 9 вечера не когда не гуляла, слушалась родителей, тело у неё было плоское, она самая высокая среди нас 170, другую Вика она была стройного телосложения, размер груди 2 размера как у нас с Анькой, да и телосложение не особо отличалось, ростом мы были 162-163, мне всегда нравились Викины пальчики на ногах, они были такими маленькими, красивыми, ухоженными и иногда даже вспоминала Вику когда мастурбировала, хотелось взять их облизать, обсосать каждый пальчик, но могла позволить только свои пальчики на ножках, их я тоже любила 🙂

Ну и я, меня зовут Юленька, я самая младшая в компании, и на мой взгляд самая озабоченая, с Анькой мы похожи, но не думаю что она любит свою киску так как я.

Так вот, я вышла из ванны, подружки рассказывали Аньке какую то интересную историю про мальчика 10 лет со двора, что тот якобы в окно показывал свой пенис нашим подружкам..
— привет девчонки! Доброе утро Анечка! сказала я

Викуся ответила -Приветик соплюшка! так ласково она меня называла иногда.
— Доброе сестрёнка, с лёгким паром! сказала Аня.
— Спасибки! ответила я. -Я Сейчас девчонки, приведу себя в порядок.
— Мы ждем тебя. ласково и с улыбкой сказала Викуся.

я пошла в комнату, с мыслями о том что сейчас происходило в ванной включила фен, пока сушила волосы, зашла Вика, я дёрнулась от испуга.
— Ты че пугаешь то! гадина блин, сказала я с улыбкой, и выключила фен.

Мне всегда нравилась как она выглядит, она была одета в розовую футболку, коротенькие шортики и розовые носочки, это то что мне нравилось больше всего 😉
— ммм чего это ты читаешь тут! заклянув в мой ноутбук Вика крикнула.

я быстро подкочив закрыла ноут. -ну че ты какая любопытная Вик, просто увидела заголовок, не собиралась читать даже. пыталась оправдать себя..
— Ага, а потом в ванную побежала. с ухмылкой сказала она.

сделала вид будто пропустила мимо ушей, начала подводить глаза, и спросила — вы чего там так громко смеялись?
— да пока к вам шли, мальчишка с вашего дома, первого подъезда, с окна письку показывал стоячую, засмеялась она.
— ой он надоел уже, сказала я. -какие сегодня планы?
— да не охото в такую жару выходить куда то, Аньке тоже предложила фильм какой нибудь посмотреть у вас посидеть, у вас кондиционер, вам хорошо. улыбнулась и тут же продолжила -может я сегодня переночую у вас?
— если хочешь ночуй. сказа я. а мысли сразу накрыли обнажённое тело Викуси, смотря в зеркало я блеском намазала губки, и сказала -пойдём к девчонкам.

мы вышли из комнаты, Девчонки выбирали в интернете какой нибудь фильм.
— Ладно выбирайте без меня, я пошла сполоснусь. сказала Аня, и ушла в ванную.

Тем временем когда мы уже начали смотреть кино, Аня вышла с ванны и спросила меня -Юля а чё этот бокал тут лежит?

я покроснев сказала -Ой я забыла убрать. Вика посмотрела на меня и задумавшись продолжала смотреть фильм. Но стыдаба прошла мыслями как мне было в ванной хорошо, ещё думала о том что Викуся будет ночевать у нас, вот бы попробовать её киску на вкус, мочу, хотелось бы чтоб она пописала мне в ротик, её ножки, ммммм. Я сидела и мечтала, о Вике.

тут я обратила внимание на сестру, подума -мммм Анька тоже не чего, вот бы и с ней так же. я начала мокнуть от мыслей что она моя сестра, а я её хочу, я чувствовала как намокают трусики, прохладный ветерок с кондиционера попадал мне в промежность, мы втроём лежали на диване, Анька расположилась на кресле, под ножки подложив пуфик, я рассматривала её пальчики они были такие же красивые и ухоженные как у Викуси.

После фильма мы покушали вместе, после чего Ленка ушла домой, после обеда решили поиграть в карты, Вика предложила -А давайте на раздевание, смешно будет. Я гордо ответила -Давайте! хоть на мне кроме халата и трусиком ни чего и не было, так же у Ани. но в мыслях больше всего было раздеть Вику, но как ни старалась первая проиглала я, пришлось снять халатик. увидела что боковым взглядом Вика меня рассматривает

после проиграла два раза подряд сестра, сняла с себя халат и трусики, раздвинув ножки и прижав ступня к ступне, я разглядывала Анькину

источник

В этот же день я заперлась в туалете, захватив с собой кружку. Я наполнила её до краев, но сделав пару глотков вылила оставшуюся мочу в унитаз — она была горькая и мне не понравилась.

С Катькой я часто купалась в ванной. Ну и естественную потребность мы справляли туда же. И вот однажды получилось так, что она сояла ко мне спиной и тут из её промежности потекла струйка. Она намыливала себе голову, а я в это время подставила лодошки, и бурный поток устремился мне на руки. Я поднесла это ко рту и жадно сглотнула — вкус был неописуемый. Пока она писала, я ещё дважды наполняла свои ладони. В другой раз ситуация повторилась, но моча была горькой, но я все-равно всё выпила. Так и начала я любить девичью мочу.

Потом однажды сдавали с однокласницей анализы, а она попросила, чтобы я отнесла её аналзы в больницу — она торопилась на тренировку. Надо было отнести мочу и кал. Вместо того, чтобы донести её до больницы, я пришла домой. Она была тёмного цвета, собранная видимо утром. Недолго думая я сделала большой глоток, она была солёная и горькая. Я выпила всю банку в миг. Потом огляделась вокруг и увидела коробок, в коттором был кал. Я открыла его и резкий, но приятный запах начал меня возбуждать. Я прикоснулась к нему языком и откусила маленький кусочек. К удивлению, я не ощутила отвращения. Я его аккуратно раскусила — вкус был очень приятный. Я его проглатила, а остатки отнесла в больницу. Пустую же банку я наполнила собственной мочой.

Ещё был случай: у нас ремонтировали канализацию, а ко мне пришли две подруги (одна та, которая сдавала анализы). Мы выпили много сока и им жутко захотелось в туалет — им пришлось сходить в ведро. Как только они ушли, я с жадностью выпила всё, что там было — а там было больше поллитра. Но удача сопутствовала мне в тот день. Молодая подруга моей матери, Елена Сергеевна, позвонила в дверь, я её сказала, что мамы нет, но у неё была таже проблема, что и у подруг. Не знаю, сколько терпела эта женщина, но в итоге в ведре оказалось около литра ароматно пахнущей жидкости. Я пила её в течении часа. Моча была горьковата и излишне солоновата, притом запах у неё был достаточно сильным, но очень приятным.

Так я стала пить мочу, но одругих подробностях позже.

Мои первые опыты раздевания перед посторонними людьми происходили дома, а объектами моего эксгибиционизма были мальчики лет 6-7. Мне же хотелось попробовать продемонстрировать себя девочкам. Такая возможность появилась у меня когда мне было 15 лет. Тем летом к нам в гости стала захаживать моя троюродная сестрица. Диане (имя изменено по понятным причинам) было в то время года 4. Естественно, она приходила не одна, а со своей мамой или бабушкой.

Как и в предыдущих моих опытах, наши родители мило беседовали в гостиной, не обращая на нас особого внимания. Отличие было лишь в том, что из-за ощутимой разницы в возрасте, нам с Дианой как бы нечего было делать вместе. Поэтому Диану приводили не ко мне в гости, а просто брали с собой, чтобы она не оставалась одна дома. Поэтому, в свой первый визит к нам, Диана просто сидела в гостиной, а я в это время валялся на кровати в своей комнате и читал.

Почему я решился раздеться именно перед Дианой, а не перед кем-то из других своих сестер? Во-первых, в случае с ней обстоятельства сложились довольно успешно. Дома в тот день были только я, Диана, моя мама и её бабушка, и нам никто не мешал. Во-вторых, Диана была по характеру довольно-таки шаловливой и озорной девчонкой и она сразу же поддержала навязанную мною игру. А ведь и до и после событий, описываемых здесь, я пробовал раздеваться перед другими своими сестричками, но эти попытки были безуспешны.

В любом случае, в тот день, лёжа на кровати с книгой в руке, я вдруг заметил, что Диана бродит по корридору и заглядывает в комнаты. Из гостиной доносился мерный гул голосов родителей. Я догадался, что ей просто стало скучно и она решила найти себе какое-нибудь интересное занятие. В моей голове быстро родился план действий.

Я отложил книгу, и встав с кровати, прошёлся по корридору. Диана в этот момент возвращалась в гостиную. Я мысленно выругал себя за медлительность. Стоя в корридоре, я ждал, прислушиваясь к голосам из гостиной. В этот момент Диана снова вышла из комнаты, направляясь в мою сторону.

источник

Уже несколько лет *Катю воспитывает только пьющий отец , мама девочки умерла рано от туберкулеза. Глубокая рана на душе школьницы не заживала — она стала почти изгоем. Чужая , никому ненужная. Катюша безмерно ценила подруг , особенно 15 -летнюю *Машу. Пока последняя , не «заказала» ее изнасилование Как большие. В Рославле двое подростков совратили несовершеннолетнюю Взрослые игры обернулись уголовным делом и арестом , приревновав к своему возлюбленному.

Девочка-изгой

Назвать судьбу 14-летней Кати легкой , не поворачивается язык. В своем юном возрасте девочка , уже похоронила мать. Отец сначала работал на Рославльском вагоноремонтном заводе , а после смерти любимой жены , безбожно запил. До дочери ему не было никакого дела. Наличие бутылки — самое главное. Такое поведение , долгое время сходило мужчине с рук. Коллеги жалели и отца-одиночку , и девочку. Вот только пьянство не прекращалось — Катюша все больше погружалась в «свой» мир.

Судьба подростка будто бы испытывала. Два года назад Катя попадает в аварию. «Лихач» сбивает ребенка прямо на пешеходном переходе. Со слов местных жителей , врачи собирали девочку « буквально по кусочкам». Она осталась инвалидом.

— У девочки серьезные проблемы с сердцем. Помню , весь завод за нее переживал , деньги собирали. Администрация направление Кате в Москву выбивала , а отцу дали отгулы. Вот только он , вместо того , чтобы за дочерью ухаживать , бухал по-чёрному , с горя. Его уволили, — рассказывают местные жители.

Семья жила только на выплаты по безработице. Лучиком света для девочки стала ее подружка — 15-летняя Мария. Девочки быстро нашли общий язык , болтали и «тусили» в небольших компаниях. Выпивали иногда. Казалось бы , разлучить их невозможно. Казалось бы .

Просто шУтка

Конец августа , до школы оставалась всего какая-то неделя. Маша уже привычно приглашает Катюху « потусить на хате приятеля». Мол , компания соберется небольшая , они вдвоем , да еще ее три друга — будет весело! Наивная девочка даже не представляла какой зверский план уже созрел у подружки.

Еще несколько недель назад Маша приревновала свою подругу к своему молодому человеку. Слышать , что все это ерунда , девочка просто не хотела. Оставалось одно — проучить. С просьбой о помощи девочка обратилась к 15-летнему *Саше. Без лишних расспросов парнишка согласился , да позвал еще 13-летнего *Гришу и 15-летнего *Ваньку. Родители Гришки как раз уехали на выходные — квартира в полном их распоряжении.

Два долгих дня девочка искала спасения. Два долгих дня над Катей зверски измывались. Малышку сначала закрыли в туалете , потом привязали к стулу. Школьницу заставляли пить ее мочу , 15-летние ребята ее неоднократно насиловали под одобрительный смех Маши. Подружка-садистка мстила. Катя кричала , но никто не слышал. Ей внутрь засовывали расческу и все , что подходило « по размеру». Маша злорадствовала , снимая все на камеру своего мобильного. Девочка угрожала , «если кто-нибудь узнает», то видео попадет в сеть , а от «такой грязи» уже не отмыться в маленьком городке. Два долгих дня Катя послушно все терпела.

«Никто из ребят ничего страшного в происходящем не видел. Они просто пошутили. Для них — это смешно. Девочку , которая все это « заказала», не задерживали — нет оснований. Ведь , только ребята уверяют , что она их «заставила», — рассказывает источник знакомый с ситуацией.

По предварительным данным , самые страшные вещи Катя рассказала намного позже своему психологу. Девочка как раз проходила запланированное полугодовое обследование после аварии в Смоленской областной больнице. Врач поняла , что-то явно с ней не так. Чуть позже , со слезами на глазах , Катя подробно расскажет о самых страшных днях в ее жизни.

Следователи отреагировали незамедлительно , троих ребят задержали. Однако , 13-летнего Гришку пришлось отпустить — паренек еще даже не достиг возраста уголовной ответственности. Сашу и Ваню же арестовали. Ребята до этого состояли на учете у правоохранительных органов. Менее года назад , Сашу подозревали в убийстве бездомного. Тогда неизвестные подростки заживо сожгли мужчину. Правда , доказать вину парнишки так и не удалось. Со слов местных жителей , Саша подробно рассказывал всем детали « детской шалости», но после замолчал. Привлечь подростка-убийцу так и не получилось.

Подружка-садистка пока находится под домашним арестом и на нее одели « браслет».

А Катя после обследования у врачей находится у бабушки. Девочка еще долгое время не сможет оправиться от происходящего , «детали» истязания как сарафанное радио разносятся по небольшому городку.

Шокирующая история потрясла весь Рославль и разделяли его на два лагеря. Одни , узнав о такой зверской жестокости , готовы уже сами « четвертовать этих падонков». Ведь , если год назад один из них убил человека и не понес наказания , то что будет сейчас? Вопросы у местных рождаются словно снежный ком — где были органы социальной опеки? И как двое суток дети пропадали в квартире и никто , совершенно никто , никак не отреагировал. Тотальное безразличие.

Другие же защищают мальчишек , говорят , что « все происходило по обоюдному согласию», а «за услуги девочке еще и приплатили».

Следователи проводят действия направленные на установление всех обстоятельств преступления. Расследование продолжается.

*По этическим причинам все имена изменены

источник

Эрэц зава;т хала;в у дваш
(Страна, текущая молоком и медом)

* * *
Настанет золотое время, —
В мгновенье стянутся века,
И опыт их, вбирая, семя
Ростком прорвется в облака,
И станут вещими зарницы, —
Созреет солнечный народ,
И будет там рекою литься, —
Не кровь, а молоко и мед.

По национальности я – караим. Караимы имеют древнееврейские корни, они являются потомками древних евреев, исповедовавших иудаизм караимского толка (караимизм). Крымские караимы, это уже не евреи, это отдельный этнос, сформировавшийся в Крыму. Есть такая версия, что часть хазар приняла караимизм и древние иудеи растворились в массе единоверцев-хазар. Другая же часть же хазар приняла талмудический иудаизм, — так появились крымчаки – крымские евреи. И те и другие потом переняли быт и обычаи от хазар, а потом от татар. В итоге, караимы гораздо ближе к крымчакам, чем к евреям. Сейчас караимы уже, большей частью, не считают себя иудеями, а, скорее, потомками хазар и восточных кочевых народов. Само слово «караим» в переводе с древнееврейского языка означает «читающие» (окончание «им» в иврите обозначает множественное число). Читающие, потому что караимы признавали только письменную Тору – «Пятикнижие Моисея», основа которой десять заповедей. Караимы отвергли Талмуд, как ложное учение – человеческое мудрование. Они, по сути, оказались ближе к христианству, так как не только чтили Тору, признаваемую христианами, но и никогда не возвышали себя над другими народами, особо почитая книгу «Левит» (Из Пятикнижия Моисея), а из нее в главе 19 параграфы 18 и 34: Люби ближнего твоего, как самого себя. Пришлец, поселившийся у вас, да будет для вас то же, что туземец ваш; люби его, как себя; ибо и вы были пришельцами в земле Египетской. Царская династия Романовых всегда с уважением относилась к караимам, они получили все привилегии, как русские дворяне. Здесь могло сыграть роль еще одно любопытное обстоятельство. Есть серьезное основание полагать, что царь Петр I имел караимские корни по матери, Наталье Кирилловне Нарышкиной. Великий князь литовский Витовт совершил поход в Крым, разбил крымских татар в 1392 году и, не взяв караимскую крепость вблизи Бахчисарая Чуфут-Кале, попросил стать своей личной охраной 300 караимских воинов за их доблесть и храбрость и, конечно, верность. Среди них был караимский воин Нарышко. Есть исторические сведения о его потомках, вплоть до матери Петра I.
Патриарх Алексий II защищал краимское вероучение перед раввинами Нью-Йорка. Кроме того, крымские караимы признавали Христа, как пророка, так же, как и Магомета. Для караимов всегда были характерны строгое соблюдение заповедей, неподкупность, воинская доблесть и честь. Я составил свое древо, примерно, на 500 человек, и по мере его изучения все более проникался восхищением и уважением к своему народу. Потом написал:

Спасибо, род мой, верный и прямой,
Не знающий измены и коварства,
Ты верил То;ре многовековой
И память чтил Израильского царства.

Ты в каждом сердце трепетно носил
Священные Заветы Моисея,
Ты милости Всевышнего просил,
Любил и чаял, взращивал и сеял.

И каждого любил ты, как себя,
Ведь все когда-то были пришлецами,
И жертвовал собою, всех любя, —
Есть Вера в нас, и есть Закон над нами!

Газзан в кена;се звучно распевал
На древнем языке псалмы Давида,
И пели хором, и Алтарь сиял,
Молились скрыто женщины, все видя.

Читали зе;хер в скорбные часы,
И плакали по воинам убитым,
И воспевали девушек красы,
Даре; внимали быстрым звонким ритмам.

И пели агава;ты, конушму;,
Как, пальчики оближешь, выпекали,
Задорно танцевали хайтарму,
И бешено, горячие, скакали.

Спасибо и родителям моим,
И дедам, что Отчизну защищали,
Тебе, забытый старый караим,
Чей памятник разбили и украли.

Не каждый смог осуществить мечту,
Но были, все же, Господом хранимы,
За доблесть, неподкупность, доброту,
Народ мой славный, честный – караимы!

В Талмудизме же явно есть духовные нарушения. Например, в Кицур Шулхан Арухе (учебнике рационального иудаизма) написано (я читал его на русском языке в Израиле), что только еврей имеет духовную душу, а все остальные животную, и что ближний твой только еврей. И только отдельные праведники могут достигать уровня новорождённого еврея.
Такое мудрование, порождающее гордыню, и разделение на евреев и гоев, возникло оттого, что талмудисты богоизбранность народа перевели в родовое наследование. Это, несомненно, порождает многие беды. Караимы с евреями веками на религиозной почве спорили и даже враждовали. Даже сейчас, когда отец уезжал в Израиль, один из старых караимов отнесся к этому крайне отрицательно. Тем не менее, в Израиле караимов признают иудеями.
У моего брата с женой не получалось родить ребенка, и они решили попытать счастья в Израиле, где медицина была на гораздо большей высоте. Да и, надо сказать, на рубеже тысячелетий было сложное экономическое положение. На теплоход брат взял камеру и делал по пути съемки, которые оказались золотыми. По прибытии с него взяли большой налог за эту камеру. Выживать там одним тоже было непросто, и они предложили эмигрировать родителям. Пособие репатриантам-старикам в Израиле дают с 65 лет. Маме было 66, а отцу 68. Им дали где-то под три тысячи шекелей (доллар был 4 шекеля). Так как они были с Украины, то украинскую пенсию им платить перестали, в отличие от россиян, которые российскую пенсию продолжали получать.
Осенью 2000 года я провожал родителей, которые отплыли на теплоходе из Одессы в Хайфу. У меня была какая-то потерянность, мне не хотелось, чтобы уезжали родители, и сам я совершенно не хотел эмигрировать. Мама радовалась новым впечатлениям, для нее всегда главным в жизни были семья и родственники. У отца же было гораздо менее радужное настроение, его знало полгорода, он был директором Дома пионеров, потом одним из лучших директором школ, активным общественником, корреспондентом, многим помогал, его уважали и любили. Оправдывал он себя тем, что его мать Сара была еврейкой. Она чудом избежала расстрела в Феодосии во время оккупации.
В конце 2000-го года я крестился. Конечно, никто в роду у меня от несмешанных браков крещеным не был, но я как-то естественно и искренне уверовал в Христа. Крестил меня в храме в честь Иверской иконы Божией Матери замечательный священник о. Георгий. Позже я написал:

Задумался я, древний караим,
Каков же ты, мой друг сердечный, Крым?

Я ощущаю лик твой в складках гор, —
Есть мудрость в их молчании великом,
И слышу твой неспешный разговор
Я в плеске волн, ласкающем и тихом.

На мысе одинокая сосна
Всю жизнь в скалу вгрызается корнями,
А яйлы, пробудившись ото сна,
Стремятся к солнцу горными цветами.

Мне дорог каждый камень вещий твой,
Так бережно хранящий чью-то память,
Полуденный истомы полный зной,
Костра в ночи искрящееся пламя.

А эти звёзды! Как они близки,
Как обнимают, как с собой уносят,
Поют вокруг цикады и сверчки,
Дорожка лунная на море в гости просит,

И запахи акаций, чабреца,
Варенья и горячих чебуреков,
Смотрящий вглубь куда-то взгляд отца,
Лелеющий черты другого века.

Мой Крым, душа широкая твоя
Гостеприимна и миролюбива,
Родная благодатная земля,
Ты весь — неиссякающая нива.

А помнишь, сколько боли и утрат
Ты пережил, склоняясь головою?
А как бывал ты безмятежно рад
Рождениям, улыбкам и покою?

Ты выстрадал священную печаль,
Таящуюся в горечи полыни,
Но любишь ты, и ничего не жаль:
Любовь останется — всё остальное минет…

О, не случайно, именно в тебе
Крещенье принимала Русь Святая,
Ты – узел в русской праведной судьбе,
Доверены тебе ключи от рая.

Поэтому к тебе так ищут тропы
Всегда и свет, и тьма сверх всякой меры,
И оттого терзаем Севастополь
Как город испытанья русской веры.

Мы, караимы, часть твоей судьбы,
Твои воспоминанья и молитвы,
Леса и море, счастье и гробы,
Лоза янтарная, и детский смех, и битвы.

С татарами дружили мы давно,
Язык их большей частью переняли,
Но тору чтили, пили и вино,
и честь блюли, служили и не крали.

Себя мы никогда не возносили,
Как дети самозваного талмуда,
Мы скромно и благонадёжно жили,
Любя и веря в воскрешенья чудо.

Когда же я уверовал в Христа,
В груди моей воспламенилось Слово,
Всё чаще стал сгорать я от стыда,
Я падал, полз и возрождался снова.

Во мне всё больше появлялась радость
От ощущенья льющегося Света,
Испытывать за всё стал благодарность, —
Нет в истине вопроса и ответа.

Свобода — не победа над другими,
А избавленье от своих страстей,
Служенье на земле небесной сини,
Свобода есть распятье на кресте.

Как, русская душа, ты человечна,
Отзывчива в своей безмерной шири,
Вмещаешь все народы ты извечно,
И к каждому спешишь на помощь в мире.

Любой замшелый национализм
Так чужд тебе, наверно, оттого,
Что выше разделений и харизм
Любовь Святая Бога одного.

Господь все испытанья посылает
Славянам за предательство Руси,
Он ждёт нас всех и к каждому взывает:
Молись и кайся, веруй и проси!

И сколько нашу Русь не предают,
Все Кравчуки, Клички и Тягнибоки,
Сыны её в одном строю встают
На Севере, в Крыму и на Востоке.

Всех с русским духом любит так Россия,
Придёт ваш час, Печерские Святые,
Все минут в лету нехристи лихие,
Из пепелища воссияет Киев!

Восславим же Святой Руси единство,
В молитве тихой русских душ соборность,
Несокрушимое Святое материнство,
Рождающее к подвигу готовность!

Мой Крым родной – ты место единенья
Народов разных в истине простой:
Мы дети Божьи – всех нас ждёт спасенье
В любви и дружбе – мы идём домой!

Ты, как Ассоль, мечтая, в море входишь
И с трепетной надеждой ждёшь рассвета,
Мой Крым родной, любви от нас ты просишь,
Ты соткан весь из Радости и Света!

У меня нет способности к языкам, но я, все же, пошел на курсы по ивриту. Любопытно, что, вероятно, как наличие в письме только согласных букв, так и написание справа налево, могло быть обусловлено простой причиной. Высекались надписи на камнях, занятие это тяжелое, и экономия на буквах естественна. Большинство людей правши, а когда берешь в левую руку долото, а в правую молоток, то направление удара справа налево. С интересом узнал, что жаргонное слово «шмон» произошло от еврейского «шмонэ» – восемь, так как в царское время евреев в Одессе начинали «шмонать» в восемь утра. А слово халява от еврейского хала;в – молоко, которое богатые евреи раздавали бедным бесплатно.
Работы в Феодосии у меня толком не было, а туристическая виза не давала право на работу, и я решил взять гражданство. Когда я пошел с документами в отделение «Сохнут», то ответственный работник по отправке на историческую родину, узнав о моем крещении, и имея уже надо мной определенную власть, ткнул в меня пальцем и торжественно произнес: «Ты – враг своего народа!». Надо сказать, что при собеседовании в посольстве при принятии гражданства ставился вопрос о вероисповедании, часто крещеные люди прятали крестик и говорили: «Верую в единого Бога». Этого было достаточно. Так же сказали и родители. Особо строгий был подход в этом смысле к евреям по Галахе (с еврейскими мамой и бабушкой).
А вот мой двоюродный брат, на тот момент ортодоксальный христианин, начал спорить о христианстве, и ему в гражданстве было отказано.
Я забрал документы и решил лететь туристом с визой на три месяца. В марте 2001 года я летел прямым рейсом, Это было дорого, позже я летал через Турцию. Однажды там у меня был смешной случай, что я, не разобравшись при пересадке, куда надо идти (опять бедный мой язык), вышел с толпой в Стамбул, и чтобы вернуться в аэропорт мне пришлось снова платить за визу 30 долларов.
Из продуктов при проверке спрашивали про мясо и рыбу, проходящие ветеринарный контроль, у меня же была водка и соленые огурцы. А вообще всегда в Израиле очень ждали настоящий чёрный ржаной Бородинский хлеб, с этим там была проблема, а из Крыма – малосольную хамсу. Пролетая над морем, записал:

* * *
Назад бросая взгляд прощальный,
И боль, и радость ощущая,
Ждать, в неизвестность улетая,
Не знаем ада или рая,
Но всё снесем в дороге дальней
Тепло лишь сердца сохраняя.

Под куполом в здании аэропорта Тель-Авива летали воробьи. Это было единственное место в Израиле, где они обитали, прилетев «зайцами» на самолетах, в Израиле вместо них везде попугаи и колибри. Багаж народ клал в большие корзины на колесах, которые были повсюду в здании аэропорта, потом вывозил на площадь к автобусам и там тележки оставлял, что сделал и я. Автобус был с очень высоким и сквозным багажным отделением, так что забирались мы, практически, на второй этаж. Ехал я к родителям в Нетанию. Посередине автобуса в проходе, прижавшись лицом к полу, лежала девочка лет четырёх в белом платьице. В первое мгновение я испугался, но никто не реагировал на неё, лишь иногда ее приподнимали, если переступить было невозможно, а потом опять аккуратно возвращали на пол. В Израиле воля ребёнка почти священна, если только он не делает совершенно недопустимых вещей.
Нетания, молодой модный курорт на побережье средней части Израиля, была основана в 1920-м году. В переводе означает «Богом данная», так же как моя Феодосия, только с древнегреческого. Среди жителей ходила такая история ее основания. Два предприимчивых еврея в Америке раздумывали о том, где бы им раздобыть денег на строительство в этих полупустынных берегах, с длиннющей, накатывающих на них, средиземноморской волной. И однажды, сидя в «кабачке» за бутылкой виски, увидели в газете заметку о богатом еврейском бизнесмене по имени Натан. Разыскав его, они предложили ему вложить деньги в строительство города, а взамен назвать город его именем. Так началось бурное строительство Натании, и к этому бизнесмену не раз еще обращались за деньгами. Наконец, ему это все надоело, и он отказался платить. Тогда в отместку название было заменено с Натания на Нетания. В герб города вошли эндемики — чёрные ирисы, очень красивые высокие цветы, расцветающие в феврале-марте только в этой местности (вообще-то они темно-темно-синие). На следующий день я вышел на заходе солнца во двор, и у меня возникло ощущение нереальности происходящего от фантастических красок, особенно, от озаренных заходящим солнцем диковинных огромных красных цветов на голых ветках, никогда не виденных мною раньше. И написались такие строки:

* * *
Мир неосознанных желаний
В минуты гаснущего дня, —
Какой поток очарований
Несет куда-то вдаль меня.

На что не брошу взгляд – прекрасно,
Вдыхаю чудный аромат,
И лишь со временем неясно,
Куда влечет – вперед, назад?…

То негу детства ощущаю
В розовогрудых облаках,
И их нектар я выпиваю
У Неба лежа на руках,

То Неба сказочные звуки
В одну гармонию слились,
И вверх протянутые руки
С Его руками вдруг сплелись…

Минуты с вечностью свиданий,
Так нежно любящей меня, —
Страна сиреневых мечтаний,
Наверно, Родина моя!

Надо было искать нелегальную работу. Дело рискованное, так как запросто могут «кинуть», прав то у тебя нет никаких. В израильских газетах на русском языке – «Спутник», «Вести», «Еврейский камертон» были объявления от разных фирм о такого рода услугах. Такую полулегальную фирму еще жаргонно называли хеврой. Их много было в Тель-Авиве и окрестностях. Женщинам устроиться было легче, их брали в дом на «никайо;н» (уборка) и «метапе;лет» (уход за престарелыми, больными и детьми). И то можно было «пролететь». С тётушки в Тель-Авиве за обещание дать работу взяли 140 долларов и обманули, информация была «липовой». Она кричала, звала «миштару» (полицию), но кто она такая? Туристка. А «миштара» вся была из «кавкази» (кавказских евреев), и имела долю от хевры. Только посмеялись. Но это уж совсем «дутые» конторы, обычно работу все-таки давали и деньги вперед не брали, просто с хозяина брали деньги за работника, которому платили мало. Мужчинам найти работу было сложнее, в дом их не брали, скорее на стройке. Спасало, как ни странно, то, что в то время было много терактов, арабов боялись, им стали отказывать в работе, а ведь официально их в Израиле было много, около четверти. Но столько же было и «русских», понятно, что русскими называли всех русскоговорящих, и их брали безбоязненно. В то время я уже постоянно молился и думаю, что это мне помогло. В Герцлии в хевре меня связали с «хозяином». Это был Михаил из «кавкази» с напарником, говорящим только на иврите. Их работой была чистка гигантских бетонных ёмкостей. Это были накопительные резервуары для воды на случай какой-то серьезной аварии или теракта. Для каждого района города предназначалась своя ёмкость размером около 12-15 метров в высоту и таким же диаметром. Из неё спускали воду, а потом через люк наверху спускались по приставной лестнице на бетонный пол. Включали мощный фонарь. Несколько раз в год надо было счищать слизь со стен. Делали это брандспойтом. Надо было по этой приставной лестнице залезать с брандспойтом наверх и сбивать мощной струёй воды слизь. Потом переставлять лестницу по кругу метра на три, и все заново. Лестница шаталась, а страховки не было. Кроме того, от напора воды и удара ей по стене, лестница начинала раскачиваться, порой довольно сильно. Михаил с напарником сидели внизу, напряженно смотрели на меня и ждали. И вдруг я понял, что если я сорвусь сверху на бетонный пол, то это, почти наверняка, смерть. Я нигде официально не числюсь, мобильного у меня не было, родители тоже не знали, где я. Мой труп просто выкинут куда-нибудь, вот и все. И я стал очень усердно молиться, залезая каждый раз наверх с довольно тяжелым брандспойтом со шлангом. Слава Богу, все обошлось. Михаил относился ко мне хорошо, а его напарник не скрывал своего презрения, думаю, что я был для него недочеловеком, ведь я даже не знал языка, хоть и имел несколько высших образований.

В Израиле очень «разношерстное» общество, еще гораздо более, чем в нашем многонациональном Крыму. Бо;льшая часть евреев – ашкеназы – европейцы, их вообще более всего в мире, часть – сефарды, потомки испанских евреев, потом прошедших ассимиляцию с народами более южных стран и они более темнокожи.
Около четверти «русских» евреев, выходцев из бывшего СССР. Рассказывали историю, что когда первая волна «оли;мов» (репатриантов) из Союза в конце восьмидесятых прибыла в Израиль, то многие по прибытии держали вверх раскрытыми буквой V указательный и средний палец, что означало Vivat – победа! А надо сказать, что среди них было много высокообразованной интеллигенции – профессура, доктора наук и т.д. И местные евреи испугались, что они будут вытеснены гораздо более конкурентоспособной массой со своих насиженных мест и решили, что символ V означает требование – Вилла, Вольво.
Вообще классически считалось, что знание иврита гарантирует работу на 30%, иврита и английского – на 50%, а иврита, английского и русского – на 100%. Русский особенно стал важен в конце века, когда из бывшего СССР хлынула огромная масса народа пенсионного возраста. Пенсию они, конечно, не получали, только пособие, которое в несколько раз меньше, но им частично компенсировали оплату съемного жилья. И они, в силу возраста, не могли уже выучить язык, поэтому в магазины преимущественно стали брать русскоговорящих продавщиц. С ивритом вообще интересно, он механически выстроен и довольно простой в освоении. Ударение, как и во французском, чаще всего на последний слог. Самый типичный возглас на улице: Ма нишма;? (Как дела?) Ако;ль бэсэ;дэр (все в порядке), или мецуя;н (отлично), тов (хорошо). А на стройке: бо (пошли), по (здесь). Красиво звучит слиха; (извините), тода; раба; (спасибо большое), бэ вэкаша; (пожалуйста). До свидания (лентрао;т) русским иногда слышится, как три литра в рот. Распространенное же ругательство — бен зона; (сын проститутки). Бывали смешные случаи. Женщина ехала в полной мони;те (маршрутке) и около базара захотела сойти. На иврите сойти — ляреде;т. Но она не выговаривала букву «р» и сказала ляледе;т, что означает «рожать». Когда таксист услышал, что она хочет здесь и сейчас рожать, то он испугался и вместо остановки, не оборачиваясь, дал газу в направлении больницы. Она же, возмутившись его «хамским» поведением, стала истошно кричать: Ляледе;т! Ляледет! И тогда таксист, выпучив глаза, помчался на красный свет. К счастью, не случилось аварии, он благополучно домчал до больницы, и только все были страшно перепуганы.
В иврите слово может иметь несколько значений, а конкретность формируется уже в предложении. Например, слово «низ» и обозначение заднего места у человека звучит одинаково. Слабо владеющая языком женщина входит в аптеку и просит лекарство на нижней полке, а для молоденького продавца это звучит, как дайте мне лекарство «в зад». Он смущается, но она настаивает, и тогда он дает ей свечи от геморроя.
Классически, гражданство даётся по двум основаниям – по женской линии, т.е. маме и бабушке, и по религии. Марокканцы и эфиопы попали по иудаистскому вероисповеданию. Относительно эфиопов ходила такая грубоватая шутка их попадания в Израиль. Что когда завозили из Африки пальмы, то забыли их струсить, и таким образом завезли. Эфиопы хорошо приспособились в торговой сфере, например, в супермаркетах. А вот с мусором беда. Русские, хоть и бывают неряхами, но до мусорного бака как-то дотащат свой мусор, а вот африканцы могут его просто кинуть, а попал или нет мусор в бак, им все равно. Потом все это с запахами разносится ветром.
Марокканцы очень вспыльчивы по характеру и могут «взорваться» по незначительным поводам, также и для арабов бывает характерна огненность натуры. Видел я темнокожих женщин с колоссальной пятой точкой, видимо, это были принявшие иудаизм женщины из африканского племени готтентотов.
В Израиле было достаточно много русских и украинцев по национальности, прилетевших туристами, а потом нелегально оставшихся, либо осевших, как супруги евреев. Бежали тогда многие от разрухи, безработицы, нищеты и пьянства в разных уголках Великой России. Часть из них для получения гражданства, чаще женщины, пыталась пройти «гиюр» (обращение в иудаизм), что совсем непросто, нужно не только хорошее знание языка, но и всех тонкостей веры, в частности, 613 заповедей-предписаний (мицва) иудаизма, которые еще ко всему каждый год перетолковываются мудрецами. Бо;льшая часть израильтян – атеисты, но соблюдающие праздники и обычаи. Интересны и типичны психологически были друзья родителей в Израиле из Союза – Роза и Павел. Очень душевные, при этом прагматичные и полные атеисты, они совершенно за всю жизнь в Союзе не слились менталитетом с русскими людьми, как капля жира с водой. Они любили только еврейские песни и обычаи. Вот таким людям, пожалуй, наиболее уютно в Израиле. А вот если носишь крестик, то далеко не каждый возьмет тебя на работу. Вообще, характерно, что часто еврей, попадающий в какую-то компанию, заполняет собой все уголки пространства, его как-то делается много. Евреи очень общительны по натуре, но многозначны. Часто говорят одно, думают другое, а подразумевают третье. А уж когда их много в одном помещении, то это бывает «нечто». Хочется привести несколько поэтических замечаний Бориса Губермана:

Всегда еврей легко везде заметен,
еврея слышно сразу от порога,
евреев очень мало на планете,
но каждого еврея — очень много.

Раскрылась правда в ходе дней,
туман легенд развеяв:
евреям жить всего трудней
среди других евреев.

Один еврей другого не мудрей,
но разный в них запал и динамит,
еврей в России больше, чем еврей,
поскольку он еще антисемит.

Вечно и нисколько не старея,
всюду и в любое время года
длится, где сойдутся два еврея,
спор о судьбах русского народа.

И действительно уровень противоречий в Израиле велик и одни евреи могут весьма не любить других. Многие критически относятся к «датишным» — хасидам, ходящим в черных костюмах, с высокими шляпами с большими полями, и с длинными пейсами. У них серьезные льготы, включая освобождение от службы в армии, чем многие недовольны. В связи с разнообразными формами антисемитизма в мире в евреях веками вырабатывались способы выживания почти без ничего, и в этом народ стал очень талантлив. Вечно гонимый народ, что с собой мог взять? Профессии, которые всегда и везде нужны, деньги и драгоценности. Поэтому наиболее талантливыми были еврейские финансисты, ростовщики, лекари, зубные техники, музыканты. Кстати в царской России черта оседлости снималась для врачей, зубных техников и евреев с высшим образованием. В ходу был анекдот: один еврей – торговая точка, два еврея – чемпионат мира по шахматам, а много евреев – русский симфонический оркестр.
Но при этом и высок уровень разнообразного мошенничества. Поскольку евреи талантливы, то часто и самыми лучшими людьми бывают евреи, но, к сожалению, и самыми худшими тоже, как, например, Яков Свердлов, люто ненавидевший русских людей, и, особенно, Святую Русь, и проливший много крови. Для меня в оценке человека всегда было важно понять, а пошел ли бы я с ним в разведку, не предал ли бы он меня в критической ситуации, тащил ли бы на себе раненого. Очень важно, насколько мы можем доверять человеку. У меня были такие строки:

* * *
Как нам важно доверие —
Эта искра огня,
Что с любовью и верою
Ждет тебя и меня.

Но змея искушения
Сладко лжет языком,
А за ним совращение
Вслед крадется тайком.

Возникает предательства
Малодушная тень,
И под маской приятельства
Ночь рядится, как день.

Тихо плачет доверие
Серой рябью дождя,
По дороге безверия,
Уходя, уходя.

Но хотя у караимов были серьезные разногласия из-за веры, я не выношу никакого насилия над человеком, люблю многих евреев, у меня есть друзья евреи. Еще у меня сформировался такой взгляд, что лучшие евреи – это как раз православные евреи, соединяющие в себе еврейскую душевность и русскую духовность, как например, священник Александр Мень. Мне крайне неприятен, как антисемитизм, так и сионизм, и вообще, любой национализм, возвышающий один народ над другим, это и есть начало нацизма. У меня было такое шуточное стихотворение:

Во всяком
«правильном»
народе
Антисемитизм
в моде,
Поскольку
вредные
идеи
Всегда
исходят
от евреев,
И уж, простите,
все в говне,
А он
на беленьком коне,
Куда не плюнешь,
всюду жид
Вновь
по веревочке
бежит.
Христианином
просто стать, —
Везде
«иуду»
распознать
И именем
Христа
Распять!
Вколотим
в душу его
вновь
Христову
веру
и любовь!

Вот именно этого не должно быть, и если уж человек считает себя христианином, то должен стремиться соблюдать заповедь: «Возлюби ближнего, как себя». И еще более того: «Любите врагов ваших и благословляйте проклинающих вас». Правда, здесь надо сделать маленькую поправку, которая была упущена при переводе Евангелия с древнегреческого языка. Любите «личных» врагов ваших, но не «общественных», это существенно меняет смысл.
В целом для евреев характерна хозяйственность, бережное отношение ко всему. Замечательные дороги, парки, везде бесплатные площадки со многими тренажерами. А деревянные городки, тоже бесплатные, — скорее города, большие трехэтажные деревянные строения, где может долго карабкаться и бродить взрослый человек. А на входе табличка, что это дар такого-то еврея, чаще из Америки. На машинах привозится в рулонах готовая трава с землей и встроенными пластиковыми трубочками для капельного орошения, изобретенная когда-то русским инженером. Поэтому при дефиците воды в Израиле везде зеленая трава и под каждое дерево проложена такая же трубочка, и автоматически по времени производится полив. На крыше каждого дома, включая многоэтажки, стоят чёрные железные змеевики, закрепленные к черным прямоугольным стальным панелям, а спереди закрытые стеклом и повернутые к югу. Рядом расположены баки. И круглый год в доме бесплатная горячая вода
А ведь это так просто и недорого можно было сделать у нас в Крыму, огромная экономия. В каждом подъезде во включатели света встроены «микрики», через три-четыре минуты свет автоматически выключается, это большая экономия в масштабах города.
Из высоких деревьев, в основном, пальмы и эвкалипты, большинство евреев в кипах, закрепленных на волосах специальными скрепками, а один хитроумный еврей запатентовал кипу для лысых на присоске. Как у евреев, так же у караимов и мусульман не положено входить в храм и совершать богослужение без головного убора, а у христиан, напротив, надо мужчинам непременно снять головной убор. Интересно, что это делается по одной и той же причине. У первых головной убор над головой символически означает верховенство Всевышнего и постоянное напоминание о Боге, поэтому религиозные евреи вообще не снимают кипу, идя в общественные места. У христиан же, это очевидно, дань особого уважения и почитания. Ведь, входя в дом и уважая хозяина, мы снимаем шапку. Насколько же еще более уважительно мы должны относиться к Христу, Деве Марии и Святым.
Конечно, в Израиле, как у нас, не пойдешь в поход в лес с кострами, все максимально цивилизованно. Шаббат начинается в пятницу вечером, а арабы-мусульмане вообще в пятницу не работают, у них священный день, ну и, конечно, суббота, а первый рабочий день «йом-ришо;н» в воскресенье. У мамы соседка шаббат соблюдала строго, ничего делать нельзя, в том числе включать свет и зажигать огонь. Но кушать-то хочется, и она звала домой маму, чтобы та включала ей плиту разогреть пищу. Новый год (Рош ха-Шана;) празднуется в новолуние осеннего месяца тишрей, чаще в сентябре, караимский же, обычно, на неделю смещен относительно еврейского, как и другие праздники. Наш Новый год они не отмечают и первого января с утра на работу, но русские, нередко, стараются взять отгул. Почти у каждого машина, а часто и по две. Выезжают с мангалами на разные площадки и через каждые два-три метра гуляют с вином и шашлыками. Зимой, при температуре 15-20 градусов, женщины могут ходить в длинных сапогах, — денег много, хочется помодничать, ну и Бог с ней, с погодой. Вообще, иудаизм максимально приспособлен для рая на Земле. Все практично и удобно, даже банановые пальмы карликовые, размером метра полтора, чтобы было удобно собирать, а на землю для выращивания клубники расстилается чёрная пленка с отверстиями, в каждое из которых сажается рассада, а вот сорняка уже не будет. Клубника огромная, правда, почему-то безвкусная, у нас гораздо ароматнее, особенно мелкая.
Я как-то подумал, что если бы всем миром владели евреи, то в нём не было бы нищеты и голода, но было бы как-то душно дышать.
Характерно внешнее законопослушание. Например, дорога, перекресток, три часа ночи. Вообще нет машин. Молодежь, которая где-то крепко гуляла и пила, выезжает на этот перекресток, — водитель будет стоять и ждать зеленого света, даже если нет никаких камер слежения. Хотя в Израиле смешение очень многих народов и традиций, но активно прививалась западная, особенно американская система ценностей. С детского садика детей приучают «закладывать» сотоварищей и ябедничать. Именно тому, за что у нас всегда били, так как в русском менталитете справедливость над законом. Оправдывается доносительство правильностью, ведь воспитатель и учитель лучше знает, как наказать виновника. Это же и во взрослой среде. Сосед может показаться тебе лучшим другом, вы могли долго и душевно общаться, но он может донести на тебя, если ты сделаешь что-то юридически не так, или выскажешь не те, то есть неправильные мысли.
Учеба в школе очень слабая в нашем понимании, американская система образования. Математика, где в 9-м классе изучают то, что у нас в пятом, языки – иврит и английский (английский они лучше нас знают), литература Израиля и основы иудаизма. Вот и все. Никаких там химий, физик, биологий, география в очень усеченном виде. Большинство народа не имеет среднего образования, а направляется сразу в какие-то узкие профессии. Я встретил в супермаркете человека, не умеющего вообще считать. А среднее, и, тем более, высшее образование, получают уже немногие. Все очень практично, может быть, гораздо более, чем у нас. Как говорится, когда одни стремятся к корням, то другие успевают дотянуться до плодов. Узкая специализация имеет плюсы и минусы, с одной стороны человек может глубоко изучить какое-то направление, но с другой, совершенно не способен состыковать это со смежными специальностями. Например, дизайнер по приборам не знает что такое резьба, человек неспособен на нестандартные решения задач, характерным является негибкое, ригидное мышление. Любой шаг в сторону – и провал. Русские же (в широком смысле) отличаются гибким живым умом, всегда готовым к изменениям и поиску необычных решений. Но их не брали на руководящие должности, а только на вторые роли, во главе должен быть коренной израильтянин. Самые же опытные, «тёртые» – «ватики» — это народ из бывшего Союза, но проживший в Израиле уже более 20 лет. Они хорошо знают всех – и тех, и других, их не проведёшь. Мне в голову приходила аналогия в животном мире – волк-собака, как самый опасный зверь, знающий психологию дикой природы и человеческую. Мой брат Борис оказался на порядок выше по уровню знаний и умений, и, по привычке, бескорыстно и просто все делал. Все поражались, но посмеивались над его непрактичностью, уж они бы при таких способностях содрали с начальства кучу денег. Он, например, говорит, давайте эту штуковину, которая для пола, применим к потолку, для него естественно гибко мыслить, а для них — невероятное открытие. В Крыму у него была фирма, которая все делала под ключ, а там каждый отвечает только за свое, а в целом спросить не с кого. Он так организовал работу в Израиле, что оказался незаменимым, и все хватались за голову, если он брал отгулы. А потом устал от всего этого, все равно рулить будут коренные израильтяне, стену не пробьешь.
Есть существенное свойство, которое объединяет всех евреев в Израиле – патриотизм. Израиль – воюющая страна и патриотизм очень высок, думаю, что выше, чем в России, во всяком случае, в конце 90-х и начале 2000-х годов. Кроме периодических военных действий еще постоянные теракты, я сам видел последствия, но бывало, что и специальный робот детонировал какой-то пакет со взрывчаткой. Пожалуй, самый мягкий вид ислама в России, в нем вообще, практически, не применяется сура Корана, где разрешается убивать неверных в не священные дни. А уж православные в их толковании все неверные, они же идолопоклонники, так как почитают иконы. Террористов в той же Палестине готовят с детского сада, их убеждают, что чем больше они уничтожат неверных, тем больше их заслуги перед Аллахом, и на небесах их будут обслуживать 33 прекрасных гурии. В Израиле, как сейчас на Донбассе, у каждого есть пострадавший от войны и террора, родственник, друг или знакомый. Служат одинаково юноши и девушки, и нередко видишь, что какой-нибудь клерк в костюме и галстуке везет на своем «лимузине» на «войну» подругу в камуфляжной форме и с американской винтовкой М-16. Да, там никогда мужчина не подаст руку женщине, сходящей с автобуса, не накинет ей на плечи плащ. А мне нравится, когда мужчины – это, все-таки, мужчины, а женщины пусть будут женщинами, чтобы она всегда искала в мужчине какую-то силу, а мужчины ощущали какую-то слабость в женщине, и старались помочь ей. Мне понравилось выражение, что мужчине очень важно, чтобы женщина его любила больше, чем он сам себя любит, а женщине очень важно чувствовать себя защищенной. У очень многих израильтян оружие, на входе в каждое кафе вооруженный охранник, я сам как-то подменял охранника с проверочным индикатором на бомбу. Каждая сумочка на входе открывается и проверяется. На срочной службе солдат неделю служит, неделю с винтовкой дома, а если «старики» (ближе к окончанию службы), то и больше дома бывают. На танцах солдаты могут пирамиду составить из винтовок и танцевать. Кто-то едет в кипе на работу на велосипеде, а из заднего кармана торчит пистолет.
Война со стороны Палестины политически подогревается антисемитами всех мастей, ведь на самом деле до терактов все было хорошо и всем выгодно. Евреи вообще-то, по натуре, не агрессивны, во всяком случае, в драку точно не полезут, как у нас, могут очень ругаться, но не ударят, это табу. Палестинцы многие работали в Израиле, это всем было выгодно, а Израильтяне ездили в Палестину за более дешевыми продуктами и услугами, например, услуги врачей там стоили намного дешевле. Конечно, и в Израиле «ответка» ветхозаветная — «око за око, зуб за зуб». Хотя, наверно, в политике это может быть оправданным.

Чтобы больше заработать, я продлил визу на 2 месяца, для этого отец взял справки о своих заболеваниях. Надо сказать, что медицина в Израиле на высоте, особенно хирургия. Отцу, благодаря страховке, сделали бесплатно «центур» (шунтирование, чистка сосудов), хотя, вообще, операция стоила 17000$
Уже тогда она была самой рядовой, он смотрел на экране, как чистят его сосуды, а утром уже был дома. Сказали, что без этого он прожил бы еще не более полугода, а так продлили ему жизнь на 6 лет. Отец тосковал по Родине, но, все же, стал искать себя, начал писать статьи в «Еврейский камертон». Я написал ему на день рождения в конце марта:

В стране Богов обетованной,
Средь древностей руин,
Живёт один довольно странный
Еврее-караим.
Как будто перейдя границу
Второго бытия,
Порою первое всё снится,
То я, или не я.
И вроде бы давно итоги
Уже подведены,
С трудом переставляя ноги
Вдоль сказочной страны,
Проснется вдруг ребенок малый
В светящихся глазах,
И пропадает вид усталый,
Тоска, печаль и страх.
И бьётся, бьётся сквозь границу
Двойного бытия:
Пока огню во мне не спится,
То буду жив и я.

Хотелось работы с меньшим риском для жизни, и так я попал к Мареку, о котором у меня остались наилучшие впечатления, и которому я всегда буду благодарен. Хоть он и брал на работу туристов, но никогда никого не обманывал, но мало того, он еще был заботлив, культурен и обходителен. Мы почти подружились, доверяли друг другу, он мне мог даже деньги вперед дать, и я ему подарил свою «музыкальную аптеку» — избранную классическую музыку. В 2001-м году еще туристов брали на стройку, потом, после увеличения количества терактов, начались повальные проверки на стройках, и уже туда нельзя было попасть.
Оформиться, конечно, можно было только на чужую фамилию, человек получал стаж, а ты за него работал. Со стройки хевре платили около 30 шекелей в час, турист же получал первый месяц 17 шекелей, последующие – 19. В месяц выходило около 800$. Первая моя работа на стройке была самая тяжелая.
Молодым «олимам» в Израиле было легче, они проще усваивали язык, их охотнее брали на работу на заводы и в разные фирмы. А что было делать русской интеллигенции, разным инженерам после пятидесяти лет, но не достигшим пенсионного возраста. Им для выживания пришлось осваивать новые специальности, в частности, плиточников. Работа, на самом деле, довольно тонкая и нелегкая, с учётом наклонов, узоров, фигурных вырезов и т.д.
Это только кажется, что в Израиле все время тепло. Да, это правда, с марта начинается жара и уже до глубокой осени дождей не бывает, а ребенка в школу без литра воды вообще не выпускают, он может потерять сознание от обезвоживания. Потом я полетел в Израиль в ноябре, а зимой, и, особенно, на открытых стройках бывает довольно холодно, температура около 10 градусов, дожди и насквозь продувающие тебя ветра. На стройках заправляли, как правило, русские «кабланы» (прорабы). Особенно тяжелой была закладка большими плитами (около 40 см) огромных неразделенных балконов, идущих по периметру всего этажа «высоток». Вот туда-то меня подсобником и взяли, так как официально на эту работу никто идти не хотел. Я был не только под чужой фамилией, но и под чужим именем – Наум, своё имя надо было забыть. Записал тогда саркастическое:

* * *
Еврей по имени Наум
Был изворотливый на ум,
Своё продавши Саше имя,
Зовётся он жидом отныне.

Хотя, на самом деле, я благодарен был этому Науму и, тем более, Мареку. Разгадал меня только один «турист» с Украины, нелегально живший там уже более года. Посмотрел на меня внимательно и сказал: «Да какой ты Наум? Ты такой же Наум, как я – балетмейстер!». Я, естественно, промолчал.
В мои функции, как подсобника, входило быстро принести мешок цемента (50 кг), размешать часть его на большом листе жести с песком и с добавлением жидкой извести для пластичности. Потом ведрами разнести по балконам трём-четырём плиточникам, и бегом назад. Проблема была в скорости, у них работа была сдельная, это у меня она была повременная, я ничего не получал сверх того от надрыва сил, а раствора надо было очень много и быстро. Через несколько часов такой изматывающей работы силы мои заканчивались, меня начинало шатать, и я тяжело дышал. Заменить меня было некем, на такую работу даже туристы шли далеко не все, а комплекция моя была мелковата. Тогда плиточникам приходилось помогать мне таскать цемент, так как я уже не мог поднять мешок. Они отрывались коленами от своих прорезиненных ковриков, откладывали резиновые киянки для подбивания плит, и шли мне помогать. Делали они это, кряхтя и поругиваясь, впрочем, незлобиво, так как видели, что я не притворяюсь. Все они были из бывшего Союза, с высшим образованием и обладали достаточным уровнем культуры. Бывало, что в перерывах я с ними спорил о Христе, иногда весьма эмоционально. Терять мне было нечего, я находился в самом низу социальной пирамиды. Это, наверно, глупо – спорить о Христе с атеистами, но я не мог себя сдержать. Они относились ко мне снисходительно, как к полубольному, говорящему глупости. Вообще, бо;льшая часть израильтян – люди светские. У многих отношение к Христу просто как к заблудшей овце, и им даже жалко по-человечески, что Его распяли. Ну, нёс себе чудак ерунду всякую, ну пусть Он и был себе лжемессией, мало ли всяких говорунов и мечтателей, не убивать же их. Но вот Израиль, пожалуй, единственная страна в мире, где есть консолидированная часть общества именно ненавидящих Христа. Я с этим столкнулся и был поражен степенью этой ненависти. Обосновывают они это тем, что из-за Него более всего пострадал еврейский народ, что Он внёс раскол и противостояние. Я как-то задумался, а кто более всего из людей во все века ненавидел Христа? И подумал, что это, наверно, был первосвященник Каиафа, возопивший и разорвавший на себе одежды с призывом распять лжепророка. Христос отнимал у него духовную власть над народом, а нет, пожалуй, чернее чувства, чем духовная зависть.
Еще помню на стройке араба-мусульманина с голым смуглым торсом, покрытым каплями пота. Он что-то говорил отрывисто и страстно. От него исходила какая-то животная сила. У меня было сильное ощущение, что он мог бы легко в порыве отрубить мне голову, а дальше так же что-то говорить своё, что моя жизнь для него очень мало значила. Потом я пошел к окну кричать вниз на корявом иврите: «ани царих мелет а;рба кума;!» (мне нужен цемент на 4-й этаж).
В начале 20-го века на месте Нетании были только пески, обрывами спускающиеся к морю. Тогда часть богатых евреев за бесценок скупила эти земли. В конце же 20-го века эти пески стали золотыми. Потомки тех евреев на этом западном берегу стали строить элитные коттеджи. В каждом дворике непременно была древнегреческая амфора (отлитая, конечно, по заказу) с отколотым большим куском, лежащим рядом, экзотические деревья, с яркими цветами и обязательно карликовые апельсиновые деревца, с апельсинчиками размером с небольшую сливу, они без косточек и кушают их с очень тонкой кожурой, добавляющей пикантность ко вкусу. Все везде выложено плиткой и всюду вдоль тротуаров специальные бачки для сбора собачьих экскрементов. В Израиле хозяин непременно собирает «отходы» своей собачки пластиковым кульком и выбрасывает в эти бачки с соответствующим графическим рисунком. В одной из этих элитных вилл я и подсоблял моим плиточникам. Наблюдал такую картину. Неделю мы выкладывали террасу и двор большими красивыми плитами из натурального камня. Это не наша дешевая плитка, сделанная из бетона с красителем. Это были очень дорогие натуральные плиты, завозимые из Италии. Вдруг приезжает хозяйка и устраивает скандал с выволочкой каблану (прорабу). Ей не нравится расцветка плит. Она требует всё разбить и найти плиты другого тона. Помню, как бурчали мои плиточники, еще несколько дней разбивая свою работу, а плиты были красивые, зеленовато-бежевого тона с переливами, она же хотела красные. Очевидно, что за счет продажи земли хозяйка стала мультимиллионершей и для неё это были копейки.
Я сильно уставал на работе из-за рваного ритма, когда должен был, надрываясь, бежать с ведрами раствора, потому что им надо было скорей, чтоб заработать деньги. Хорошо помню, как я отдыхал, нагружая машину с песком. Удивительно, но действительно отдыхал, потому что меня никто не подгонял, мне дали возможность спокойно в своем ритме работать.
Однажды, вот так, торопясь, я наступил на большой гвоздь, торчавший из доски. Он пробил мне стопу насквозь, у меня же был еще усиленный вес – два ведра с раствором. Наскоро перебинтовав, меня отвезли домой, а дома родители вызвали скорую. Они имели право бесплатно вызывать скорую для одного гостя. На скорой был доктор медицины из Союза. В Израиле очень трудно попасть в медработники, тем более, во врачи, это высокооплачиваемая работа и надо много чего сдавать на иврите. И наши «светила» высшей квалификации работали на скорой. Зато и спас он меня по высшему разряду, все сделал очень грамотно, и нога, относительно быстро зажила. Ребята взяли себе более крепкого парня, и после выздоровления Марек оформил меня в целую бригаду подсобных рабочих.
Большой девятиэтажный дом в элитном районе на берегу Нетании уже был построен, шли завершающие работы и уборка. Это было, конечно, намного легче, чем в одиночку обслуживать плиточников. Руководил работами русский каблан, очень холеричный по темпераменту. Временами он так орал и брызгал слюной, что находиться к нему ближе трех метров казалось страшно. Вообще, крыш в Израиле в нашем понимании нет. Так как нет снега, то не нужны наклонные поверхности, а для стока воды есть отверстия. Мало того, в высотках самой элитной квартирой считается именно крыша. По всему периметру этой около 300 кв. м. площади идет бетонный парапет. В середине строятся жилые помещения, а вокруг насыпается земля, в нее сажаются деревья и цветы. Начальник стройки, очевидно, был довольно жадный, он не дал нам, рабочим по уборке, даже ручной лебедки. Представьте себе, таскать горы строительного мусора с девятого этажа вниз нам приходилось ведрами, спускаясь по лестницам (лифт не работал). А однажды я отбивал отбойным молотком лишний бетон с какого-то козырька на 8-м этаже и видел в городе взрыв, наверно, был очередной теракт. Водостоков вокруг дома, как у нас, нет. На крыше есть около 10 отверстий с заглушками, но не по краям, а на расстоянии нескольких метров от края, и сливные трубы находятся внутри здания. А внизу они уже выходят на высоте полутора – двух метров по периметру. Причем, чтобы понять какое отверстие на крыше, какому отверстию соответствует внизу, надо копаться в чертежах. И вот, однажды, после смоляной гидроизоляции крыши, ее заполнили около половины высоты парапета водой для проверки качества изоляции. Мне дали высокие болотные сапоги и послали на крышу проверить работу сливных отверстий. Помещения в середине крыши были наглухо закрыты и я влезал в воду через окно. Глубина было где-то сантиметров 50. Я должен был ходить по воде и по команде каблана, который кричал снизу (мобильного телефона у меня не было) открывать заглушки, а он потом делал себе отметки на чертеже. Надо сказать, что это довольно романтично, — ходить по крыше, заполненной водой, при этом видеть море и весь город, как на ладони. Но тут я услышал такие маты, о которых читал только в морских романах. Наш холеричный каблан не очень-то, видно, разобрался в чертежах и перепутал соответствие сливного отверстия вверху и внизу. Он ожидал слива воды где-то сбоку, а вода пошла под большим напором прямо ему на голову. Конечно, он заорал не сразу, а только, когда смог отплеваться и отдышаться. Даже я испугался, но я же не был виноват. Еще хорошо, что это была вода. Дело в том, что туалета для рабочих в здании не было и все ходили мочиться вниз, где был огромный гараж под всем домом. И вот, однажды, мне дали ведра, метлу, швабру, воду. Я должен был все подмести и убрать мочу. И целый день я занимался этой замечательной работой. А перед этим я что-то убирал на крыше и смотрел на море. И вот в этом-то подвале, как ни странно, я писал стихи. У меня всегда в кармане рубашки был маленький блокнотик и карандаш. Стихи приходили абсолютно неожиданно, иногда в самых неподходящих условиях. Так вот там я писал маленькую сказку:

Море с Небом целовались,
В горизонт губами слившись,
И лишь на ночь расставались,
Наслажденьем утомившись.

Утром Солнышко встречало
Их ликующим Рассветом,
Но, завидуя, страдала
Бедная Луна при этом.

И, однажды, с Ночью вместе,
Неразлучною подругой,
Подкупили Ветер лестью,
Обернуть их счастье мукой.

Он и рад свой дух мятежный
Проявить в дали безбрежной…
Плачет Небо, Море злится,
Только Ветер веселится.

Так приятель разгулялся,
Что ему и дня уж мало —
Страстно с Ночью целовался,
А Луна опять страдала.

Вот устал и сном забылся
Легкомысленный бродяга,
Вновь дитя-Рассвет умылся
Чистою морскою влагой.

Снова, радостно сливаясь,
Море с Небом целовались,
Перед всеми обнажаясь,
И нисколько не стеснялись.

И холодным, бледным оком
Глядя сверху одиноко,
Все Луна любви искала,
Но тепла не излучала.

Я был в Израиле 6 раз, в общей сложности около полутора лет.
Родители жили не в самой Нетании, а в пригороде, — Кирьят–Нордау, находившемся севернее на 12 км. За 9 лет пребывания в Израиле родители трижды меняли съемные квартиры. Но все он находились недалеко от банка «Апуалим», супермаркета, «русских» магазинов (обслуживающих, в основном, русских пенсионеров, не знающих языка) и центра медицинского обслуживания «Маккаби», где по телефону они могли записаться на приём к своему семейному доктору, очень внимательной Жанне Ройзман. У моего отца — Савелия Марковича была масса заболеваний – и тромбофлебит, и диабет, и гипертония, и сосудистые заболевания, дающие одышку. А у мамы – Елены Борисовны, начиналась болезнь по типу Паркинсона, как следствие микроинсульта, полученного еще в Крыму.
Большинство жителей Израиля жилье снимают вместе с мебелью, поэтому переезд с места на место относительно лёгок. Квартиры стоили от 400 до 500$, дешевле, чем в Нетании. Это были трехкомнатные квартиры, две спальни и большая гостиная. Приличная кухня, душ, туалет. Всякие счётчики находились не в квартире, а за домом, в отдельных запертых металлических ящиках, к которым у каждого были свои ключи. На правом косяке двери большинства израильтян мезу;за (специальный футляр с молитвами). Ее положено касаться с краткой молитвой перед входом.
У родителей за эти годы сменились три «метапелет», бесплатно предоставленных от государства женщин, помогающих по хозяйству.
Мне было довольно одиноко в Израиле, я недавно крестился в православии, а родители, хоть и были очень добрыми людьми, и любили меня, но понять вполне не могли, они были неверующими, светскими людьми, и, конечно, некрещеными, как и весь мой род. Церкви в Нетании не было, а я хоть и не был очень воцерковленным, но мне так иногда хотелось подойти к иконам, с мерцающими от горящих лампад дорогими ликами. Зашел я как-то в одну секту на квартире, но все это было очень куце и убого. Вообще, чем более тонко организован человек, тем меньше людей его могут понять, а уж Христа никто не мог понять, может быть, несколько больше любимый, самый молодой Его ученик, — сердечный Иоанн, и Лазарь, который был Там, за пределами жизни, и вернулся. Эта тонкая граница между духовным и материальным миром, ее нельзя пощупать, но как же сильно она ощущается в общении. Разговаривая со светскими людьми, вдруг, как будто ощущаешь нехватку воздуха, словно тебя втягивают в какой-то двухмерный мир, где нет вертикальной координаты, пространства и полета. Нет той безусловной высшей любви, над родом и временем. Я как-то разговаривал с руководителем нашего еврейского центра и сказал, что помогать надо не по родовому принципу, только своим, а тем, кто больше нуждается. Она резко сказала: «Да кто так делает?!». Я ответил, что я так делаю, что если будут рядом просить подаяние еврейская и русская бабушка, то я подам той, которая, как я почувствую, больше нуждается. После этого мы стали как-то бесконечно далеки друг от друга. Ну а еврейская гордыня, она еще бывает какой-то особой, может ощущаться даже в специфическом резком тембре голоса, в назидательности и снисходительности, еврей подчас как бы сверху, со знанием своей абсолютной истины верховенства бытия над сознанием, корысти над Духом. Здесь очень многое определяется уровнем внутренней культуры, я бы сказал, интеллигентностью. Этим и определяется восходящая ось от жидовства к человеку, поднявшемуся своей душой над родом, а в высшей ипостаси к высоко духовному верующему православному еврею. Глубоко интеллигентными были пушкинист Юрий Лотман, мои земляки – наш театральный режиссер Розалия Исааковна, поэт Семен Пивоваров, и ныне здравствующий, заслуженный работник культуры певец Ефим Заславский. Нередко же бывает, что еврей очень душевен и общителен, и пуговицу у тебя на рубашке крутит, и в глаза заглядывает, но как-то вдруг чувствуешь, что последнюю рубаху не снимет.
Интересен психологический, а может быть, духовный феномен. Когда я вернулся после первой пятимесячной поездки из Израиля в Феодосию, то мне вдруг захотелось как-то приобнять почти каждую встречную бабушку, она мне казалось близкой и родной. Я думаю, что причина в разном Духе, именно Духе. Даже во многих неверующих русских людях каким-то таинственным образом укоренено в глубине души православное мироощущение. Причем, я не имею ввиду русских по национальности. Во мне нет ни капли русской крови, но я русский социо-культурно. Ну, конечно, еще и православный. Социо-культурно русскими могут быть мусульмане, буддисты и атеисты, но мне так думается, что в наивысшей степени русская душа раскрывается именно в православии.
А уж в части бизнеса евреям равных нет. Сидят рядом два нищих, собирая милостыню, один – русский калека с орденами, а рядом в двух метрах, грязный еврей в лохмотьях. И все подают только русскому. Наконец, один из прохожих говорит еврею: «Ну что ж ты, Абрам, дурак, рядом с героем сел, кто же тебе подаст?». Когда он уходит, Абрам говорит «русскому»: «Мойша, и это он будет нас бизнесу учить?». Они работали на контрасте, потом делились.
Да, я чувствовал себя очень одиноко, не было ни одного человека, который бы меня по-настоящему понимал. Ко всему еще, тяжелая работа, подчас на пределе сил. Тогда написались строки:

* * *
Я жил в чужих огромных жерновах,
Меня моловших так бездушно,
Испытывал такие боль и страх,
Когда, что знаешь, вдруг, не нужно,

И где-то, глубоко внутри, кричал,
Что задыхаюсь я, нет мочи,
И лишь успокоения искал
В объятиях немой богини ночи.

Как бесконечно одиночество,
Когда теряем мы себя,
И жить тогда совсем не хочется,
Ведь все равно же нет тебя.

И тщетно ищем мы спасения,
Пытаясь чем-то заменить,
Простое вроде ощущение –
Собою настоящим быть.

Но что же, что же это значит?
Какая тайна скрыта в нас?
Как безутешно сердце плачет,
Когда наш лучик вдруг погас?

Тот путеводный луч прозренья,
Когда на радость и беду,
Я так, как чаю воскресенья,
Всегда вослед за ним иду.

О, сколько раз, влюбляясь вновь,
Мы в жизни говорим – «люблю»,
Но счастлив тот, кто хоть одну любовь,
Как Свет, пронес сквозь жизнь свою!

И в самом безысходном мраке,
Когда надежды больше нет,
Падут, как цепи, наши страхи
Когда сияет этот Свет!

Спасала меня моя полупустыня. Позже она стала активно застраиваться, но тогда, в 2001-м году, в нескольких минутах ходьбы от родителей, за дорогой на Нетанию, начиналась сказка. Перед дорогой был сквер, где собирались мои родители с друзьями, беседовали, разгадывали кроссворды, рядом народ резался в «козла», была детская площадка, потом одноэтажная квадратная белая плоская синагога, куда утром в субботу шли мужчины на молитву. А вот за дорогой начиналась полупустыня, где все было так же, как при Христе – глубокие пески, перемежавшиеся мелкими кустарниками, и ведущие к морю. Муравьи были огромными – около полутора см, вокруг ползали черепахи, сантиметров двадцати, они совсем не боялись человека. На закате часто торчали уши моей знакомой лисы, выходящей на охоту в своих угодьях. Справа простиралась заповедная долина символа Нетании – чёрных ирисов. Я стал молиться в определенном месте по вечерам после работы, и только там переставал чувствовать себя одиноким, я растворялся в красках и запахах моей полупустыни. Сразу пошли стихи:

* * *
Вот и снова я в пустыню
Восхожу проститься с другом.
Как издревле, так и ныне
Буду просто нищим духом.

И, обнявшись на прощанье,
Друг подарит из заката
Ожерелье – завещанье, —
Стать свободным как когда-то.

* * *
Прозренье радостно, в унынье веры нет,
Тоска всегда в безверие одета,
Кто видит всюду первозданный свет,
Тот сам и состоит из света.

* * *
Войдет молчанием прибоя,
И песней солнечного света,
И горизонта полосою,
Несбывшейся мечтой поэта…
И будет мною, мною, мною…
А назовут любовью это.

Там было еще русло высохшей реки с крутыми берегами красноватого цвета. На иврите красный цвет – адо;м, земля – адама;, а Адам – первый человек, вылепленный из красной глины. Потом, ближе к морю появлялись большие песчаные холмы с крутыми красно-глинистыми высокими обрывами в сторону моря. Израильтяне часто бегали там по тропам с какими-то датчиками, в глазах у них читалась железная воля с выполнением конкретной задачи, например, согнать вес. Периодически с рычанием носились большие джипы. Это был досуг в выходные дни, они пробивали себе новые трассы, карабкались, рыча, в песчаные горы. Какой-нибудь джип непременно застревал, и тогда главным развлечением было его вытаскивать. Вначале пытались вытянуть тросом, который обрывался. Потом, наконец, появлялся на большой машине самый крутой джипсмен. У него была автоматическая лебёдка. Она медленно под одобрительные возгласы вытягивала из песков неудачника.
Для меня же самым главным делом было помолиться и проводить солнце.
Я садился на обрыве и упивался невероятно красивой картиной. Огромный раскалённый диск медленно погружался за горизонт, подкрашивая в розовый тон бурлящую пену длиннющих двухметровых волн, по которым скользили сёрфингисты и над которыми парили парашютисты на летающем крыле.

Я на обрыве, а внизу шумит волна
И гребни на закате золотятся,
Купаюсь в красках я и море пью до дна,
Как хорошо, не хочется прощаться.

Но ведь не только из-за внешней красоты
Люблю я так вечернюю зарю,
Я в глубину души ее смотрю, —
Таятся в ней мои сердечные мечты,

Прощаюсь с другом я и у него учусь
Дарить себя вот так же без остатка,
Я от душевной черствости лечусь,
В минуты эти горестно и сладко.

Так человек над бездною живет,
Стремится ввысь и страсти в нем рокочут,
Но, может быть, он вовсе не умрет,
Если зарею очень сильно стать захочет.

Это высохшее устье, заполняемое зимой дождевыми потоками, выходило к морю. Потом по берегу можно было идти до Нетании, либо вылезти раньше через расщелину в песчаных фьордах и идти по красивой дорожке вдоль обрыва, выложенной плитками, перемежающейся скамеечками, смотровыми, игровыми и тренажерными площадками. Как-то я взял маму с собой, тогда она еще могла ходить. Позже у нее все более стала отключаться «автоматика». Когда мы ходим, то делаем шаги автоматически, не задумываясь, при мозговых же нарушениях этот автомат отключается и нужно усилием воли заставить себя сделать шаг, что часто не получается и человек падает. Любопытно, что по лестницам мама ходила хорошо, в роли автомата выступала ступенька, заставляя ее делать шаг. Тем более, что когда-то, еще в школе, она была чемпионкой Крыма по бегу и ноги у нее были сильные. Когда мама падала, я спереди упирался стопами в ее стопы, брал за руки, отклонялся назад, и она поднималась на своих ногах. Это потом много раз спасало меня. Потом, еще ко всему, у нее пошла разбалансировка вестибулярного аппарата, и она стала падать во все стороны, что принесло потом много бед и тяжелых травм. Но тогда она еще шла размеренно и грузно, как танк по пустыне, я иногда специально ей не помогал, давая возможность бороться с недугом. Однажды она встала одним коленом на песок и не могла встать. Вокруг никого. Я ждал, наблюдая со стороны. Вдруг бежит израильтянин и предлагает ей помощь, но мама жестом отклоняет ее, она была очень упрямой. Спустя несколько минут мне все же пришлось ей помочь.
Бывали и опасности. Когда я, спустя год, пошел по своей любимой тропке, то навстречу выскочил агрессивный питбуль и не дал мне пройти. Рядом я увидел некое подобие жилища из каких-то коробок и досок. Я попробовал сделать шаг и тогда он стал, рыча и бросаясь, припадать к моей стопе. Я понял, что еще несколько секунд, и он бросится на меня. Я застыл, начал с ним мягко разговаривать, а потом, не разворачиваясь, медленно пятиться назад, и избежал схватки. Он охранял свою территорию. Вообще, нищие и бомжи в Израиле – это совсем не то, что у нас. Они могут быть неплохо обеспечены. В шаббат в пятницу после 12 часов на рынке уже все начинает сворачиваться и многое можно получить, практически, даром. А уж на мусорке за месяц можно набрать полную обстановку квартиры, не только всю мебель, но и рабочие холодильники, стиральные машины, телевизоры, компьютеры и т.д. Израильтяне богаты и постоянно обновляют все в доме, а старое выносят к мусорке. Бомжи путешествуют часто на машинах, с целой горой барахла на крыше, нередко дежурят около мусорок. Зимой там, в принципе, можно обходиться без жилья: обложился картоном, фанерой, сверху накидал пластика от дождей. Мне думается, что там бомжи, скорее были призванием, чем необходимостью.
Да и музыканты, играющие на улицах за деньги, весьма гордые люди. Я видел, как одному музыканту бросили полшекеля, может быть, это был какой-нибудь олим без всякой задней мысли, так этот скрипач вскочил и, что-то крича, побежал вслед и швырнул эту монету в обидчика. Для него было личным оскорблением, что ему мало дали денег.
Я любил по устью бывшей реки с красноватыми берегами выйти к морю и брести по берегу. Этот пустынный песчаный берег был удивительным, я все время находил что-то необычное. Туши выброшенных рыб и животных оставим в стороне, а вот больших красивых ракушек, каких не бывает в Чёрном море, было много. Но самыми удивительными были камни. У нас в Чёрном море камни водой скругляются, там же волны каким-то странным образом, завихрениями, делали из камней разнообразные фигурки, еще может оттого, что камни там были ноздреватые, не такие плотные, как у нас. Я даже привёз домой фигурку, словно, Богоматери с Младенцем. Как-то я брел по песчаному длинному и пустынному берегу, с маленькими скалками в море и опять, неожиданно, написал:

* * *
Великий Отче наш, насколько же Ты благ!
Как многомилостив Ты к нашему ничтожеству.
И ближе всех Тебе, кто кроток, нищ и наг,
Кто может духом побеждать свое убожество.

И даже лучик доброты сквозь тьму страстей
С какой лелеешь материнскою заботою,
И как же рад, что от такой любви Твоей,
Тебе от нас вернется часть хотя бы сотая!

Купание в нашем море мне показалось приятнее, во-первых, бывает по утрам штиль и безмолвие, а во-вторых, у нас солёность воды 18 промилле, что близко к солёности плазмы крови, раны заживляются, в Средиземном же солёность 38 промилле и ранки жгут от соли. Кроме того, купание бывает опасно. Я как-то оказался в конце ноября в Нетании на пустынном пляже, поодаль сидела только маленькая компания из нескольких французов. В это время в Израиле уже мало кто купается, хотя вода около 20 градусов. В море шла, как обычно, очень длинная двухметровая волна. Надо сказать, что довольно страшно под нее подныривать. Но я неплохо плавал и поплыл подальше, поднырнув под ряд волн. И вот тут-то я обнаружил, что вернуться назад не получается, — волны или течение каким-то образом уносили меня в море. Кричать было бесполезно, никого нет, да и рев моря все заглушает. Я стал молиться и размеренно грести к берегу, очень устал, но все-таки спустя где-то с час, одолел волны и упал без сил на берегу. Там были предупреждающие таблички, но я плохо знал язык. Немало народу там так утонуло. После переживаний и молитв шли стихи:

* * *
У жизни, смерти и любви один источник,
Держащий с нами связь из скрытой точки,
В которой наши время и пространство
Сливаются в Святое постоянство.
И мы, скорей того не сознавая,
Туда стремимся, словно в двери рая.
А дверь открыта, верьте, иль проверьте,
Лишь в миг любви, рождения и смерти.

Потом моя полупустыня все более застраивалась многоэтажками и сейчас от нее, наверно, уже ничего не осталось. А жаль.

В очередной приезд я с помощью Марека попал подручным к Лёве. Это был сухощавый, цепкий, небольшого роста человек 57 лет с несколько едким, подчас колючим взглядом, как будто с какой-то скрытой обидой. Лёва эмигрировал из Евпатории, он был высококвалифицированным строителем, прошедшим серьезную школу, бывал и мастером, и прорабом, мог выполнить любые виды работ, изобрел собственный рисунок укладки плиток. Он периодически брал «туристов», так как тяжело уже было самому все таскать, и было много подсобной работы. Он брал заказы от частных лиц на капитальный ремонт любой сложности вилл и квартир. Ездил на машине с большим багажным отделением, но, все же, старенькой, с ручным переключением передач. Вообще, большинство израильтян уже тогда ездили на «автоматах». Дело в том, что в Израиле очень большое движение, ближе к Тель-Авиву бывает по 6 полос в одну сторону, и все равно, в часы пик постоянно возникают гигантские пробки, иногда можно и два часа ехать какие-то сорок километров. Практически, у каждого есть машина, иначе на работу не добраться, она нередко от дома в радиусе до ста, а то и больше километров. Кстати, если где-то ошибешься на автостраде с нужным тебе поворотом, то потом можешь, подчас, сто километров ехать, не найдя разворота.
В пробке же на ручном переключении передач – это просто кошмар, каждую минуту надо делать перегазовку. А метро в Израиле так и не сделали из-за опасения терактов.
В багажнике у Лёвы чего только не было, — большие удлинители на барабанах, пайлы для раствора, кувалды, отбойные и обычные молотки, дрели, болгарки, цемент, клеи, шпаклёвки, мешки для мусора и много чего другого. Строительный мусор в мешках мы выкидывали тайком в разные контейнеры, так как могли оштрафовать. Прежний подсобник у Лёвы с Украины не мог выполнять точных работ. Я же был специалистом по настройке точных приборов и Лёва убедился, что мне можно доверять разные деликатные работы, например, подведение верхней линии при покраске стен, обрезание плитки в размер, всякого рода сверления. Помню, как мы работали на большой вилле в элитном районе пригорода Тель-Авива. Хозяин, Бару;х, грузный типичный еврей, с большим носом и несколько лопоухий, работал охранником в самолете и получал хорошие деньги. Жена его, Блума, обыкновенно, сидела в кресле-качалке под мандариновым деревом и читала английский любовный роман, а красавица дочка Нава порхала и благоухала с приподнятым носиком и независимым видом в полупрозрачном наряде с оголённым плечом. Большой гараж с двумя машинами, двухэтажный дом с террасами, балконами, множеством комнат, везде ванны и санузлы. Как Лёва чертыхался, устанавливая какой-то суперунитаз за несколько тысяч долларов со всякими прибамбасами. На работу во дворе для прокладки каких-то труб они взяли человек 5 китайцев. Вдруг Лёва куда-то уехал, а меня оставили управлять этими китайцами, они не знали не только иврита, но и английского. Я разнервничался и махал руками, пытаясь им что-то объяснить. Потом взмок и плюнул, захотел пить. А я вообще путался в языках, и, бывало, когда волновался, пытался фразу выразить сразу на трех. Говорю и изображаю: «Ани роце go выпить water» (я хочу пойти выпить воды). Они поняли и показывают на свою пластиковую бутылку с водой. Ну, я, недолго думая, взял, да и отпил из горлышка. Боже мой, что тут началось! Они стали возмущенно кричать и махать руками. Для них это был чуть ли не смертный грех, теперь они после меня не могли пить из этой бутылки. Им и в голову не могло прийти, что я не налью в какой-нибудь свой стаканчик. Это, вообще, буддистская манера – крайней индивидуализации посуды, я и не знал, что у китайцев то же самое. Вообще – беда не знать языка страны, где живешь. Однажды ночью я чудом добрался до аэропорта. Надо было сесть на электричку на ночном полустанке. Никого на перроне не было. Время – 2 часа ночи. Что-то объявляли на иврите, но я ничего не понял. Подошел поезд. Там надо нажимать кнопку на вагоне, чтобы дверь открылась, ну, я нажал, зашел в тамбур и в вагон, там было несколько человек. На путаном языке спрашиваю про аэропорт и вдруг понимаю, что поезд идет в другую сторону. Я со своими сумками за секунду до отправления под громкие возгласы вылетаю на перрон. Оказывается, объявляли о смене расписания и, конечно, если бы я не выскочил, то на самолет бы опоздал.
Лёва был из Евпатории, из бедной, да еще неполноценной еврейской семьи, отца у него не было, только мать. Однажды, в благословенных шестидесятых годах, когда ему был 21 год, в жаркий июльский день он подошел к автомату газированной воды. Ах, эти чудные автоматы, как я по ним скучаю. Три прорези с кнопками, две по три копейки для сладкой газированной воды, с малиновым и лимонным сиропами, и кнопка с простой газировкой за копейку. А еще я скучаю о горячих длинных пирожках с ливером за 4 копейки, четыре штуки съел и весь день был сыт. Перед Лёвой стояла девушка в голубом, в белую горошку сарафане с большим желтым чемоданом. Она растерянно смотрела в свой кошелек, у нее не было монетки. Жара же была несносной и, казалось, что она сейчас расплачется. Лева вздохнул и по-джентльменски отдал ей свою последнюю монетку. Она быстро взглянула на него, слегка улыбнулась, и совершенно покорила Леву, — это был, словно, удар молнии. Лена приехала из Красноярска на несколько недель к своей тетке, жившей в маленьком белом домике на окраине. Ей было девятнадцать лет. Лева нес её нелегкий чемодан, но ему казалось, что он не шел, а парил над землей. Такое было с ним впервые в жизни, все разделилось на «до» и «после». Тетка Лену не встретила, так как перепутала время прихода поезда и очень убивалась по этому поводу. Лева уже тогда тяжело работал, они договорились встретиться на следующий день вечером. У них обоих случилась первая любовь. Лена так же влюбилась в Леву с первого взгляда, что в жизни, вообще-то, бывает редко. Они стали встречаться почти каждый день по вечерам, и вскоре уже не мыслили жизни друг без друга.
В тот день они бродили допоздна, на небе ярко светили звезды.
Смотри, комета, — воскликнула Лена. А ты успела загадать желание? – спросил, улыбнувшись, Лева. Она не ответила, а только как-то по-особенному взглянула на него. Лева посмотрел на небо, и вдруг ему показалось, что одна звёздочка светит особенно ярко. Он показал ей эту звездочку и прошептал: «Это твоя звёздочка, я называю ее Леной». И Лёва признался ей в любви. На следующий день, 4 августа, она уезжала, и при расставании они поклялись друг другу обязательно встретиться в этот день через год. А потом они стали писать письма друг другу. Но вот, что случилось. Отец Лены в Красноярске был директором крупного завода, и когда он услышал от дочери эту историю, то, как умный человек, конечно, промолчал. Но с женой они решили, что категорически нельзя допустить такого брака Лены. Во-первых, Лёва был еврей, а, во-вторых, ко всему еще и бедный еврей из неполной семьи, и не имеющий положения в обществе. У них были совершенно другие планы на свою дочь. И они стали тщательно контролировать почтовый ящик. Все письма от Левы они забирали и прятали. А матери Левы «добрые» люди посоветовали задуматься о своем будущем. Ведь если они поженятся, то Лева непременно уедет в далекую Сибирь к лучшей жизни и останется там жить, а когда она его еще увидит потом? Мать же очень не хотела покидать родной город, рядом жили все ее близкие, здесь были похоронены ее родители. Лева был единственным ребёнком и смыслом ее жизни. Она очень испугалась и стала прятать письма от Лены. И Лева, и Лена очень переживали, что нет ответа на письма, но продолжали отчаянно писать, признаваясь в любви друг другу, и умоляя написать хоть строчку. Это было невыносимо.
Спустя несколько месяцев родители Лены придумали новый ход, они написали Леве подложное письмо от Лены, что она выходит замуж. У Левы все стало валиться из рук, целый месяц он ходил и молчал, совершенно убитый, он перестал есть. Мать очень страдала из-за его состояния, но, что же делать? Показать письма теперь было смертельно опасно для нее. И тут снова помогли «добрые» люди, они предложили ей хорошую партию для Левы, добропорядочную евреечку, учительницу Розу, чуть старше него. Их познакомили, и от обреченности Лева стал с ней встречаться, она действительно была доброй и симпатичной девушкой. Для Левы же жизнь потеряла смысл, он ни в чем не проявлял никакой инициативы, но Роза как-то скрашивала его глухое одиночество, постепенно он привык к ней.
Наступило лето, и вот, бывают же в жизни такие совпадения, именно на 4 августа была назначена их свадьба. А Лена, эта милая «звёздочка», несмотря ни на что, приехала. Видимо, сила ее веры и любви была велика. Она приехала 4 августа и сразу с чемоданом пошла к Леве домой, она не могла ни минуты ждать. Был полдень, стоял сильный зной, Лена, измученная, еле дошла и стала стучать, но дверь никто не открывал. Вышли соседи и сказали, что сегодня у Левы свадьба. Лена упала в обморок, соседи вызвали скорую, и она ее увезла. Больше Лева ее никогда не видел. Свадьба была допоздна, молодым сняли жилье, узнал Лева обо всем только спустя несколько дней. Можно представить его состояние, он снова получил удар молнии, только уже сокрушительный. Он таки потом добился от матери правды, но дело было уже сделано. Поначалу он возненавидел было Розу, но Лева был, все же, добрым по натуре, она ведь ни в чем не виновата, надо было как-то жить. Потом появились дети, а еврейские мужья – одни из лучших мужей, они очень заботятся о семье.
Прошло 25 лет, и Лёва с Розой и детьми эмигрировали в Израиль. После его рассказа мне стала понятна его противоречивая натура, в нем стало жить словно бы два человека, один – добродушный, заботливый еврей, а второй – желчный, язвительный, озлобленный на судьбу человек, и было совершенно неясно, какой стороной он к тебе повернется в следующее мгновение.
Но это была еще не вся его история. Незадолго до нашего знакомства с ним случился третий удар молнии, может быть уже не такой силы, но, все же, это был удар. Неожиданно, он встретил девушку очень похожую на Лену. Миле было 28 лет, она работала в гипермаркете и у нее была такая же светлая улыбка, пронизывающая время. В Лёве все всколыхнулось вдруг. Он думал, что все давно в прошлом, но оказалось, что ничего подобного, все было очень живо и только затаилось болью внутри. Конечно, он понимал, что это самообман, иллюзия, но как же она была сладка, как упоительна. Он прекрасно осознавал, что между ними ничего не может быть, но вся душа его устремилась к этой сказке. Под благовидным предлогом он познакомился с Милой, которая была не замужем. В кафе он рассказал ей всю правду, Мила прониклась сочувствием к нему, а Лева попросил разрешения хоть иногда, хоть чуть-чуть видеться с ней.
Он стал тайком от семьи откладывать какие-то «левые» деньги и делать Миле маленькие подарки. Наверно, это все было нехорошо, но для Левы оказалось свыше сил отказаться от этих встреч. И вот, как-то во внеурочное время, он попросил меня одеться поприличнее, и заехал за мной. Он купил огромный букет каких-то разнообразных очень красивых цветов, и мы поехали в гипермаркет. У Милы был день рождения, а Леве было неловко самому дарить их при таком количестве людей, его мог кто-то узнать. Он на листочке написал мне фразы на иврите русскими буквами, которые я и высказал служащему на входе. Он ушел и, спустя некоторое время, по громкой связи было сделано объявление, а еще через несколько минут сквозь взгляды многих людей Мила шла ко мне. Даже я испытал определенное смущение, букет был велик, а Мила прекрасна. Она, как-то неловко улыбаясь, приняла букет, и было видно, что она явно смущена.
В жизни бывают ошибки, решающие нашу судьбу, которые уже нельзя исправить.
Вскоре я уехал и никогда больше Леву не видел. Но во мне навсегда осталось чувство какого-то сожаления и сострадания о несостоявшейся единственной, может быть, большой любви.

* * *
О, эта горькая потерянность
Средь сладких жизненных пиров,
Бывает твердая уверенность, —
Мне счастья нет среди миров.

Но присмотреться, все несчастные,
Как одинокая слеза,
Хотя у них и беды разные,
У всех погасшие глаза.

И как похожи все счастливые,
Сквозь испытанья многих лет, —
Душевной радостью красивые,
На все собой дают ответ:

Любовь – не жажда обладания,
Чтоб наслажденье получить,
Она сильней огня желания,
Любовь – способность Свет дарить.

Поездки и маленькие истории

Самые необычные поездки (если это можно назвать поездками) у меня были на инвалидной коляске — «мерседесе», как я ее называл из-за удобств. Что это была за коляска – чудо (она и сейчас у меня, потрепанная и подломанная, но я люблю ее и храню, как реликвию). Вообще-то она называлась sunrise – утренняя заря. Я больше нигде таких колясок не встречал. Легкая, из дюралюминия, но достаточно прочная. Она в 2 раза легче наших железных. Ее запросто можно было занести на 5 этаж. Ручки с идеальным наклоном, а еще, что очень важно – два уступа сзади, на которых можно было нажимать и брать практически любые препятствия (до 40 см). Попробуйте с нашими колясками преодолевать приличные бордюры, это будет невыносимое зрелище, а ведь, к сожалению, это бывает нередко необходимо. А на моей sunrise запросто. Я много лет возил маму и несколько лет отца. Не просто возил, а по многу километров, так не делал никто. Например, я регулярно ездил из Кирьят-Нордау в Нетанию (12 км), обратно, да еще там около пяти, всего под тридцать. Но самый бывал прикол, когда мы ехали вместе с мамой, да, да, уж такого израильтяне отродясь не видали. Когда случался небольшой наклон, я становился на эти выступы сзади, и мы гнали вниз. Что тут начиналось вокруг, все кричали: «Ма корэ;?!» — что случилось?! Но я махал рукой, не обращал внимания, и мы мчались дальше.
По дороге из Кирьят-Нордау в Нетанию красивейшая береговая линия, виды на море, в некоторых местах мы останавливались и молились. В начале пути я еще запускал маму в гигантский деревянный городок из нескольких этажей и длиной под 100 м, и она, цепляясь за всякие поручни, проходила его весь, руки у нее были крепкие. В одном месте по дороге была площадка, с которой народ прыгал с обрыва с летающим крылом (тип парашюта) и потом долго парил над волнами. Помню, как откуда-то подлетел парашютист, а он, видимо был в ссоре с кем-то, кто был на площадке. И вдруг он начал выкрикивать какие-то оскорбления и ругательства. На земле он никогда бы так не кричал, это точно. Именно оттого, что он был в небе над нами, он стал с каким-то даже наслаждением кричать и издеваться. Думаю, что он почувствовал себя сверхчеловеком, тем более, что его нельзя было ударить.
В Нетании был огромный лифт, человек для 12-ти, для спуска с обрыва на пляж.
К нему шел небольшой мост, а на входе, как обычно, охранник, проверяющий детектором каждого на предмет бомбы. На пляже большая площадка с разнообразными бесплатными тренажерами. Чего там только не было. Мне нравилась имитация лыж – каждая нога на отдельной качели, а руки на качающихся палках, причем кататься так могут одновременно двое с противоположных сторон. Раздевалок таких, как у нас, нет. Они совмещены в одноэтажном здании с туалетами и душами. Ну, конечно, еще дополнительно души на пляже. Песок мельче, чем у нас, как на рижском взморье. Кстати, вернуться из Нетании можно было и на автобусе, где, почти в каждом специальные выдвигающиеся и наклоняющиеся площадки для заезда детских и инвалидных колясок. А еще я видел, как инвалид подъехал к своей легковой машине, сел в нее за руль, взял какой-то пульт, а потом вдруг из багажника машины вылез специальный кран с несколькими коленами, развернулся, поднял его коляску и занес назад в багажник.
Как-то мы закинули мамину коляску в багажник автобуса и поехали в Тель-Авив, а оттуда на коляске по берегу в его пригород – древнейшую Яффу, которой около 4000 лет. Это было очень красиво, всюду необычные цветущие деревья, — сиреневые жакара;нды, ярко-красные птицы феникс (деревья — пожар), высокие пальмы вдоль берега. Везде на пляжах площадки с тренажерами, а в море множество яхт. Потом пошли разные церкви и соборы, но православного храма, к сожалению, не было.
Чаще же мы ездили на коляске к одному из любимых мест отдыха, — озеру с утками, окруженному огромными эвкалиптами. Эфирный аромат от них разносился на много метров, я привозил пучки с целебными листьями домой.
Бедная моя коляска – «мерседес». Однажды, в Феодосии предложили спустить маму в коляске с наружной лестницы библиотеки. Мы с одним мужчиной взялись по бокам, а другой крупный мужчина взял за ручки сзади. И вдруг он в середине лестницы отпустил эти ручки, как-то они соскользнули у него. Мы полетели вниз, а он таким большегрузом упал сверху на нас. Мы все отделались ушибами, а его увезла скорая. Коляска, конечно, была всмятку. Я потом долго ремонтировал ее, выгибал, вставлял стальные стержни, теперь она с трудом раскрывается, но все- же я даю ее людям, она еще послужит.
А в Израиле наши поездки надолго прекратились из-за трагического случая. Ближе к концу маминого пребывания, она стала больше падать. Однажды рано утром, она закипятила для чего-то большую кастрюлю воды, литров на шесть. Вдруг, стала падать вперед и толкнула плиту. А сзади плиты была откинута высокая крышка для нее. Крышка оттолкнулась от стены, упала на кастрюлю, а кастрюля опрокинулась на маму. Я был в другой комнате и услышал сильный крик. Мама сидела на полу и кричала. Почти все тело было обварено. Я начал заливать ее холодной водой из ведра. Потом ее увезли в больницу. У нее было обварена значительная часть кожи. Здесь бы она не выжила, но там ее спасли. Она лежала в разных больницах. Маму оборачивали в специальные материалы, пропитанные мазями. Под конец пребывания в Израиле отец начал терять память. Это было страшно для него, так как он был педантом, и каждая бумажка бывала у него на месте. А тут вдруг он как-то незадолго до отъезда из Феодосии говорит: «я не знаю, где деньги и билеты». Мы их трое суток искали в квартире. Они оказались в дальнем углу кладовки в старом чемоданчике. Так вот, отец захотел навестить маму в больнице, а мне надо было на работу. Тогда я еще не осознавал, насколько он болен. Я ему подробно все нарисовал и написал. Он же, выйдя из автобуса, пошел в противоположную сторону. Мне звонит возмущенный мужчина, который ему помог и говорит, что сейчас позвонит в полицию и меня отправят в тюрьму. Я испугался, это был бы крах. Еле его уговорили не звонить. В Израиле особое отношение к старикам и детям. Отца мне было возить на коляске тяжелей, он весил более ста килограммов.
Конечно, я не мог не поехать в Иерусалим в Храм Гроба Господнего.
Мы приехали в Иерусалим в шаббат (в субботу), поэтому торговали только арабы. Купили по праздничному набору свечей – 33 шт. белого цвета. Гологофа, на которой был распят Иисус, находится прямо внутри храма, и мы по крутым ступеням поднялись на нее. Меня поразила скульптура Марии из белого мрамора, сделанная очень натурально, с совершенно живым страдающим лицом и грудью, пронзенной кинжалом. Потом мы спустились к камню, на который было положено тело Иисуса после снятия с креста. Снаружи склепа, в котором получает православный священник священный огонь на Пасху, были какие-то железные строительные леса. Как пояснили, их строили для ремонта после пожара около 80 лет назад, а оставили из-за возникшего конфликта между конфессиями – кто будет снимать? Вход в склеп узкий и очень низкий, чтобы войти, каждый должен наклониться. Очередь большая, входят по одному, и, действительно, испытываешь какой-то особый трепет в ту минуту, когда там, в этой маленькой пещерке, находишься один. Снаружи Храма есть одна колонна с трещиной и рассказали такую историю, случившуюся в начале 20-го века. Мусульмане, сидевшие на высокой стене за Храмом, стали насмехаться над православными, говоря, чтобы они показали, где их Бог. И тогда вдруг раскололась колонна, и из нее появился огонь. При виде этого мусульмане с ужасом стали прыгать со стены, ломая себе ноги, и многие из них потом приняли православие. К сожалению, православная зала в этом Храме была продана католикам революционным правительством после 1917 года, так же, как и зала в Храме Успения Богородицы, находящимся глубоко под землей, можно сказать, под слоем многих веков. Там до сих пор висят люстры с царскими орлами.
Самое глубокое место Храма Гроба Господня, куда надо спускаться по ступеням, это место нахождения в 4-м веке Креста Господня царицей Еленой, престарелой матерью императора Константина. Большие четырехгранные гвозди при распятии вбивали, конечно, не в кисти, как по традиции написано на иконах, а в запястья, иначе тело бы сорвалось.
Еще был такой случай. Арабы–христиане очень эмоциональны. Они ожидают в Храме Священный Огонь перед Пасхой не так сосредоточенно и спокойно, как другие. Они кричат, шумят, смеются, многие садятся на плечи друг другу, машут руками, в общем, ведут себя, как дети. И однажды их из-за этого выгнали из Храма. И Священный Огонь не появился, пока арабов обратно не впустили в Храм. Во дворе Гефсиманского сада растет маслина, которой 3000 лет. Прямо из середины огромного древнего ствола растет молодое дерево. Под этой маслиной еще сидел Христос с учениками, и тогда оно уже было древним. Такого дерева нигде больше в мире нет. Про Иуду сказали так, что он был членом секты кинжальников и идейным человеком, иначе бы он не швырнул эти тридцать сребренников на землю. В то время ведь евреи боролись с римскими оккупантами и для многих Варавва, убивший римского сотника, был понятнее Христа, призывавшего подставить вторую щеку. Старейшины убедили Иуду выдать Христа, так как он, по их мнению, раскалывал истинную веру, и обещали не предавать его казни. Повесился же Иуда, поняв, что его обманули, и, не выдержав осуждения народа, любившего Христа.
Я был в Сионской Горнице, — месте Тайной Вечери, открытом крестоносцами в 12 веке. Экскурсовод сказал, что преломлял Христос не хлеб, а мясо козленка, так как хлеб перед Пе;сахом запрещен. Есть можно было только мацу;. Кстати, караимская маца, которую делала мама, мне больше нравилась. Это были толстые, сантиметра в два, круглые лепешки без соли, с рисунком солнца, покрашенным желтком. А путаница могла произойти, так как на арабском языке мясо – лахэ;м, а на иврите хлеб – лэхэ;м. Хотя, все-таки это, вероятнее, был хлеб, так как Христос утверждал Новый Завет, и хлеб, как Его тело, был символом бескровной жертвы. Обычай мыть ноги перед едой существовал потому, что во время еды возлежали и ноги были у головы соседа.
Был я также из уважения у стены плача. Перед входом на площадь нас проверяли металлоискателем, а потом бесплатно выдавали на голову кипу. Все вкладывали записки с нематериальными желаниями в щели стены, упирались в нее головой и руками, потом молились.
Ездили мы в южный город Израиля Ашдод, там было много феодосийцев, но он и больше обстреливался. Там была и караимская кена;са (от байт кне;ссет – дом собрания). Перед посещением кенасы, где службу должен вести караимский газзан, неожиданно перед нами выступил еврейский раввин со своей проповедью, в которой меня очень резанули слова: «Христос – главное зло Израиля». В Крыму никогда бы таких слов среди караимов не прозвучало, а там караимы явно подвержены ревизионизму. И в кенасе я как-то благодати не ощутил.
Очень интересен большой морской порт на севере Израиля – Хайфа. Еще севернее него леса и природа больше похожая на природу Крыма. А в Хайфе много храмов, в том числе православные. А на большой горе с террасами внутри города великолепный бахайский дворец. Там все очень ухожено и за туристами по пятам следуют работники, подбирая любую бумажку. Бахаизм, я бы сказал, крайне либерален – нет священников, все равны и должны содействовать миру, добру и процветанию. Ну что ж, тоже хорошо, во всяком случае, душевно.
Однажды я поехал на Мёртвое море, где раньше были города – Содом и Гоморра. Рядом со мной сидел очень милый мужчина, с которым мы разговорились, он как-то был даже слишком обаятелен. Он оказался гомосексуалистом, и тогда стал мне неприятен. Но, все же, я выслушал его историю. Он жил нормальной жизнью с женщиной, а потом его в какой-то компании изнасиловали мужчины. Он испытал такой силы наслаждение, что больше не мог быть с женщиной и теперь постоянно ездил на слеты своих собратьев в Голландию, где их было очень много. Когда я пытался как-то увещевать его, то он делал вид, что слушает, а на лице его разливалась какая-то маска своего сладострастия, и это было неприятно видеть. Утонуть в этой пересоленной рапе Мертвого моря, конечно, невозможно, тело наполовину над водой, но упаси Бог иметь ранку, жжёт страшно. По тропе к воде по сторонам какая-то очень вязкая глина, я, в виде эксперимента, сделал несколько шагов в сторону и стал медленно погружаться в трясину, меня с трудом вытащили двое мужчин.

Нигде в жизни я не испытывал большего контраста. Я все время где-то глубоко в душе ощущал какой-то восторг, что я в земле обетованной, где ходили Христос и ученики, Матерь Божия. Это упоение после молитв расцветало стихами.

Полюби себя сказочной
Неразгаданной тайной,
И зарею, и радугой —
Станешь феей желанной.

Просыпайся росинкою,
Нежной песенкой лейся,
Стань своею улыбкою,
Над собою посмейся.

Ощути, как рождаешься
Чем-то новым прекрасным,
И для всех появляешься,
Словно, солнышком ясным.

Полюби себя вечную –
Станешь все понимающей,
Чьей-то болью сердечною,
Как детей, всех прощающей.

Есть великая истина
В твоем сердце горящем,
Беспредельном и искреннем,
Без остатка дарящем.

Просто так полюби себя,
Как созданье чудесное,
Так, как любят и ждут тебя,
Ведь ты чадо небесное.

И любовь твоя светлая
Всюду радостью станет,
Пусть почти незаметная,
Но она не обманет.

Несмотря на все противоречия, большинство изрвильтян готово прийти на помощь ближнему, помочь и всячески поддержать в трудную минуту. Вещи, которые не нужны, могут выносить в мешках не только на мусорку, но и вывешивать при в ходе в подъезды. У многих, соблюдающих традиции, большие семьи, чаще у эфиопов и хасидов. 7-9 детей, идущих вереницей за матерью, не редкость. Полиция и армия народом очень уважаемы. Зарплаты в полиции высокие и взяток они не берут, так же, как и в государственных учреждениях. Некоторые из олимов, особенно с Украины, по привычке, пытались давать взятку для решения какого-то вопроса, но это бесполезно.
У меня бывало несколько самых «классных» работ. Какое-то время я бывал на разных подменах. Однажды Марек повез меня на сутки охранять какой-то большой склад вдалеке от населенных пунктов. Оказался он в апельсиновой роще. Я лежал в этой роще, усыпанной упавшими апельсинами, и читал какую-то увлекательную книгу, за это мне еще платили неплохие деньги. Конечно, я быстро ими объелся и уже не мог на них смотреть. В Израиле бывает их перепроизводство, этими апельсинами кормят даже свиней, но и они зачастую воротят свои морды. А на ночь я лег спать в какой-то деревянной беседке, чем не рай?
А однажды он привез меня вечером на ночь охранять какой-то магазин, который находился на открытой площадке второго этажа. А работники уже ушли и все заперли. Вокруг был забор, а выше балкон. Марек говорит: «Залезай!». Ну, я и полез. Что тут началось, откуда-то набежала толпа, в которой раздались крики, что надо вызывать «миштару». Я смотрел сверху, как Марек махал руками и пытался их перекричать. Насилу он успокоил народ, заверив, что я не вор, а охранник. Там я тоже чудесно устроился спать под звездами, имея с собой спальник. Но не все бывало так гладко. Один раз Марек привез меня убирать мусор в каком-то строящемся детском садике, и уехал. А тут неожиданно случилась облава, они регулярно устраивались полицией для ловли всяких потенциальных террористов и нелегалов. Куда деваться? Мне пришлось закопаться в этом мусоре за перегородками и, к счастью, меня не обнаружили.
Ездил я по всему Израилю на большом джипе подручным у Ади, ему надо было обустраивать полками стены разных магазинов. Как-то попали мы на «датишный» (иудаистский) юбилей с кучей угощений, где все были очень стильно одеты, включая 8 детей. А оттуда поехали работать на палестинскую территорию. Потом Ади пришлось от меня отказаться, так как от него стали требовать платить за меня подоходный налог.
Ну вот, я и подошел к двум своим большим последним работам в Израиле – в «Arcaffe» и гигамаркете «Ikea».
На юг от Кирьят-Нордау в сторону Нетании через мост была большая промзона. Там делали оптико-электронные приборы большей частью эмигранты – выходцы из моего инcтитута ЛИТМО (Ленинградского института точной механики и оптики). А я был достаточно опытным юстировщиком (точная настройка оптических приборов) и оптиком-механиком. Устроившись туда, я получал бы хорошие деньги, около 3000 долларов, а может быть потом и больше. Нужно было гражданство. Я устал от тяжелых работ, и дай, думаю, в Израиле оформлю. Мы с отцом вместе поехали в Нетанию и пошли по какому-то адресу, но нам его неверно дали, а на другой день я передумал, — не судьба. И правильно сделал, потом замучился бы с документами при возвращения на Родину. А самое главное, Бог миловал меня, ведь, скорее всего, я мог его и не получить, так как не прошел бы собеседования, я бы не снял крест и на прямой вопрос прямо бы и ответил.
На запад же от Кирьят-Нордау также находился большой мост через железную дорогу. Там была зона супермаркетов и кафе. Самое большое называлось «Arcaffe». Кем меня могли туда взять, как низшее социальное звено? Да, конечно, мойщиком посуды, уборщиком и мусорщиком. Но это было для меня все равно повышение по социальной лестнице, по сравнению с подсобником на стройке, наверно, за годы я этого заслужил. Кафе было огромным, вытянутым в длину, с несколькими залами, столиков на 50, да еще снаружи перед входом была терраса столиков на 20. То есть заполненным кафе вмещало более 250 человек. У меня была моечная машина, но все равно многое приходилось делать вручную, кроме того, иногда, она выходила из строя. Думаю, что я перемыл там посуды больше, чем дома женщина за свою жизнь. Обычно посуду мне приносили официанты, но иногда приходилось выходить за ней в зал, поэтому у меня была белая рубашка, приличные брюки, а в мойке я надевал фартук и резиновые перчатки. Руководил кафе «ватик», он хорошо все понимал, был деловит и не заносился, и с ним было приятно общаться при необходимости. Израильтяне, вообще очень любят кафе, гораздо больше, чем у нас. Ведь у них американский образ жизни с несколько восточной закваской. Дома готовить не принято, жена не будет тебя ждать с вкусным ужином, в лучшем случае быстро приготовит какой-нибудь полуфабрикат. Рано утром кофе с булкой и на работу, днем, зачастую, никаких тебе обедов, супы они обычно не едят, а гамбургер, или что-то второе горячее в кафешке, вечером опять гамбургер, потом, бывает, что надо кому-то заехать к любовнице, ну а к позднему вечеру домой спать. В «Arcaffe» публика была очень разношерстная. За дальними столиками обыкновенно шли деловые разговоры за кофе с сигаретой, за отдельным столиком какой-нибудь мужчина среднего возраста работающий в ноутбуке. Это, как правило, холостяк или разведенный, ему было тоскливо сидеть дома одному, а в кафе все же была некая иллюзия общества, ты как будто бы не один, а в компании. Многие мужчины в кипах, хотя кафе было светским, но по заказу могли подать и кошерное. Несколько столиков сдвигали для всяких празднеств и юбилеев. Позднее всего собиралась молодежь, гудела и танцевала до 2-х ночи, а в шаббат до 3-х, а потом была наша уборка до 4-х утра. На входе, конечно, уже в возрасте, охранник из русских с пистолетом и металлоискателем, любую дамскую сумочку положено было просматривать. Не один раз это приходилось делать и мне, когда я оказывался рядом, и посуды было немного, а он хотел в туалет или перекусить. За мойкой находилась кухня, потом длинный коридор и выход на задний двор с мусорными баками.
А теперь о моем первоначальном шоке. После как-то привыкаешь ко всему, но вначале…
«Arcaffe» было элитным и дорогим. Чашечка кофе могла стоить несколько долларов. Поэтому они держали марку. Ночью, в конце рабочего дня все оставшееся кофе, намолотое за день, высыпалось в мусор. А надо вам сказать, что это были особые, лучшие сорта, запах стоял за метр. Но на другой день молотый кофе оставлять уже было не положено. А его бывало много, подчас около килограмма. Я забирал его домой, потом увозил на родину, и оно пахло у меня еще спустя несколько лет. На кухне же такая картина. Достается большая головка сыра высшего сорта, диаметром около 30 см, с плоскими основаниями и высотой около 10 см. Так вот, большим ножом отсекаются края сантиметров по 5 в толстой части и выбрасываются в мусор, так как это не кондиция формы.
То же самое делается с большим кругом ветчины. Так же мне приходилось выливать все оставшееся молоко, горячий шоколад. Бутерброды же делали явно не кошерные. Хасидов, наверно, вывернуло бы наизнанку, когда бы они увидели эти гигантские бутерброды с ветчиной, сыром, зеленью и майонезом (в иудаизме категорический запрет на соединение молочного с мясным). Они оставались ночью в большом количестве, и их тоже надо было выбрасывать. Еще там пекли особый свой хлеб – огромные караваи с зеленью и всякими орешками и семечками внутри. Самым страшным для меня было, что все эти караваи перед Песахом надо было выбрасывать в мусор. Мой троюродный брат служил в Израильской армии. Вечером там выбрасывались сотни килограммов оставшейся еды. А за сеткой с колючей проволокой находились истощенные палестинские дети с голодными глазами. И однажды вечером из армейской кухни вывезли за сетку высокую тележку с продуктами (около 2 метров высотой). Продукты, конечно, стали расхватывать. А потом солдаты увидели, как мальчик постарше ударил молотком по голове мальчика помладше и забрал продукты. Больше они тележек не вывозили.
Так вот, многое из продуктов я не выбрасывал. Ночью набирал в большие пластиковые мешки и меня подвозили по дороге через мост. Это, конечно, было не положено, но на меня смотрели сквозь пальцы, — это была моя привилегия, как па;рии, как мойщика посуды и мусорщика – низшего социального звена. Утром приходили разные пенсионеры нашего района, знакомые папы и мамы, и разбирали продукты. Нередко я шел пешком через мост, когда не было попутной машины и «товара» было меньше. Случались и травмы. Однажды, уже ночью при уборке посуды со столов, я несся с подносом и провалился ногой в сливное отверстие около 20 см в диаметре. Они были закрыты решетками, но ночью я их открывал для чистки, торопился и забыл. Я ободрал ногу, было очень больно, но, к счастью, не сломал. Заправляла кафе молодежь. Помню, как ночью в Песах, управляющая кафе девушка залезла на стол и танцевала. Ну что ж, у нее были на это силы и задор, а я к ночи уже бывал без сил. А еще израильтяне, практически, не едят курицу со шкуркой. Рядом с «Arcaffe» был магазин, где все то, что у нас стоит приличные деньги, например крылышки, отдавалось хоть мешками за бесценок, и мама у меня все это вкусно готовила. В минуты краткого отдыха после выброса мусора на заднем дворе, я ложился на какой-нибудь картон, поднимал ноги вверх и упирал их в колонну. Дальше был пустырь и железная дорога, а над головой звёзды. Там ночью я написал песню:

У звезд своя великая печаль, –
Им никогда друг друга не обнять,
И, может, оттого себя не жаль, —
Светить для всех и жертвенно сгорать.

Не грустите так, Звезды,
Я вас благодарю,
В радуге мои весны,
Синюю вам подарю.

Земля когда-то девственна была
Душистый ублажал ее покров,
И по небу счастливая плыла,
Не видела она кошмарных снов.

Льют во мне твои слезы,
Дорогая Земля,
В радуге мои весны,
Зеленая будет твоя.

Измаянный тоскою, человек,
От жизни потерявший все ключи,
И день так долго тянется, как век, —
Взгляни на пламя тихое свечи.

Вступим в ранние росы,
Бо;сые, — ты и я,
В радуге наши весны, —
Вместе – одна семья.

Иногда Марек отправлял меня на подмену мойщиком посуды и уборщиком в другое кафе в городке в сторону Тель-Авива. Оно было небольшим и там было, конечно, легче. В нем я познакомился с репатриантом с Украины Михаилом, работавшим на кухне. Мы подружились. Однажды Михаил говорит: «Пошли в выходной на берег моря жевать кат». Это слегка наркотические пучки листьев кустарника йеменских евреев, они будоражат и поднимают тонус. Берется большой пакет пучков этих листьев, человек набивает, сколько сможет, себе за щеку, медленно пережевывает, сплевывает, затем новая порция, а потом он балдеет. Кат не запрещен. Мы с Мишей сидели на пустынном песчаном берегу, засовывали себе за щеки эти листья, медленно жевали и смотрели на море. Так продолжалось где-то с полчаса, я устал жевать и сплевывать, было какое-то задубение во рту, но я совершенно не почувствовал никакого кайфа.
Еще как-то Миша говорит: «Знаешь, у моей жены беременность и плохие анализы». Я ему говорю: «Пошли на море молиться». Михаил: «А как же мы будем вместе молиться, я же ведь иудей?». Но он был, все же, какой-то особенный иудей, он признавал Христа, как пророка. И я сказал, что подберу нужные слова для совместной молитвы, которые бы не противоречили нашим верам. И мы молились. Спустя пять дней у его жены анализы выправились.
Михаил сильно разругался по какой-то этической причине с начальником и собирался уходить, но сама работа его очень устраивала. Тогда я стал все время молиться за него и начальника, и, спустя несколько дней, совершенно необъяснимым образом их отношения улучшились, а потом они стали даже дружескими. Также в «Arcaffe» у меня как-то испортились отношения с одной из кухонных работниц, а я в определенной степени зависел от нее, к тому же у меня была очень тяжелая работа, и всегда было к чему придраться, да еще я был нелегалом, работу бы я мог больше не найти. Мне было тягостно, но я решил поступить по-христиански, то есть ответить добром на зло. Дается это всегда очень трудно, но я стал молиться о ней, и, опять же, самым чудесным образом, спустя неделю, она стала там моим лучшим другом, и потом, напротив, покрывала мои недостатки в работе. Еще до того у меня был случай в Феодосии, когда я пошел работать на тяжелую работу грузчиком, — таскал керамическую плитку, разгружал лопатой бетон, счищая с машины и т.д. Там был какой-то здоровый парень, который все время притеснял меня, толкал, обзывал, на то были определенные причины, я слабо справлялся с работой, у меня не хватало сил. Но все равно было очень обидно и хотелось как-то резко осадить его. Но я вздохнул, сдержал себя, и стал молиться о нем про себя, прямо там, таская плитку. Спустя пятнадцать минут, ему что-то попало в глаз (там было много пыли). Я подошел и помог ему вынуть соринку из глаза. Практически сразу он стал ко мне очень хорошо относиться, но все равно мне потом пришлось уволиться, так как я не справлялся с работой, не мог выполнять ее с необходимой скоростью.
В последнем 2009-м году моего пребывания в Израиле, я уже работал одновременно на двух работах, даже самому было удивительно, как я справлялся, видимо появилась хорошая сноровка и какое-то минимальное знание языка. Это уже было незадолго до смерти отца, я успел помочь ему дописать книгу о его военном детстве в оккупации — «О том, что помню», где он описывал, в частности, как их возили на расстрел, но они чудом спаслись.
Я устроился в бригаду уборщиков в гипермаркет недалеко от «Arcaffe». Это была не такая тяжелая работа, как мойщика посуды, там я был один, а здесь все как-то распределялось, и даже было время поесть. Зал был гигантским с любыми съедобными и промышленными товарами. Мы ходили следом за покупателями, подметая и моя полы. Тяжело было убирать разбившуюся трехлитровую бутыль постного масла. На лужу с осколками насыпали кульки соли, или, что лучше, муки, она хорошо впитывала масло. Неожиданно, даже парадоксально, там написалось стихотворение:

* * *
Мой Боже, есть на свете только Ты,
Все остальное призрачно и тленно, —
Являешься нам в формах красоты
И мы Тебе внимаем упоенно,

Когда грозишь нам праведным судом,
То в ужасе священном замираем,
Когда ж лавровым чествуешь венком,
Тебя благодарим и восславляем,

Влюбленным даришь свой заветный стих
И шепчешь вдохновенно их устами,
Склонившись над могилами родных,
Ты плачешь покаянными слезами,

И это Ты руками матерей
Качаешь в колыбели сыновей
И зарождаешь первые мечты, —
Есть только Ты, мой Боже, только Ты!

На работе в Израиле (за исключением стройки) нет разницы между мужчинами и женщинами, и мы мыли женские туалеты, куда без всякого стеснения заходили женщины. Но интересно, что там было много разного начальства, которое не ладило друг с другом. Например, я говорю начальнице: «Вода течет в туалете», а ей наплевать, так как в том отделении другой начальник. И здесь тоже самым тяжким для моей души оказалось возить на мусор огромные, выше человеческого роста прямоугольные корзины-тележки с продуктами. Называли их агала;. Они были полностью загружены клубникой и другими фруктами, замороженными курами и много чем еще. Все это надо было выбросить в мусоросборник, а потом включить трамбовочную машину. А ведь продукты были вполне съедобными, но прошедшими срок годности, например, тушки кур уничтожались через три месяца после глубокой заморозки. Вот оттуда ничего выносить уже нельзя было, а только что-то съесть. Все это была не тяжелая, но мучительная работа. Гораздо веселее было на улице, где на огромной площади находилась стоянка для машин. Ведь на автобусах туда, практически никто не ездил. Покупатель вывозил большую корзину на колесах с продуктами и катил к своему авто, и там корзину бросал. Везде рядом с машинами были закреплены горизонтальные металлические трубы (около 5 см в диаметре) на высоте около метра, куда закреплялись корзины. В каждой корзине был ящичек с прорезью, чтобы ее отцепить от трубы и взять в гипермаркет, надо было бросить монету в 5 шекелей. У нас же были специальные ключи, вставлявшиеся в прорезь. Были разные ключи к разным корзинам, но у меня со временем появился универсальный ключ, которым я очень дорожил. За доставку же из магазина корзинки к авто нам платили чаевые, иногда очень приличные. Рядом же был еще огромный четырехэтажный магазин с эскалаторами, куда тоже забирали корзины. Еще там была многоуровневая автостоянка, и на плоской крыше тоже было много автомобилей. Везде надо было ходить и искать корзины, это было развлечение. С 8 утра до 16 часов я работал там, а с 17 часов до 3 ночи в «Arcaffe», которое было недалеко. По дороге был забор с начинающейся стройкой, там под деревьями я падал и отсыпался час между работами. Мне надо было уже улетать и меня решили в этом гипермаркете «кинуть» на деньги, как «туриста». Разбираться было некогда, и я улетел. Тогда отец поехал в этот гипермаркет и заявил, что он израильский корреспондент. А отец был крупный, с палкой, и у него был очень внушительный и авторитетный вид. Он сказал, что напишет про все их художества в газету, а материала о всяких нарушениях я мог ему предоставить немало. Они испугались и срочно привезли ему домой мои деньги, да еще с компенсацией за моральный ущерб.
Отец часто задыхался из-за воды в легких и спал в последний год своей жизни, сидя в кровати, так было легче дышать. Добавлялась еще психосоматика, когда он думал, что сейчас умрет, то задыхался еще сильней. Тогда я молился, кладя ему руку на голову, и ему становилось легче. Тогда же мы видели небольшое землетрясение. Я сидел у столика с компьютером, а отец рядом на диване. И вдруг столик стал ощутимо раскачиваться. Я автоматически бросил взгляд на отца с вопросом: «что ты делаешь?», но вдруг понял, что нога его далеко от столика. Нам стало страшно. К счастью, продолжалось это около минуты.
Отца возить к морю на коляске было трудней, он весил раза в полтора тяжелей мамы. Мы делали с ним у моря гимнастику и молились. Второй раз я летел в 2009-м году в Израиль 27 октября. Когда я стоял в Бен-Гурионе в 23.30 в очереди на проверку документов, позвонила мама и сказала, что папа несколько часов назад скончался. Я ее как-то потом спросил, когда ты была в жизни счастлива, так чтобы это было сильным, острым ощущением. Она сказала, что первый раз, когда ее отец Борис в 1944-м году вернулся с фронта и подхватил на руки ее и маленького братишку Юру. Второй раз, когда я родился, а третий раз, когда мой отец, ее муж Савва перед смертью признавался ей в любви. Таких слов она никогда в своей жизни не слышала.

* * *
О, сколько боли есть в утрате
Любимых наших навсегда,
И для детей, и на закате
Так мало значат здесь года.

Застынет время нежной вязью
Таких к нам добрых глаз и рук,
Когда и в счастье, и в несчастье
Незримый рядом милый друг.

И верится, что так же любит
Из неразгаданных высот,
И сострадание в нас будит,
Своей любовью в нас живет.

Как все, что в памяти священно
Нас охраняет от беды,
И в свете том душа нетленна
Над миром лжи и суеты.

Прилетел брат с женой. Отец непременно хотел быть похороненным на родине, где его любили, ведь он был таким человечным. Но как? Везти гроб с телом никаких денег не хватит, надо кремировать. А вот здесь-то была и проблема. Для верующих евреев кремация была запрещена, как память о геноциде. А если где-то в Израиле появлялись крематории, то хасиды их старались запретить, поджечь и разрушить. С большим трудом на окраине удалось найти какой-то полулегальный крематорий. Потом брат с женой улетели с урной с прахом, а я остался с мамой. Когда в аэропорту проверяющая девушка спросила брата, что это за урна? Он, не задумываясь, ответил: «Это папа». Она шарахнулась в сторону. На третий день смерти отца, вдруг я сильно ощутил его перед собой. Я почувствовал всё его какое-то тяжкое состояние и у меня написались стихи:

На третий день смерти отца.

В меня вдруг вошла грусть отца —
Его безысходность последняя,
Его ожиданье конца,
Его невозвратность осенняя:

«Меня расстреляли в тюрьме
И детская песнь недопетая,
Бреду наугад я во тьме,
О, где же моя память светлая?

Где мама моя? Где жена?
Погладьте меня, дети милые.
Осталась душа вдруг одна.
Одна пред своею могилою.

О, край мой далекий родной!
Как жить без корней может дерево?
Лишь там обрету я покой,
Закончилось все, что отмерено.

В какой цепкой власти любовь
Пугающего подсознания,
Но умер и в свете я вновь,
Люблю вас и верую, с вами я!

Развязаться с Израилем оказалось совсем непросто. Там все опутаны невероятным количеством каких-то кредитов и обязательств. Например, у родителей валялись какие-то навороченные для того времени мобильники, которые им навязали в кредит рекламные агенты. Они были очень дорогие, родители, конечно, не сумели ими пользоваться из-за сложности, а потом, вообще, после гарантийного срока они вышли из строя, а платить еще за них надо было долго. Многое, связанное с медициной тоже было в кредит. Хорошо, что у брата один из добрых знакомых был банкиром. Выплатить все было невозможно, хотя там не было ничего такого, типа квартиры, машины или мебели, он посоветовал просто уехать, вот и все. Что мы с мамой и нашей коляской-мерседесом и сделали.
У меня была какая-то щемящая смесь радости и горечи от всего испытанного и предстоящего. Все-таки, наверно, где родился, там и пригодился.

* * *
Я прощаюсь с тобой, Израиль,
Наверное, навсегда!
Как много телом моим ты правил,
Но духом же – никогда!

Как одиноко в тебе мне было,
Средь автострад и цветущих долин,
Как сердце мое кричало и ныло,
Закон твой – неумолим.

Но я благодарен тебе за море,
Где пламенел, сгорая, закат,
Я затерялся в его просторе,
И не вернуться уже назад.

Я благодарен тебе, Израиль,
За то, что душу мою взрастил, —
Я Бога истинного прославил,
И понял евреев всех, и простил.

источник